Есть такое выражение «неувядающая красота». Это про нее — Марфу Пешкову. Внучка Максима Горького и Екатерины Пешковой, подруга детства Светланы Сталиной, невестка Лаврентия Берии. Она не скрывает свой возраст, но поверить невозможно, что этой моложавой, обаятельной и смешливой женщине на днях исполнилось 87. Секрет своей жизненной силы Марфа Максимовна объясняет просто: «Занимаюсь спортом и мало кушаю. У нас в доме не было культа еды».
Она родилась в итальянском Сорренто. Сегодня живет на две страны: полгода в Испании, полгода в России. Из окна ее квартиры в ближнем Подмосковье виден сосновый лес. На лоджии разноцветные ракушки, морские камешки, причудливая коряга — здесь все напоминает ее родное Средиземноморье. И, конечно, забавная фигурка ослика с поклажей. Впрочем, ослик — это отдельная история…
87 ей не дашь…
— Когда мне было пять месяцев, мама заразилась брюшным тифом, и у нее, естественно, пропало молоко, — рассказывает Марфа Пешкова. — Папа в ужасном состоянии помчался в Сорренто искать кормилицу. Когда он уже был в полном отчаянии, ему подсказали: в одной семье живет ослица, которая только что родила. А ослиное молоко очень близко к женскому. И меня кормили этим молоком, пока не нашли кормилицу. Она тоже была необыкновенная. До меня она кормила наследного принца итальянского короля.
— Кому вы обязаны редким именем Марфа?
— Папа с мамой назвали Марией, а когда из Рима приехал меня крестить архимандрит Симеон, дедушка решил дать мне имя Марфа. Крестины проходили у нас дома, дедушка был на подхвате, когда меня окунали в купель, держал полотенце. Дедушка и бабушка в церковь не ходили, потому что считали, что священнослужители вне службы не всегда себя ведут подобающим образом. Но перед праздником бабушка всегда просила домработницу отнести деньги в храм.
— Каким дедушкой был Максим Горький?
— Он нас с сестрой очень любил. Мы с ним гуляли на даче в Горках, когда он был свободен. Нам говорили: «Дедушка зовет вас!» Мы бежали и вместе шли в лес. Дедушка любил собирать грибы. Когда сезон заканчивался и лес пустел, где-то за воротами еще попадались грибы. Мы приносили их в наш лес и подсаживали. Дедушка, конечно, догадывался, потому что наши грибы неглубоко сидели в земле, но виду не подавал и всегда страшно радовался: «Сегодня у нас опять урожай!» Во время прогулок он рассказывал много историй из своего детства. Когда после его смерти я открыла его книгу «Детство», меня не покидало ощущение, что я это уже знаю.
— А с какого времени вы себя помните?
— В памяти остались фрагменты. Я хорошо помню Сорренто и потом, спустя многие годы, даже камень нашла, за которым мне на Пасху прятали яички. Нас с сестрой Дарьей водили в итальянскую школу, потому что думали, что мы пойдем туда учиться. После урока рисования дети подарили нам рисунки, которые я хранила. А потом, во время войны, кто-то хорошо пошуровал у нас в доме на Никитской. На переменке маленькие итальянцы хулиганили и делали что хотели, даже танцевали под музыку. Все было не так, как в московской школе, где мы чинно ходили парами по коридору. Если мальчишки начинали драться, получали замечание в дневник.
— Вы учились в 25-й образцовой школе вместе с детьми советской элиты и сидели за одной партой со Светланой Сталиной. Выбор школы был неслучаен?
— Меня и отправили в эту школу из-за Светланы. Сталин приезжал к дедушке, а когда умерла его жена Надежда Аллилуева, привез к нам Светлану. Он очень хотел, чтобы она общалась со мной и с Дарьей. И еще просил жену Берии Нину Теймуразовну опекать Светлану, приглашать ее в гости, чтобы ей не было так одиноко.
Марфа была одной из самых завидных невест.
— Помните, как вы познакомились?
— Я помню, как она вошла в дом, встала около зеркала и начала шапочку беленькую снимать, как вдруг водопадом рассыпались золотые волосы в кудрях. Когда детей маленьких знакомят, они не знают, о чем говорить. Нас вывели в сад погулять, и потом она вместе с папой уехала. А второй раз уже меня повезли к ней. Встретила нянечка и повела к Светлане. Она сидела в комнате и что-то шила из черной ткани. На меня особенно не взглянула, только кивнула. Мы сидели и молчали. Потом я спросила: «А ты что шьешь?» — «Кукле платье». — «А почему черное?» — «Я из маминого платья шью». Потом посмотрела на меня внимательно: «Ты разве не знаешь, что у меня мама умерла?» — и стала плакать. Я сказала: «А у меня папа умер». И тоже заплакала. Это горе нас надолго объединило.
— Как вела себя дочь Сталина в школе?
— Светлана была очень скромной. И терпеть не могла, когда на нее обращали внимание как на дочь Сталина. Она от этого и уехала, потому что знала, что ничего не изменится. В начальной школе ее сопровождал охранник, и то она всегда просила, чтобы он отставал на два-три шага. Дружила еще с Аллой Славуцкой, ее отец был послом в Японии, Раей Левиной. Дни рождения Светланы праздновались на даче, а не в Кремле.
— Как вам казалось: Сталин любил дочь?
— Пока была маленькой, любил. А потом, когда Светлана подросла, стала девушкой и начала заглядываться на мальчиков, он ее прямо возненавидел. У него какая-то ревность появилась и, когда он узнал, что она начала встречаться с Алексеем Каплером, сразу его выслал. А они просто гуляли по улицам, ходили в музей, между ними ничего не было.
— Марфа Максимовна, вы часто видели Сталина. Как вы к нему относились?
— Сталина я ненавидела из-за Светланы. Сколько раз она плакала. Он грубо с ней разговаривал: «Сними эту кофту! Для кого ты вырядилась?» Она в слезы. Как-то мы с ней вместе уроки делали, у меня с математикой было плохо, Сталин напротив сидел. Он любил подтрунивать: «Много ли мальчиков прыгает вокруг тебя?» Меня, естественно, бросало в краску, ему это очень нравилось. Однажды сидим со Светланой, кушаем, и вдруг он на меня такими злыми глазами посмотрел: «Как ваша стар-руха поживает?» С таким раскатистым «р»! Мне даже в голову не могло прийти, о ком он спрашивал. Светлана шепнула: «Это он о бабушке твоей!» А моя бабушка, Екатерина Павловна Пешкова, никого не боялась. Всегда шла напролом. Когда она приезжала к нам на правительственную дачу, говорила охраннику: «Я к внучке!» Тот бежал звонить: пропускать или нет? Естественно, пропускали. Сталин ее ненавидел, но боялся тронуть. Ее знали слишком много людей и здесь, и за рубежом.
— Время было страшное. Начинались первые аресты. А к Светлане обращались знакомые с просьбами помочь?
— Я знаю, что однажды она вступилась за кого-то. Сталин ее отругал и жестко сказал, чтобы это было в первый и последний раз. Так же, как она однажды прибежала радостная сообщить, что выходит замуж за Гришу Морозова, Сталин крикнул: «Что, русского не могла найти?» — и хлопнул дверью.
— В школе вы со Светланой были ближайшими подругами, а потом перестали общаться...
— Со Светланой мы десять лет просидели за одной партой. Разошлись мы из-за Серго, сына Берии, потому что она была в него влюблена еще со школы. Он пришел к нам в девятом классе. Она мне говорила: «Я его знаю, мы в Гагре познакомились, он такой хороший парень!». Его воспитывала немка Элечка, потому что мама, Нина Теймуразовна, химик по профессии, все время работала. Серго прекрасно знал немецкий язык, как и мы с Дарьей, у нас тоже была немецкая нянечка. Воспитание нас с Серго объединяло. Другие мальчики хулиганили, особенно Микоянчики. Я помню, в Барвихе, из-за того, что мы с сестрой не вышли, они сняли калитку и выкинули ее в овраг.
Серго также был приучен не жадничать за столом: брать столько, сколько можешь съесть, чтобы тарелка была чистая. Я и сейчас не могу что-то оставить на тарелке. Немецкие воспитательницы привили нам пунктуальность. Если приятельницы меня приглашают в гости к шести часам, я и прихожу к шести. А они только начинают салатик резать, и я тоже включаюсь в работу.
— Как Светлана восприняла ваше замужество? С ревностью?
— Когда мы с ней впервые встретились после того, как я вышла замуж за Серго, она сказала: «Ты мне больше не подруга!» Я спросила: «Почему?» — «Ты знала, что я его любила больше всех, и не должна была за него выходить замуж. Не важно, что у меня Гриша! Может быть, через пять лет был бы Серго». Она считала, что когда-нибудь добьется своего. Звонила нам домой. Когда я подходила к телефону, Светлана вешала трубку. А Серго жутко выходил из себя: «Опять эта рыжая бестия звонит!»
— Роковая любовь. Светлана ведь уже была замужем?
— Да, у нее уже был Гриша Морозов. Фамилия его отца Мороз. Грише прибавили окончание «ов», когда он в школу пошел. У Светланы и Гриши уже родился сын Ося, но все равно она испытывала чувства к Серго. Во время войны, находясь в эвакуации в Куйбышеве, она как-то уговорила Васю (Василия Сталина. — Е.С.), чтобы он слетал с ней к Серго. Потом Серго мне рассказывал, что это был кошмар. Он не знал, как себя вести. Вроде и не выгонишь.
— А как вас приняли родители мужа? Все-таки вы вошли в очень непростую семью. Одно имя Берия наводило ужас.
— Лаврентий меня обнял и сказал: «Теперь ты наша». Тогда не принято было играть шумные свадьбы. Мы расписались, дома за столом выпили хорошего грузинского винца. Когда у меня родилась первая дочь, Нина, свекровь сразу бросила работу и занялась внучкой. А Лаврентий каждую субботу приезжал на дачу и проводил с женой воскресенье. А по будням допоздна сидел у Сталина, который хотел, чтобы все они находились при нем. Так что разговоры о том, что у Лаврентия было 200 любовниц, не очень соответствуют реальности. Конечно, у него были женщины, последняя даже родила ему ребенка, но не столько, сколько ему приписывают!
— Жене, Нине Теймуразовне, приходилось смиряться?
— Смиряться? У нее тоже один охранник был в фаворитах в Гагре. Я как-то подслушала их шепоты на балконе.
— Марфа Максимовна, родные арестованных вас не просили замолвить слово перед наркомом Берией?
— Нет, никогда. Бабушка приехала один раз со списками заключенных, и он сказал: «Дорогая Екатерина Павловна, я вас очень прошу этого не делать. Вы должны понять, почему. Все передавайте моему секретарю».
— А у вас свекор не вызывал чувства страха?
— Да что вы! Наоборот! На даче по утрам, только они с Ниной Теймуразовной просыпались, сразу просили принести запеленутого ребятеночка — мою первую дочь, Нину. Клали между собой и могли час просто любоваться. Масса была снимков, где Лаврентий Берия возит коляску или держит внучат на коленях. После его ареста все эти фотографии у меня конфисковали.
Марфа Пешкова, Серго Берия с первенцем Ниной, 47-й год.
— Как это было?
— Лаврентия Берию убили в Москве, в его квартире. Я знаю это точно, потому что через несколько лет я встретилась с одним из охранников, и он подтвердил. А за нами пришли, когда мы были на даче. Ночью нас с детьми и с няней Элечкой посадили в машину и увезли на спецдачу, где даже радио не было. Мы не знали, что произошло. Казалось, что это переворот. Я думала, нас везут на расстрел. В то время я ждала третьего ребенка, была на восьмом месяце, с пузом. Это был какой-то конспиративный дом, где, наверное, держали иностранцев, потому что я под ковром нашла доллар. Мы 20 дней провели там. На бумажке отмечали каждый день. Гулять разрешалось от этого дерева и до того дерева.
Потом Серго забрали в тюрьму. Выводили его якобы на расстрел, а мать подводили к окну и говорили: «Не скажете — расстреляем вашего сына!» И то же проделывали с ним.
После ареста мужа меня привезли в Барвиху. Конечно, за меня просили и мама, и бабушка. Когда мы подъехали к даче, все стояли на улице. Первый вопрос, который я задала родным, был: «Что случилось?» У бабушки в руках была газета.
— Серго Берию потом выслали в Свердловск. Вы поехали с мужем?
— Да. В Свердловске мы жили за городом, в районе Химмаша, потому что Нина Теймуразовна пошла туда работать. Когда Серго разрешили ехать в Москву, он категорически отказался. И поехал на Украину, где у него была тетя. Мне очень нравилось в Свердловске. Москва — не мой город, кроме старого Арбата. Я люблю Киев, там живет мой сын.
— А почему вы развелись?
— Когда я однажды приехала из Москвы и мы с Серго вышли погулять, вдруг появляется разъяренная девица, которая идет прямо на нас и кричит ему: «Ты с кем?». Я ничего понять не могу. Он стоит красный, молчит. Я пролепетала: «Я — жена!» Она ему кричит: «Ты же мне паспорт показывал, что ты не женат!» И действительно, у него в новом паспорте штампа не было. Ему дали фамилию матери Гегечкори и отчество Алексеевич.
Я была в таком состоянии, что могла убить, и понимала, что не смогу держать себя в руках. Это все ослиное молочко. (Смеется). Я моментально решаю. Собрала вещи, купила билет и вечером уехала в Москву. Потом я позвонила Серго и сказала: «Я с тобой развожусь». Даже в «Вечерке» было опубликовано сообщение о нашем разводе.
— А потом вы встречались?
— Конечно. Я часто ездила в Киев и, уже поразмыслив, поняла, что сын должен быть рядом с отцом, и отправила его туда.
— Знаю, что, когда Серго Берию арестовали, ваша мама написала письмо на имя Ворошилова: «Убедительно прошу Вас принять участие в судьбе Марфы — внучки А.М.Горького, дед и отец которой сами погибли от руки врагов народа. Прошу, чтобы ей было разрешено жить в нашей семье...» Вы тоже считаете, что ваших отца и деда убрали?
— Папа мешал. Это я точно знаю. Потому что в то время это был единственный человек, который связывал дедушку с миром. Уже устроили пропускной пункт, хотя еще существовал дедушкин секретарь Крючков, который решал, кого пускать, а кого — нет. Папу стали очень часто приглашать на разные мероприятия. Дедушка не мог ездить по состоянию здоровья и посылал сына. Попробуй не выпить, когда первый тост был за Сталина и за советскую власть! Пили стаканами. А папа только что приехал в СССР, он полжизни прожил за границей. Он был патриотом и находился за рубежом потому, что Ленин ему сказал: «Твое назначение — быть рядом с отцом». Когда дедушка собрался вернуться в Сорренто на зиму, Сталин ему сказал: «У нас есть Крым. Мы вам предоставим дачу. Забудьте про Сорренто!» Самое счастливое время нашей семьи — это Сорренто. Дедушку больше не выпустили в Италию, хотя там оставались его вещи. Мама и бабушка ездили паковать его книги и вещи. Кстати, дом не был собственностью Горького, он снимал его у герцога ди Серракаприола.
— Вашего отца элементарно спаивали?
— Делали все, чтобы он начал пить. Мама и Валентина Михайловна Ходасевич рассказывали, что в доме всегда было легкое вино «Кьянти», но чтобы кто-то любил пить — нет. Разве что Крючков. Я даже помню, как на даче в Горках-Х он уже с утра наливал коньяк и немного разбавлял его нарзаном. Папу я никогда не видела пьяным, но чувствовал он себя плохо. Помню, как мы с Дарьей поехали к зубному врачу с папой, и вдруг он резко остановил машину, я даже носом ударилась о стекло и заплакала. Папа вышел и долго стоял на улице. Ему было трудно дышать.
Сталин и члены Политбюро несут урну с прахом Горького.
— Я читала, будто бы ваш папа умер из-за того, что в нетрезвом состоянии заснул на скамейке, где его оставил Крючков. Ночь была холодная, и он замерз.
— Все было не так. В тот день папа приехал от Ягоды, который его все время звал и напаивал. А моя мама до этого сказала ему твердо: «Если ты еще раз приедешь в таком состоянии, то я с тобой развожусь». Папа вышел из машины и направился в парк. Сел на скамейку и заснул. Разбудила его нянечка. Пиджак висел отдельно. Это было 2 мая. Папа заболел и вскоре умер от двустороннего воспаления легких. Ему было всего 36 лет.
— Как Горький пережил смерть единственного сына?
— А он и не пережил, ушел через два года. Когда дедушка писал «Клима Самгина», первым читателем был Максим. Потом уже дедушка после пятичасового чая собирал всех домочадцев и сам читал вслух.
— А Ягода действительно ухаживал за вашей мамой?
— Все разговоры, что за мамой ухаживал Ягода, просто домыслы. Его посылал сам Сталин. Ему хотелось, чтобы мама о нем хорошо думала, и Ягода должен был ее подготовить. Он показывал ей альбомы, посвященные деяниям Сталина, которому мама давно нравилась. Сталин положил на нее глаз еще тогда, когда впервые привез к нам Светлану. Он всегда приезжал с цветами. Но мама в очередной их разговор на даче твердо сказала «нет». После этого всех, кто приближался к маме, сажали. Первым был Иван Капитонович Луппол, директор Института мировой литературы. Уже после войны у мамы появился Мирон Мержанов, известный архитектор. Его тоже арестовали. Потом настал черед Владимира Попова, который очень помогал маме. После этого она сказала: «Больше ни один одинокий мужчина не войдет в мой дом».
— У вашей бабушки, Екатерины Павловны Пешковой, женского счастья тоже не было. У Максима Горького были яркие романы.
— Но с бабушкой у него всю жизнь сохранялись особые отношения. Он хотел, чтобы она приезжала когда хотела. И в его доме всегда была комната Екатерины Павловны, в которую гостей не пускали, кроме меня и сестры, когда кто-то из нас заболевал. Так и говорили: «бабушкина комната». Последней любовью дедушки стала Мария Игнатьевна Будберг. А у бабушки был Михаил Константинович, с которым они вместе завтракали. Летом он жил у бабушки в Барвихе, где у него была своя комната. Муж и не муж. Они познакомились на даче, где Катюша умирала — бабушкина дочка. Она была в таком состоянии, что не хотела жить. Михаил Константинович сумел вывести ее из депрессии. Дедушка был в это время с Марией Федоровной Андреевой в Америке и прислал сухое соболезнование.
— Ваша бабушка возглавляла Политический Красный Крест. Тысячи людей обязаны ей своей жизнью.
— В Италии меня познакомили с настоятелем русской церкви. Он усадил меня за стол и вытащил фотографию: «Это моя мама». Потом показал документ: «Благодаря этой бумажке я живу на свете!». Его отца выслали на Соловки, и жена обратилась к моей бабушке за помощью. Бабушка выхлопотала, чтобы раз в месяц по этому пропуску могли посылать питание. На Соловках люди умирали голодной смертью, потому что, когда не было навигации и продукты кончались, ссыльных не кормили. Священник сказал: «Ваша бабушка — святой человек!»
Seniorin Seniorin
Но немного о другом. В 1994 году вышла книга сына Берия Серго под названием «Мой отец - Лаврентий Берия». А в 2002 году - второе издание с участием коллег из Франции. Хорошая, добротная, интересная книга. Пример тому, как должен относиться сын к отцу, даже несмотря на все зигзаги его, отца, жизни. Пример тому, как должен сын бороться за честь отца, даже признанного историей негодяем. Трудно подвергать сомнениям приводимые Серго жизненные эпизоды. Да, кстати, по основным вехам жизни особых новостей Серго не сообщает. За исключением, пожалуй, предположения о том, что его отец Л. Берия был убит неизвестными солдатами еще 26 июня 1953 года, в первый день предполагаемого ареста, а на суде вместо него использовался загримированный двойник.
Но обо всем по порядку.
Сначала о самом Серго. Родился он 28 ноября 1924 года в Тбилиси от брака Лаврентия и Нино. Это был их второй ребенок. Первый умер во младенчестве. Об этом сообщает на допросе его мать. В школе Серго начал учиться в Тбилиси. Учился хорошо, был отличником. Занимался музыкой и спортом. К 1938 году он закончил семь классов. В тот год отец Серго Лаврентий Павлович уже занимал в Грузии большой пост. Точнее главный - он являлся первым секретарем ЦК Компартии Грузии. В конце 1938 года Л. Берия переводят на работу в Москву. На должность первого заместителя наркома внутренних дел СССР. Наркомом тогда был Н. Ежов. Думаю, назначение первого секретаря ЦК компартии одной из ведущих республик на должность первого зам. наркома можно смело назвать понижением по служебной лестнице. Обычно считалось нормальной и примерно равной кадровая ситуация, когда первого секретаря обкома партии назначали наркомом или позже министром. А тут не обкома, а ЦК компартии республики, и не наркомом, а первым замом. Ясно, Сталин задумал произвести небольшую «рокировку» и заменить на столь ответственном посту Ежова человеком, приближенным к себе. Им и оказался Берия - молодой 39-летний земляк-грузин, ответственный партработник, в прошлом чекист и надежный человек, достойный сменить надоевшего всем и к тому же проштрафившегося в бытовых мелочах Ежова. Не знаю, раскрывал ли Сталин Берия карты о том, что в течение короткого времени тот станет первым лицом в НКВД. Наверное, такой разговор все-таки у них был. Во всяком случае, это должно вытекать из самой ситуации: должен же Сталин как-то объяснить Берия, почему вдруг возникла идея о перемещении последнего в Москву, да еще и с видимым понижением. Серго вспоминал, что его отец вначале сопротивлялся переводу, о чем имеются даже документы, но потом, видимо, поняв перспективу, согласился. Состоялось решение Политбюро, и Берия уехал работать в Москву. Один. Без семьи. Серго с матерью остались в Тбилиси. Мать его - жена Берия - в то время работала в Тбилиси, занималась сельскохозяйственной наукой, а Серго учился в школе. Серго вспоминает, что в том же, 1938 году в Тбилиси за ними неожиданно приехал начальник охраны Сталина Власик. Всю семью - его, Серго, мать, бабушку и тетку посадили в комфортабельный салон-вагон и увезли в Москву к отцу. Власик сказал, что это делается по распоряжению Сталина, который был недоволен тем, что его «протеже» живет в глубоком одиночестве. Семья разместилась в Доме правительства на ул. Серафимовича. Он еще называется «Дом на набережной». Знаменитый, исторический объект, неоднократно описанный в литературе. Адрес: улица Серафимовича, дом 2. Через некоторое время они переехали в известный всем особняк на углу Никитской и Садового кольца (ул. Качалова, дом 28). Серго начал учиться в московской школе. «Как обычно», это была школа № 175, в Старо-Пименовском переулке, что на Маяковке. Знаменитая московская школа, где учились дети высокопоставленных чиновников, в том числе и Сталина. С хорошими, опытными учителями, продуманной программой, надежным шефом - издательством газеты «Известия», которое и сейчас находится в 300 метрах от этой школы. В числе учителей, между прочим, была и Галина Булганина - жена Николая Александровича. Она преподавала английский язык. Серго и здесь учился хорошо. Увлекался радиоделом, которое позже станет делом его жизни и основной профессией. Занимался боксом в «Динамо». Тренировал его знаменитый спортсмен - заслуженный мастер спорта и абсолютный чемпион страны Виктор Михайлов. К началу войны Серго было почти 17 лет. На фронт не брали, несмотря на то, что он туда просился. В военкомате, как обычно в таких случаях, предложили «подрасти».
И все же осенью 1941 года Серго начал военную карьеру. Не без помощи отца, едва ему исполнилось 17 лет, он стал курсантом разведшколы НКВД. Где находилась эта разведшкола и чем она занималась, куда готовила своих выпускников, мы, конечно, не знаем. Об этом умалчивает и Серго. Но это и не важно. Ясно, что разведчиков готовили для разведки. А разведку надо было вести тогда в тылу врага. Сын наркома НКВД - в разведке. Явление нормальное. Между прочим, дети Сталина - Яков и Василий, дети Микояна - Степан, Владимир и Алексей, сын Фрунзе - Тимур, сын Щербакова - Александр и другие ребята - друзья Серго в то время тоже пошли воевать. Правда, им повезло больше: они на два-три года были старше Серго, к тому времени закончили военные училища и ушли на фронт. Все они, как известно, были летчиками, за исключением Якова - он был артиллеристом. Серго был разведчиком. Это дело ему нравилось давно. Отец поддерживал его в этом. Серго вспоминал: «Отец вообще оказал на мое формирование колоссальное влияние. Например, когда мне было всего двенадцать лет, он давал мне военно-технические бюллетени и просил сделать подборки материалов на заданную тему. В Москве задачу он мне усложнил - предлагал делать такие же подборки уже из иностранных журналов. Он вгонял меня в определенное русло, чтобы я учился думать и анализировать. Только потом я понял, как много он мне дал».
И все же С. Берия рассказывает кое-что о начале своей разведывательной карьеры:
«Готовили нас тогда для заброски в Германию. Дважды в 1941 году пытались забросить в район Пенемюнде, где находился институт, разрабатывавший ракетные двигатели. Затем от парашютной выброски отказались, предпочтя длительный путь из Ирана в Турцию, Болгарию и далее - до Германии. В конце концов меня так и не взяли. Никто о причинах происходящего не сказал, но в Иране мне пришлось пробыть в общей сложности около четырех месяцев. Затем нашу группу отозвали в Москву, а потом отправили на Кавказ. Буквально на один час мне удалось заехать домой, повидать мать. Она и сказала мне, что отец тоже выезжает на Кавказ».
В течение 1942 года Серго участвует в боевых действиях на Кавказе. Напомню, что было ему тогда 18 лет. Он входил в состав погрангрупп НКВД, которые противостояли немецким разведкомандам, обеспечивающим продвижение их войск к горным перевалам. В это же время в обороне Кавказа принимал участие и его отец, но только, конечно, сам Лаврентий Павлович по горам не лазал и в засадах не сидел. Он выполнял там, так сказать, стратегические функции. Серго за участие в обороне Кавказа был награжден медалью, а его отец - орденом Красного Знамени.
В конце 1942 года по распоряжению ставки верховного главнокомандования военные академии были пополнены новыми слушателями: армии нужны были грамотные военные кадры. Серго предложили разведывательный факультет Военной академии им. Фрунзе. Он готовил тогда и готовит сейчас офицеров - командиров войсковой разведки.
Серго отказался и попросился в Ленинградскую военно-электротехническую академию (позже Академия связи) на факультет радиолокации. Во время учебы Серго привлекается и для выполнения спецзаданий. В частности, как он пишет, во время Тегеранской конференции в 1943 году в составе спецгруппы он обеспечивал получение информации о «неформальной обстановке» союзников. Попросту говоря, прослушивал их разговоры и сообщал «наверх». По этому поводу его доклады принимал сам Сталин. Работой разведчиков тогда Сталин остался доволен. Вообще-то, Сталин относился к Серго хорошо. Однажды, увидев Серго вместе со своим сыном Василием, он сказал с укором сыну, находившемуся в не очень трезвом состоянии:
Бери пример с Серго. Он академию закончил, адъюнктуру!
Василий на это недовольно пробурчал:
А ты-то у нас что закончил?
Это вспоминал сам Серго.
Во время учебы в академии Серго встречается со знаменитыми учеными Бергом, Щукиным, Куксенко. Они и предложили ему работать в области радиолокации. В 1947 году он с золотой медалью заканчивает академию и остается в адъюнктуре. Занимается разработкой систем наведения по радиолокационному лучу.
Тема интересная, актуальная. По ней же Серго защищал дипломную работу при окончании академии.
После окончания адъюнктуры С. Берия был главным конструктором КБ «Алмаз», которое находилось в Москве недалеко от станции метро «Сокол». Работал много и добросовестно. В коллективе его уважали. Защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Получил звание полковника и орден Ленина. А было ему тогда всего 28 лет. Бесспорно, отец его поддерживал. Но думаю, что это как раз тот случай, когда от такой поддержки пользы больше, чем вреда.
Его арестовали весьма оригинально: 26 июня 1953 года в день ареста отца, его, беременную жену Марфу, двоих детей и мать перевезли на спецдачу МВД, где держали около месяца, а затем арестовали его с матерью по-настоящему, с переводом в Лефортово. Серго описывает все ужасы, которые пришлось пережить ему и его матери в Лефортово, а затем в Бутырке. Допрашивали часто, в том числе и по ночам, спать не давали, предъявляли какие-то идиотские обвинения - типа «реставрация капитализма и возрождение частной собственности», устроили имитацию расстрела, чтобы заставить мать, наблюдавшую этот «спектакль» сверху из окна, подписать что-то. Марфа Максимовна Пешкова - жена Серго вспоминает, что на свидание к ней его приводили худого, изможденного, в тюремной одежде, подпоясанного веревкой. Марфа Максимовна носила ему в Бутырку передачи. Продержав под стражей полтора года, уже после казни отца Серго выпустили и вместе с матерью отправили в ссылку на Урал. С фамилией не Берия, а Гегечкори и с отчеством не Лаврентьевич, а почему-то Алексеевич. Разжаловали из полковника в рядовые, лишили наград. Марфа Пешкова и трое маленьких детей остались в Москве. В освобождении его участвовали ученые-атомщики Харитон, Капица, Курчатов. Они писали Маленкову и Хрущеву. Перед освобождением с Серго встречались новый председатель КГБ И. Серов и генеральный прокурор Р. Руденко. Они провели с ним «душещипательную» беседу и освободили. Кроме того, они предложили Серго поменять фамилию и отчество. Он согласился и на всю оставшуюся жизнь стал именоваться Сергеем Алексеевичем Гегечкори. Откровенно говоря, я думаю, что тогда, в 1954 году, да и позже, это было в его интересах. В тюрьме с Серго два раза разговаривал Маленков. Он интересовался архивами его отца. В Свердловске Серго работал по старой секретной специальности: занимался ракетно-торпедным вооружением для подводных лодок. Марфа Максимовна вспоминает, что квартиру в Свердловске им дали неплохую - трехкомнатную, правда, вдали от центра. Серго на работу в свой НИИ ездил на автобусе. Зимой холодно, можно было заболеть. Свекровь устроилась на работу на завод «Химмаш». А она, Марфа, оставалась с детьми и «курсировала» между Москвой и Свердловском. Старшая дочь, Нина, в сентябре 1954 года пошла в школу, и они решили, что учиться она должна только в Москве. Двое других маленьких детей (дочка Надя и сын Сергей - он родился в 1953 году, когда Серго сидел в Лефортово) тоже были у нее на руках в Москве. Марфа Максимовна вспоминает, что в Свердловске у Серго появилась женщина, о которой ей стало известно. Брак распался.
В 1964 году с разрешения руководства страны Серго с матерью переехал в Киев, где работал конструктором, а позже директором киевского НИИ «Комета», занимаясь тем же, что и раньше. К нему в Киев переехал сын Сергей.
Мать Серго, Нина Теймуразовна, умерла в 1992 году.
Когда я писал книгу о Василии Сталине, я ездил в Киев к Сергею Алексеевичу, брал у него интервью. Встретил он меня нормально, разговаривали долго о Василии, потом перешли к делу Лаврентия Павловича. Никакого вопроса о реабилитации отца, что ему приписывается, Сергей Алексеевич не ставил и даже объяснил мне причину - наше общество еще для этого не созрело…
Марфа Максимовна Пешкова живет под Москвой, в Барвихе. Недавно я и с ней встречался, подарил ей свою книгу о сыне Сталина Василии. Она его тоже хорошо знала. Говорит, что парень Василий был хороший, но только пил много. Дети Сергея Алексеевича и Марфы Максимовны (сын и две дочери) уже взрослые. Имеют своих детей.
Вот такая судьба Серго.
Теперь ближе к материалам его уголовного дела.
Согласно распределению обязанностей между членами следственной группы, проведенному Руденко при возбуждении уголовного дела, Серго «достался» помощник генерального прокурора СССР Александр Камочкин. Точнее не так, Камочкину достался Серго. Это означало, что Камочкин будет расследовать все эпизоды, связанные с Серго. Прежде всего допрашивать, проводить очные ставки, предъявлять обвинение, производить обыски, а потом направлять дело в суд. Конечно, при условии, что для этого есть основания. А если нет, то выносить постановление о прекращении дела. На блатном языке все это называется короче - «крутить».
Так вот, с момента ареста Камочкин начал «крутить» Серго Берия.
Надо сказать, что сам Александр Николаевич Камочкин был уже немолодым опытным следственным работником. Имел звание государственного советника юстиции 3-го класса, по военному генерал-майор. Всю свою прокурорскую жизнь был связан с предварительным следствием, к 1953 году дошел до помощника генерального прокурора, а позже, уже после окончания дела Берия, он станет заместителем генерального прокурора СССР, надзирающим за предварительным следствием в органах прокуратуры. Очень серьезная должность.
Порядок расследования дела в отношении Серго был установлен так, что на него, как и на других лиц, арестованных параллельно с Л. Берия и его шестью «подельниками», заводилось отдельное дело и оно подлежало самостоятельному расследованию. Протоколы предварительного следствия, интересные для «главного» дела, дублировались, то есть изготавливались в двух экземплярах - один для дела Серго, второй для дела отца и, как выражался Н.С. Хрущев, «его банды». Больших нарушений здесь нет. Сейчас это называется «выделение дела в отдельное производство». Нужно только внимательно следить за тем, в каком качестве в этом случае допрашиваются люди (свидетель, подозреваемый, обвиняемый). Я, когда был прокурором, требовал от своих следователей «не заблудиться» в этом. В мое время здесь можно было нарваться на взыскание, в том числе и от генерального прокурора. В деле Берия на эти «мелочи» внимания никто не обращал, в том числе и сам Руденко. Даже придумали специальный бланк - протокол допроса арестованного. Вот и гадай, кем был этот «арестованный»?
Не буду переписывать в книгу все уголовное дело в отношении Серго Берия. Еще раз скажу, было ему в Лефортово, а потом в Бутырке несладко, пережить такое - врагу не пожелаешь.
Вначале ему было предъявлено короткое «дежурное» обвинение по статье 58 УК РСФСР, почти во всех ее интерпретациях (заговор против советской власти, попытка реставрации капитализма, возрождение частной собственности и прочая белиберда).
По этому вопросу его несколько раз допросил Камочкин. Серго свою вину отрицал. Чуть позже, согласно записям в протоколах, Камочкин стал выяснять у него всякую чушь. Подобную такой.
Ответ: Когда мы проживали до 1938 г. в г. Тбилиси, моей матери Нине Теймуразовне делала маникюр парикмахерша по имени Маня, по национальности армянка, фамилию я не помню. У Мани была дочь - Люся, которую в детстве я знал. Года четыре тому назад парикмахерша Маня оказалась в Москве, она стала приезжать к нам на дачу, делала маникюр Нине Теймуразовне и красила ей волосы. От Мани я узнал, что ее дочь Люся замужем за механиком Плыгуновым, работал он на одном из заводов, где главный конструктор был Глушко. Возможно я сказал Мане, что ее зять может прийти в отдел найма КБ-1, но рекомендации Плыгунову я не давал. Плыгунов был принят в один из цехов, а затем работал в 16 цехе. В 1953 г. Плыгунов получил звание лауреата Сталинской премии. Я лично в список на получение премии его не выдвигал, но в списке его видел.
Вопрос: Расскажите, кто составлял для вас диссертации, за защиту которых вам были присвоены кандидатская, а затем докторская ученые степени?
Ответ: О том, что диссертации мне составляются теоретическим отделом СБ-1, знали зам. министра вооружения Рябиков Василий Михайлович, впоследствии начальник 3 Главного управления, и Щукин Александр Николаевич - зам. председателя радиолокационного комитета, впоследствии зам. начальника 3 Главного управления. Академик Минц - оппонент по докторской диссертации - знал, что диссертация готовилась в теоретическом отделе СБ-1. Оппонентом также был и Щукин А.Н. - академик.
Вопрос: Следовательно, вы защитили кандидатскую, а затем докторскую диссертации, использовав труд коллектива работников теоретического отдела СБ-1, присвоили труд последних. Были ли ранее использованы вами при составлении дипломного проекта, который вы защитили в 1947 году, материалы, составленные Кореневым Г. В., в то время заключенным при 4 спецотделе МВД СССР?
Ответ: Я не могу вспомнить, передавал ли мне Кравченко материалы, над которыми работал Коренев. Однако эти материалы не были полностью использованы в моем дипломном проекте. Допускаю возможность, что к дипломному проекту был приложен рисунок из материалов Коренева. Не могу вспомнить, говорил мне Коренев в 1948 году по поводу использованного в дипломном проекте эскиза, в котором у машины недоставало хвоста, или такого разговора не было. По вопросу подготовки диссертации я поступил неправильно.
Вопрос: Известно ли вам, что б. секретарь Берия - Вардо, с которой сожительствовал Берия Л. и имел от нее ребенка, направлялись им во Францию и Турцию?
Ответ: С Вардо я не знаком, ее не знаю. В марте 1953 года в Барвихе, мне Саркисов рассказал, что Берия сожительствовал и со своим секретарем Вардо».
После этого начинаются более конкретные вопросы и ответы относительно отца. Надо сразу сказать, то, что вы прочтете далее, было добыто у молодого человека, с одной стороны, доведенного до крайности, с другой - не искушенного во всех «прелестях» тюремного бытия, дававшего показания фактически под пытками, под угрозой расстрела его самого и его близких. Вот выдержки из дела Серго.
Протокол от 31.07.1953 г.
(Допрос начат в 21 час. окончен в 0 час. 50 мин. 1.08.1953 г.)
Вопрос: Что можете показать по существу дела и предъявленного Вам обвинения?
Ответ: Ознакомившись с постановлением о предъявлении обвинения от 31 июля с. г., я заявляю, что виновным себя в предъявленном обвинении не признаю. Я не являлся участником антисоветской изменнической группы заговорщиков, не знаю из кого эта группа состоит и я никогда не ставил своей целью захват власти, ликвидацию советского строя и реставрацию капитализма. У меня не было даже мысли, что мой отец, Берия Л П. мог встать на путь предательства Родине. Но если у него были такие преступные цели- со мной он об этих целях не делился. Берия Л. П. - мой отец, но он отдалился от меня и моей матери, по отношению которой он оказался подлецом.
А вот уже более серьезные вопросы и ответы. Видно, пребывание в Лефортово принесло свои плоды. Читаем выдержки из протоколов. 7.08.1953 г. (21 ч. - 0 ч. 50 мин.)
…В квартиру отца я ходил только по его вызову или же через домработницу, испрашивая у него разрешения зайти к нему. По характеру властный, нетерпимый к замечаниям, он очень редко со мной разговаривал, а в разговорах обрывал. По вопросам государственного управления он со мной не разговаривал, редко по этим вопросам обращался к нему и я. Вспоминаю отдельные разговоры с отцом. После появления в газете «Правда» передовой статьи о серьезных недостатках в органах Министерства государственной безопасности в связи с делом врачей, я обратился к отцу с вопросом: «Почему охаивают работу Игнатьева, ведь он секретарь ЦК КПСС?» Задал я этот вопрос отцу потому, что для меня было ясно - без ведома отца передовая не появилась бы, поскольку он работал министром внутренних дел. Берия П.П. на мой вопрос ответил раздраженно, презрительно по адресу т. Игнатьева: «Какой он секретарь ЦК, он… (нецензурное слово) собачье. И вообще ты не лезь не в свое дело»…
8.08.1953 г. (16 ч. - 17 ч. 35 мин.)
…Вопрос: Расскажите все, что вам известно о вражеской деятельности Берия Л.П.
Ответ: Я утверждаю, что о вражеской деятельности отца - Берия Л.П. мне ничего не известно, со мной он никогда о своих намерениях не говорил. Мне было известно, что Берия Л.П. вел развратный образ жизни, имел вторую семью, о чем я узнал от Саркисова…
Вот еще один протокол допроса.
10.08.1953 г. (21 ч. 45 мин. - 0 ч. 55 мин.)
…Вопрос: Расскажите все о преступной деятельности врага народа Берия Л.П.
Ответ: Я вновь утверждаю, что мне не были известны факты преступной деятельности Берия Л.П. Мне не было известно, что отец являлся руководителем антисоветской, изменнической группы заговорщиков, ставившей своей целью захват власти, ликвидацию советского строя и реставрацию капитализма. Лично я не был участником какой-либо заговорщической группы. Если Берия Л.П. возглавлял заговорщическую группу, то он скрывал от меня свою преступную деятельность.
Никогда в моем присутствии Берия Л.П. не отзывался отрицательно о руководителях партии и правительства. Лишь в одном случае на мой вопрос, почему после прекращения дела в отношении врачей была опубликована политически острая передовая в газете «Правда», тогда как Игнатьев являлся секретарем ЦК КПСС - Берия Л.П. в оскорбительной форме выразился в адрес тов. Игнатьева.
Протокол допроса на следующий день.
11.08.1953 г. (21 ч -0 ч. 30 мин.)
Вопрос: Дайте показания о преступной деятельности врага народа Берия Л.
Ответ: Утверждаю, что о преступной деятельности Берия Л. П. мне не было известно. Я знал, что он аморальный, развратный человек, подло поступил по отношению к матери и меня. Я не знал всех подробностей о развратном образе жизни Берия Л.П., но и то, что я узнал от Саркисова дало мне основание считать Берия Л.П. морально разложившимся человеком.
В то время я не мог представить, что Берия Л.П. был врагом народа. Вражеских высказываний от Берия Л.П. я не слышал, в семье он не делился о своей работе, о своих намерениях, замыслах.
И еще допрос. Опять на следующий день.
12.08.1953 г. (21 ч. - 0 ч. 15 мин.)
Вопрос: Ваш отец - Берия Л. П. разоблачен как враг народа, агент международного империализма. Потеряв облик коммуниста, став буржуазным перерожденцем, авантюрист Берия Л.П вынашивал планы захвата руководства партией и страной в целях реставрации капитализма в нашей стране. Рассказывайте о преступной деятельности Берия Л.П.
Ответ: Для меня теперь ясно и понятно, что мой отец, Берия Л.П. разоблачен как враг народа и кроме ненависти я к нему ничего не имею. Вместе с тем я вновь утверждаю, что о своей преступной деятельности, о преступных намерениях и целях, а также о преступных путях, которыми враг народа Берия шел к своей преступной цели, - он мне не говорил. Проживая с ним в одном доме, но в разных квартирах, я знал, что он ведет развратный образ жизни, что он аморальный человек. Теперь для меня ясно, что развратный образ жизни это лишь одна отвратительная черта врага народа Берия Л.П. Однако у меня не появлялось тогда мысли, что он может предать интересы Родины. Очевидно, проживая с нами, враг народа Берия Л. П. маскировался под государственного деятеля, а мы в семье этому верили…
И еще допрос. Опять на следующий день. Пятый за шесть дней.
13.08.1953 г. (23 ч. - 0 ч. 30 мин.)
Вопрос: Расскажите о преступных действиях врага народа Берия Л.П.?
Ответ: Я вспомнил высказывание Берия Л.П., которое характеризует его, как авантюриста. В конце 1952 г., по возвращении из командировки, я в числе других работников был в кабинете у Берия Л.П. в Кремле. Во время обсуждения одного из вопросов стала обсуждаться одна кандидатура и в процессе обсуждения кто-то сказал, что этот человек (чья кандидатура обсуждалась) работает не за страх, а за совесть. Берия Л.П. серьезно заметил, что «нет людей, работающих за совесть, все работают только за страх». Меня это высказывание Берия Л. П так поразило, что я на том же совещании сказал ему: «как же так, ведь советские люди работают из-за убеждений, из-за совести». На это Берия П.П. мне сказал, что я не знаю жизни…»
Все это фигурирует в материалах уголовного дела Серго Берия, все запротоколировано и им лично подписано. Конечно, хотелось бы, чтобы Серго был тверд, как камень, чтобы после прочтения оригиналов его показаний в деле оставалось такое же чувство, как и после прочтения его книги. Но… И все же еще раз хочу напомнить, что к этим показаниям сына Берия, не виновного ни в чем, привели издевательства над ним, и это надо учитывать. А литературное редактирование и обработка протоколов его допросов меня лично не удивляют: он хоть и был доктором технических наук, но в этих вопросах разбирался очень слабо и не знал, что в органах, оказывается, тогда существовали следователи-«забойщики» и следователи-«писатели». Последние были такими мастерами в литературе и изложении на русском языке показаний, что им позавидовали бы даже опытные редакторы любого издательства.
Так что обижаться на Серго Берия за проявленную им слабость не следует. Поставьте себя на его место.
А для чего в своей книге он придумал версию (точнее, даже предположение) о том, что его отец был убит в первый день ареста 26 июня 1953 года, - на этот вопрос я ответить не могу, об этом надо спрашивать у самого Серго или у его издателей.
Тем более что этот факт не несет на себе никакой нагрузки.
Жену Берия Нину Теймуразовну (по-грузински Нино) арестовали 19 июля 1953 года. Она была обвинена в соучастии в антисоветском заговоре, «возрождении капитализма», связях с иностранными гражданами и прочих преступлениях «дежурного» характера. Следствие началось с выяснения анкетных данных. Дело Нино вел следователь по важнейшим делам Прокуратуры СССР Цареградский. Первый допрос 19 июля 1953 года вместе с Цареградским проводил Руденко. Надо сказать, что структура уголовного законодательства в те годы позволяла в подобных ситуациях жестоко расправляться не только с главой семьи, обвиненного в совершении контрреволюционного преступления, но и с его многочисленными родственниками, причем любой отдаленности: женой, родителями, братьями, сестрами и т. п. Активно использовалась эта возможность до войны и особенно в ходе ее. Известные аббревиатуры ЧСИР (член семьи изменника родины) или СОЭ (социально-опасный элемент) тогда были, что говорится, на слуху. По закону это называлось «связь с преступной средой». Поскольку в 1953 году действовал Уголовный кодекс 1926 года, в котором все это было предусмотрено, то Руденко, возглавивший следствие по делу Берия, на, в общем-то, законных и вполне объяснимых основаниях активно использовал это право в отношении родственников Берия, прежде всего его сына и жены. Сейчас это все, конечно, незаконно, а тогда… Вот что по этому поводу гласил в те годы Уголовный кодекс РСФСР.
«Ст. 7. В отношении лиц, совершивших общественно-опасные действия или представляющих опасность по своей связи с преступной средой или по своей прошлой деятельности, применяются меры социальной защиты судебно-исправительного, медицинского, либо медицинско-педагогического характера».
Для этой категории лиц Уголовный кодекс РСФСР предусматривал наказание по статье 35, которая активно и применялась.
«Ст. 35. Удаление из пределов РСФСР или из пределов отдельной местности с обязательным поселением в других местностях, назначается на срок от трех до десяти лет; эта мера в качестве дополнительной может применяться лишь на срок до пяти лет. Удаление из пределов РСФСР или из пределов отдельной местности с обязательным поселением в других местностях в соединении с исправительно-трудовыми работами может применяться только в качестве основной меры социальной защиты. Удаление из пределов РСФСР или из пределов отдельной местности с запрещением проживать в тех или иных местностях или без этого ограничения назначается на срок от одного года до пяти лет».
Надо отметить, что «в порядке исключения» все это нередко применялось и без суда, без приговора, а лишь по постановлению органов власти в порядке административного производства. Это значит: уголовное дело прекращено или вообще не возбуждалось, но в ссылку тебя все равно отправят. Кстати, так и поступила советская власть в конце 1954 года с женой и сыном Л. Берия, а также и с родственниками остальных осужденных.
Но обратимся к уголовному делу Нино Берия. Бесспорно, личность ее притягивала следствие близостью к мужу - главному фигуранту во всей этой истории. Но какую роль могла играть Нино в его «преступной» деятельности? Да никакой! Но кое-что знать, конечно, могла: она знала окружение мужа, друзей, недругов, была в компаниях, встречалась с женами других обвиняемых, могла многое рассказать. Так что определенный оперативный интерес Нино Берия для следствия представляла. Каким способом устанавливается все это? Способ один - допросы. И желательно в изоляции. Надо сказать, что этим правом Руденко не злоупотреблял. Никто из детей и жен других обвиняемых (а впоследствии осужденных) арестам в ходе следствия подвергнут не был. Их просто выслали уже после суда в «отдаленную местность СССР», запретив проживать в Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, на Кавказе и в Закавказье. Об этом ЦК после суда принял специальное решение.
При «старой» власти примеры были другие. Более жесткие. В 1951 году после ареста главы МГБ В. Абакумова в тюрьму поместили не только его жену, но и грудного ребенка, для которого следователи сами покупали молоко, поскольку у матери оно пропало. И продержали их там более двух лет. Ходить сын Абакумова начал именно там, в тюремной камере. Но вернемся к жене Берия.
Главным вопросом, с которого началось разбирательство, было выяснение ее «непролетарского происхождения». До сих пор вокруг этого ходят легенды, рожденные ее княжеской фамилией Гегечкори. Н. Рубин в книге «Лаврентий Берия. Миф и реальность» пишет: «Не в пример своему будущему мужу она отличалась знатным происхождением: ее отец, Теймураз Гегечкори, был дворянином, предки матери, Дарико Чиковани, происходили из княжеского рода».
Согласитесь, что грузинские фамилии, заканчивающиеся на «швили» или «дзе», звучат как-то проще и вопросов тут не возникает. А тут вдруг «Гегечкори». Наверное, это будет выглядеть так же, как если среди компании Ивановых, Петровых и Сидоровых вдруг появится какой-нибудь Цареградский. Аристократическая внешность Нино дает повод к дальнейшим «откровениям».
Н. Рубин отмечает: «Прямой тонкий нос, большие проницательные глаза, безукоризненная фигура, сохраненная, между прочим, до глубокой старости… А гордая посадка головы и слегка надменный и величественный взгляд говорят именно о княжеском - как минимум - происхождении».
Правда, писательница Л. Васильева в своей книге «Кремлевские жены» со ссылкой на жену маршала М. Катукова неожиданно уточняет: «Кривизну ног она (Н. Берия. - Авт.) искусно прятала». Ну бог с ней, «с кривизной ног». Это, как говорится, дело вкуса. Нино Берия была действительно эффектной.
Нина Теймуразовна Берия родилась в Грузии в 1905 году, на шесть лет позже Лаврентия, в с. Мартвили. Уже при советской власти село переименовали в Гегечкори, а район назвали Гегечкорским. Кстати, здесь тоже у несведущих возникают вопросы - уж не родовое ли имение у нее там? Сразу же скажу, что нет, родового имения у нее там не имелось. Получилось так, как, допустим, в русской деревне Ивановка, когда там проживает много Ивановых.
Мать Нино Дарья Виссарионовна Чиковани на момент свадьбы с ее отцом Теймуразом Сикуевичем Гегечкори уже имела от другого брака четырех детей - трех дочерей (Ксению, Веру и Наталью) и сына Николая Шавдия. Первый ее муж Нестор Шавдия, как и первая жена отца, умерли от болезней. Таким образом, в семье Теймураза и Дарьи (по-грузински Дарико) Гегечкори было пять детей. Самая младшая и единственная от их общего брака - Нино.
В материалах уголовного дела имеется заявление Нино Берия, отправленное ею из Бутырской тюрьмы 7 января 1954 года на имя Н. Хрущева. Это письмо переслано в ЦК КПСС из главной военной прокуратуры, размножено и разослано по указанию Н.С. Хрущева членам Президиума ЦК КПСС «по кругу» для обсуждения в рабочем порядке. Это заявление большое, в нем Н. Берия просит об освобождении. Но вначале она затрагивает и интересующий нас вопрос.
Она пишет.
«Мое социальное происхождение из мелкопоместных дворян, но на сколько я знаю предки моего отца получили дворянство еще в период турецкого нашествия на Грузию в борьбе против них, большинство же, носящее эту фамилию является по своему происхождению крестьянами. Отец мой имел в собственном владении два гектара земли, деревянный дом из трех комнат, под крышей которого постоянно стояли деревянные чаны в случае дождя, не было рабочего скота, не было коровы и даже домашней птицы, т. к. не хватало кукурузы, собранной с этого клочка земли, даже для людей в семье; мясо или кружку молока я видела только в большие праздники, а сахар я первый раз в жизни попробовала в возрасте одиннадцати лет. При этих условиях естественно, о какой-либо в наемной силе не могло быть и разговора, даже рукам детей моей матери от первого мужа, которые могли быть помощниками в хозяйстве, не чего было делать и не на что жить в доме. Они принуждены были батрачить у других, но т. к. в то время они стыдились этого, уезжали из нашего селения в другие местности (сестра Ксения в г. Поти была няней в купеческой семье, брат Николай Шавдия был батраком в Кутаиси в семье священника). Отец мой, в моей памяти, будучи уже совсем стариком, целый день босой и раздетый лил пот на этот небольшой участок земли. В 1917 г. он был подстрелен царским стражником и через полгода умер. Таково мое «дворянское происхождение».
Все это, если в этом есть надобность, можно точно установить на месте - в Грузии (Гегечкорский район, село Гегечкори, бывшее Мартвили), где я родилась в 1905 г.
На допросе у Руденко и Цареградского Нино подтверждает все это. Вот выдержка из дела.
«Вопрос: Расскажите о ваших биографических данных.
Ответ: Отец мой мелкий дворянин, имевший 2 га земли. Девичья моя фамилия - Гегечкори. В 1917 году мой отец был убит стражником меньшевиков… После его смерти я жила в доме у своего неродного (по матери) брата Шавдия в г. Тбилиси. Он работал счетоводом, бухгалтером и содержал меня. Я училась.
В 1921 году, когда мне было 15 лет, меня на воспитание взял мой двоюродный брат Гегечкори Алексей. Он был большевик и работал министром внутренних дел и председателем ревкома…»
О начале супружеской жизни Нино и Лаврентия Нино Берия на допросе у Руденко и Цареградского показала.
«В 1922 году, когда я училась в 7 классе, я познакомилась в Берия Л.П., который приехал из Баку по служебным делам. Берия я до этого не знала и познакомилась с ним через своего родственника Биркая Давида, который учился в техническом училище. Биркая был сыном железнодорожника, у которого, как мне говорил Берия, он скрывался во время своей работы в подполье.
В 1922 году я уехала с Берия в Баку, а затем, когда его перевели в Тбилиси, я вернулась с ним и его матерью.
Я стала служить счетоводом в банке. В 1924 году у меня родился второй ребенок (первый умер) и я некоторое время была дома. С 1928 года по 1932 год я училась в институте в Тбилиси».
Однако слухов, фантазии и выдумок и здесь немало. Причем одни страшнее других.
«Находясь в конце 20-х годов в Абхазии, - рассказывает Тадеус Виттлин, - Берия жил в роскошном специальном поезде, в котором он приехал в Сухуми. Поезд стоял на запасных путях, на некотором расстоянии от здания станции, и состоял из трех пульмановских вагонов: спальни, салон-вагона с баром и вагона-ресторана.
В тот вечер, когда Берия собирался отправиться в Тбилиси, около станции к нему подошла девушка лет шестнадцати, среднего роста, с черными глазами. Сдобной комплекции.
Девушка приехала из родной мингрельской деревни, соседствовавшей с деревней Мерхеули, откуда родом был сам Берия. Она попросила его заступиться за ее арестованного брата.
Берия заметил красоту девушки. Якобы желая получить дополнительные детали о брате, он пригласил ее в поезд, но не в салон-вагон и не в ресторан.
В спальном купе Лаврентий приказал девушке раздеться. Когда она, испуганная, хотела убежать, Берия запер дверь. Затем ударил ее по лицу, скрутил руки за спиной, толкнул на кровать, навалился на нее всем телом.
Девушка была изнасилована.
Берия продержал девушку всю ночь. На следующее утро он приказал своему ординарцу принести завтрак на двоих. Перед тем как уехать по делам, Лаврентий снова запер свою жертву. Берия был покорен свежестью и очарованием этой девушки, он также понял, что она именно тот тип, который полностью соответствует его чувственности. Она была скромна, изящна, полнотела. У нее были маленькие груди, большие глаза, излучавшие добрый свет, и пухлый чувственный рот.
Было бы глупо с его стороны отказаться от такого создания природы. Берия провел еще несколько дней в Сухуми, проверяя выполнение пятилетнего плана 1928–1933 годов в деле строительства местных дорог и шоссе, нового жилья, больниц и школ. Все это время он держал свою маленькую пленницу запертой в поезде.
Так маленькая Нина стала его женой».
Надо сказать, что фантазии в области «половых безобразий», совершенных первыми лицами нашего государства, весьма разнообразны. Как не вспомнить здесь расхожую байку об изнасиловании 17-летней Нади Аллилуевой 39-летним Иосифом Сталиным в салон-вагоне под Царицыном в 1919 году. Там даже фигурируют ссылки на «очевидцев» - сестру Анну и отца Надежды Сергея Яковлевича.
«Изобличаются» в половой распущенности С.М. Киров, Н.А. Булганин, Н.С. Власик. Досталось даже дедушке М.И. Калинину - всесоюзному старосте. Он, оказывается, предпочитал опереточных примадонн. Передвигался, правда, с трудом, многие годы пользуясь стариковской клюкой.
Но тем не менее в биографических лабиринтах Нино Берия не все так просто.
В ходе следствия, например, было установлено, что по линии отца у нее было два дяди (т. е. родные братья Теймураза Гегечкори). Один, Александр, - большевик - это хорошо. А вот другой ее дядя, Евгений, - «негодяй» - он был аж министром иностранных дел в меньшевистском правительстве Грузии и при установлении советской власти в Закавказье эмигрировал во Францию. Это уже «прокол» в биографии жены наркома НКВД, а позже министра. И пошло-поехало.
«Вопрос: Вам оглашаются показания Шавдия Теймураза от 29.VI.1953 года.
«…В Париже Гегечкори Евгений со своей супругой просили передать привет близким родственникам, в том числе Нине Теймуразовне, Николаю Нестеровичу, Дарье Виссарионовне и другим. Одновременно супруга Гегечкори передала подарки - две пары замшевых перчаток, духи «Лориган», шелковый большой дамский платок. Просила эти подарки передать близким родственникам…».
Вы подтверждаете это?
Ответ: Ни приветов, ни подарков я не получала. Шавдия мне ничего о посещении им Гегечкори не говорил. Поэтому вопросу я ничего не знаю».
Теперь об упомянутом Теймуразе (на русский лад - Тимуре) Шавдия. Здесь тоже «прокол». Это племянник Нино, сын ее сводного брата Николая Шавдия. По возрасту он ровесник сына Нино, Серго, дружил с ним. Только не в пример своему двоюродному брату - хорошей учебой и примерным поведением не отличался. Спутался в Тбилиси с какой-то компанией, воровал. Но это все, как говорится, полбеды. В годы войны 20-летний Тимур на фронте попал в плен, потом служил у немцев во Франции в легионе, получил унтер-офицерское звание и какую-то награду. В 1945 году доставлен в порядке репатриации в Грузию из Парижа, где оставался после войны. Объяснил, что был просто в плену. Но 18 февраля 1952 года был арестован МГБ и 9 июля 1952 года осужден за измену родине военным трибуналом ЗакВО к 25 годам лишения свободы. В апреле 1953 года Берия распорядился проверить законность осуждения Т. Шавдия. По личной инициативе Б. Кобулова Шавдия был этапирован в Москву, а дело его затребовано в МВД для изучения. Это было расценено как попытка реабилитировать изменника, к тому же родственника жены Берия, и пошло в актив обвинения.
По этому вопросу с Н. Берия разбирались отдельно, но толком так ничего и не добились. Она действительно к судьбе племянника была не причастна.
Вот выдержки из дела.
«Вопрос: Расскажите подробнее о Шавдия Теймуразе.
Ответ: Ничего нового к тому, что я показала о Шавдия Теймуразе на прежних допросах, я сейчас дополнить не могу.
Вопрос: Скажите, семья Шавдия в Тбилиси жила в соседнем с вами доме?
Ответ: Да, они жили на той же улице, в соседнем доме. Жили мы вместе, т. е. по соседству, в течение нескольких пет до нашего отъзда в Москву в 1938 году.
Вопрос: Разве Шавдия Теймураз в это время, т. е. до вашего отъезда в Москву, не посещал постоянно ваш дом, дружа с вашим сыном Серго?
Ответ: Я его, как правило, не пускала к себе в дом.
Вопрос: Был ли Шавдия Теймураз у вас на даче, где и когда?
Ответ: По-моему, он был у нас на даче в Гаграх в 1951 году. Его жена работала где-то там врачом и я ее на пляже встретила. Она сказала, что Теймураз приехал к ней и сегодня уезжает, а она в виду занятости не может его проводить. Я пригласила их к себе на дачу, накормила обедом и они ушли.
Вопрос: Чем же вы объясните, что человек, изменивший родине, перешедший к немцам и сражавшийся против советских войск, имевший награду - зеленую ленту - за хорошую службу от немецкого командования и звание унтер-офицера немецкой армии, впоследствии служивший в войсках CC и принимавший участие в подавлении движений французских патриотов и расстреле их, остался до апреля 1952 года ненаказанным, хотя все это было известно органам государственной безопасности еще в 1945 году?
Ответ: Я этого ничего не знала. Тот. кто это знал, тот должен за это и отвечать, ибо сам по существу является изменником и врагом, не наказывая изменника. Надо спросить это у Рапава, который тогда был министром внутренних дел Грузии. Я его просила проверить Шавдия Теймураза.
Вопрос: Почему же, когда Шавдия Теймураз был органами государственной безопасности арестован в Грузии 18.11. 1952 г., а затем приговором военного трибунала 9 июля 1952 года за измену Родине был осужден к 25 годам ИТЛ, то его дело, когда министром внутренних дел стал Берия, срочно затребовали в Москву, куда доставлен был и Шавдия Теймураз?
Ответ: Я этого не знаю и не могла знать».
Немало времени потратил следователь Цареградский для выяснения вопросов, связанных с окружением Берия. Особенно он интересовался семьями Кобулова, Меркулова, Гоглидзе. Ничего и здесь не получили. Так, общие разговоры, мелкие бытовые вопросы: кто что купил, что привез, что достал, что подарил, что сказал. Подробно описывается обстановка на даче, на отдыхе, в квартирах и т. д.
«Жену Берия - Нину Теймуразовну я впервые увидел в 1935 году, когда я работал в Гаграх, а она приезжала туда на дачу.
Мне известно, что в бытность мною министром государственной безопасности Грузии с 1948 по 1952 гг. жена Берия ежегодно приезжала на дачу в Грузию.
Хочу отметить, что приезд ее в Грузию ежегодно сопровождался обязательными встречами ее с ответственными работниками Грузии.
Приезжала она всегда в отдельном салон-вагоне. Точно так же уезжала она из Тбилиси на одну из принадлежавших им дач в салон-вагоне. Как правило, в связи с ее приездом, ей выделялись на дачу - повар, массажистка, инструктор по теннису, охрана, обслуживающий персонал. Обязательно на дачу ставился телефон «ВЧ». Выделялись специальные лошади для прогулок.
Я не всегда участвовал во встречах и проводах жены Берия, но мне становилось известно о том, что она спрашивала - присутствую ли я на встрече. Из этого я должен был делать вывод о том, что встречать ее нужно, иначе могут быть неприятности.»
Вы подтверждаете эти показания?
Ответ: Я этих показаний подтвердить не могу: никаких встреч и проводов я для себя не требовала, а даже стеснялась, когда кто-либо приходил меня встречать. Повар, когда со мной на дачу ездили дети, приезжал со мной из Москвы. И инструктора по теннису не было, но я просила нач. охраны отпустить для игры со мной кого-либо из охраны, играющего в теннис…»
Как видите, и здесь есть существенные противоречия: Рухадзе говорит одно, Нино Берия - другое. По закону можно проводить очную ставку между Рухадзе и Н. Берия. Но ее нет. Да это и понятно. По такому пустяку тратить силы на очные ставки не следует. Допускаю, все, о чем говорит Рухадзе, действительно имело место, имеет и сейчас, когда обслуживаются первые лица.
Как вы понимаете, все установленное следствием никакой судебной перспективы для самой Нино не имело. Можно смело утверждать, что дела в отношении ее и сына Серго были возбуждены незаконно. Оснований для их ареста и содержания под стражей в течение полутора лет также не было. Да и в ссылку они были направлены без всяких законных оснований.
Нино Берия в Бутырке была доведена до отчаяния. Приведу часть уже известного нам письма от 7.01.1954 г., которое она направила Хрущеву. Кстати, на мой взгляд, это письмо свидетельствует о ее высокой культуре, образованности и интеллекте. Хотя это вполне объяснимо: она ведь тогда уже была кандидатом наук. Правда, сельскохозяйственных.
«…Считая себя абсолютно невинной перед советской общественностью, перед партией, я беру на себя непозволительную смелость обратиться к Вам, к партии с просьбой ходатайствовать перед Генеральным прокурором Советского Союза - Руденко, чтобы мне не дали умереть одинокой, без утешения сына своего и его детей в тюремной камере или где-либо в ссылке. Я уже старая и очень больная женщина, проживу не более двух-трех лет и то в более или менее нормальных условиях Пусть меня вернут в семью к сыну своему, где трое моих маленьких внучат, нуждающихся в руках бабушки.Нина Теймуразовна Берия»
Если мое общение с людьми, как с опозоренной и всеми презираемой в настоящее время, нецелесообразно, я обязуюсь и дома соблюдать тот тюремный режим, который я сейчас имею. Если же мне будет можно заработать свой хлеб самостоятельно, я со всей добросовестностью выполню порученную мне работу, как это делала всегда в своей жизни.
В отношении Л.П. Берия я в дальнейшем буду исходить из того решения, который вынесет советский народ и выработанное им правосудие.
Если же прокурор все-таки найдет, что я в какой-то степени причастна к вражескому действию против Советского Союза, мне остается просить его только об одном: ускорить вынос заслуженного мною приговора и его исполнение. Нет больше сил выносить те моральные и физические (по моей болезни) страдания, с какими я сейчас живу.
Только быстрая смерть может меня избавить от них и именно это и будет проявлением высшей гуманитарности и милосердия в отношении меня.
В ноябре 1954 года после полутора лет заключения и почти через год после казни мужа Нино с сыном освободили из тюрьмы и отправили в бессрочную ссылку. По решению Президиума ЦК сначала хотели было в Красноярский край, но потом «переиграли» на Урал. Ближе к Москве. Здесь уместно вспомнить старую русскую поговорку «хрен редьки не слаще».
Надо сказать, что в ходе расследования дел Нино Берия и ее сына следователи настойчиво пытались разобраться в «морально-бытовом разложении» Лаврентия Берия и его «женских делах». Разбирались долго и упорно. Кое-что удалось выяснить. Но об этом чуть позже. Отдельной главой.
Лаврентий Берия – один из самых одиозных известных политиков XX века, деятельность которого и сегодня широко обсуждается в современном обществе. Он был крайне противоречивой личностью в истории СССР и прошел длинный политический путь, насыщенный гигантскими репрессиями людей и необозримыми преступлениями, сделавшими его самым выдающимся "функционалом смерти" в советские времена. Глава НКВД был хитрым и коварным политиком, от решений которого зависели судьбы целых народов. Свою деятельность Берия осуществлял под покровительством действующего тогда главы СССР , после смерти которого намеревался занять его место у «руля» страны. Но в борьбе за власть проиграл и по решению суда был расстрелян как изменник Родины.
Родился Берия Лаврентий Павлович 29 марта 1899 года в абхазском селении Мерхеули в семье бедных крестьян-менгрелов Павла Берии и Марты Джакели. Он был третьим и единственно здоровым ребенком в семье – старший брат будущего политика умер от болезни в двухлетнем возрасте, а сестра перенесла серьезное заболевание и стала глухонемой. Юный Лаврентий с самого детства проявлял большой интерес к образованию и рвение к знаниям, что было нетипичным для крестьянских детей. При этом родители решили дать шанс сыну стать образованным, для чего им пришлось продать полдома, чтобы заплатить за учебу мальчика в Сухумском высшем начальном училище.
Берия полностью оправдал надежды родителей и доказал, что деньги были потрачены не зря – в 1915 году он с отличием окончил училище и поступил в Бакинское среднее строительное училище. Став студентом, он перевез глухонемую сестру и мать в Баку, а чтобы содержать их наряду с учебой работал в нефтяной компании Нобелей. В 1919 году Лаврентий Павлович получил диплом техника строителя-архитектора.
Во время учебы Берия организовал большевистскую фракцию, в рядах которой принимал активное участие в русской революции 1917 года, работая при этом конторщиком на Бакинском заводе «Каспийское товарищество Белый Город». Также он руководил нелегальной коммунистической партией техников, с членами которой организовал вооруженное восстания против правительства Грузии, за что был заключен в тюрьму.
В середине 1920 году Берия был выслан с Грузии в Азербайджан. Но буквально через короткий промежуток времени он смог вернуться в Баку, где ему было поручено заниматься чекистской работой, что сделало его тайным агентом Бакинской полиции. Уже тогда коллеги будущего главы НКВД СССР заметили в нем жесткость и беспощадность к инакомыслящим с ним людям, что позволило Лаврентию Павловичу стремительно развить свою карьеру, начиная с зампредседателя Азербайджанской ЧК и заканчивая должностью народного комиссара внутренних дел Грузинской ССР.
В конце 1920-х годов биография Лаврентия Павловича Берии была сконцентрирована на партийной работе. Именно тогда ему удалось познакомиться с главой СССР Иосифом Сталиным, который увидел в революционере своего соратника и проявлял к нему видимую благосклонность, что многие связывают с тем, что они были одной национальности. В 1931 году он становится первым секретарем ЦК партии Грузии, а уже в 1935 году избирается членом ЦИК и Президиума СССР. В 1937 году политик достиг очередной высокой ступени на пути к власти и стал главой Тбилисского горкома КП Грузии. Став лидером большевиков Грузии и Азербайджана, Берия завоевал признание народа и соратников, которые по окончанию каждого съезда восславляли его, называя «любимым руководителем-сталинцем».
В тот период Лаврентий Берия сумел до масштабных размеров развить народное хозяйство Грузии, он внес большой вклад в развитие нефтяной промышленности и ввел в строй множество крупных промышленных объектов, а Грузию преобразовал во всесоюзную курортную зону. При Берии сельское хозяйство Грузии по объемам увеличилось в 2,5 раза, а на продукцию (мандарины, виноград, чай) были установлены высокие цены, что сделало грузинское хозяйство самым зажиточным в стране.
Настоящая слава к Лаврентию Берия пришла в 1938 году, когда Сталин назначил его главой НКВД, что сделало политика вторым после главы человеком в стране. Историки утверждают, что такого высокого поста политик заслужил благодаря активной поддержке сталинских репрессий 1936-38 годов, когда в стране проходил Большой террор, предусматривающий «зачистку» страны от «врагов народа». В те годы лишились жизни почти 700 тысяч человек, которые подверглись политическому преследованию из-за несогласия с действующей властью.
Став главой НКВД СССР Лаврентий Берия раздал руководящие должности в ведомстве своим соратникам из Грузии, чем усилил свое влияние на Кремль и Сталина. На новом посту он сразу провел масштабную репрессию бывших чекистов и провел тотальную чистку в руководящем аппарате страны, став «правой рукой» Сталина во всех вопросах.
При этом именно Берия, по мнению большинства исторических экспертов, смог положить конец масштабным сталинским репрессиям, а также освободить из заключения многих военных и госслужащих, которые были признаны «необоснованно осужденными». Благодаря таким действиям Берия завоевал репутацию человека, восстановившего «законность» в СССР.
В годы Великой отечественной войны Берия стал членом Государственного комитета обороны, в котором в то время локализовалась вся власть в стране. Только он принимал окончательные решения по производству вооружения, самолетов, минометов, моторов, а также по формированию и переброске авиаполков на фронте. Отвечая за «военный дух» Красной армии Лаврентий Павлович пустил в ход так называемое «оружие страха», возобновив массовые аресты и публичную смертную казнь для всех не желающих воевать солдат и шпионов, попавших в плен. Историки связывают победу в ВОВ в большей степени с жесткой политикой главы НКВД, в руках которого находился весь военно-промышленный потенциал страны.
После войны Берия занялся развитием ядерного потенциала СССР, но при этом продолжал чужими руками проводить массовые репрессии в странах-союзниках СССР по антигитлеровской коалиции, где большая часть мужского населения заключалась в концлагеря и колонии (ГУЛАГ). Именно эти заключенные и привлекались к военному производству, проводимое в условиях строгого режима секретности, который обеспечивал НКВД.
С помощью команды ядерщиков-физиков под руководством Берии и слаженной работы разведчиков, Москва получила четкую инструкцию по строению атомной бомбы, созданной в США. Первое успешное испытание ядерного оружия в СССР было проведено в 1949 году в Семипалатинской области Казахстана, за что Лаврентий Павлович удостоился Сталинской премии.
В 1946 году Берия попадает в «ближний круг» Сталина и становится заместителем председателя Совета министров СССР. Немного позже глава СССР увидел в нем главного конкурента, поэтому Иосиф Виссарионович начал проводить «чистку» в Грузии и проверять документы Лаврентия Павловича, что осложнило отношения между ними. В связи с этим к моменту смерти Сталина Берия и еще несколько его союзников создали негласный союз, направленный на изменение некоторых основ сталинского правления.
Он пытался укрепить свои позиции у власти подписанием ряда указов, направленных на проведение судебных реформ, глобальную амнистию и запрещение жестких методов допроса с эпизодами издевательств над заключенными. Тем самым он намеревался создать себе новый культ личности, противоположный сталинской диктатуре. Но, так как у него практически не было союзников в правительстве, после смерти Сталина против Берии был организован заговор, инициатором которого был Никита Хрущев.
В июле 1953 года Лаврентий Берия был арестован на совещании Президиума. Его обвинили в связях с британской разведкой и госизмене. Это стало одно из самых громких дел в истории России среди членов высшего эшелона власти советского государства.
Суд на Лаврентием Берией проходил с 18 по 23 декабря 1953 года. Он был осужден «особым трибуналом» без права на защиту и обжалование. Конкретными обвинениями в деле бывшего главы НКВД стали ряд незаконных убийств, шпионаж на Великобританию, репрессии 1937 года, сближение с , измена Родине.
23 декабря 1953 года Берия был расстрелян по решению Верховного суда СССР в бункере штаба Московского военного округа. После расстрела тело Лаврентия Павловича было сожжено в Донском крематории, а прах революционера похоронен на Новом Донском кладбище.
По версии историков, смерть Берии позволила с облегчением вздохнуть всему советскому народу, который до последнего дня считал политика кровавым диктатором и тираном. И в современном обществе его обвиняют в массовых репрессиях более чем 200 тысяч человек, в число которых вошли ряд русских ученых и выдающихся интеллигентов того времени. Также Лаврентию Павловичу приписывают ряд приказов о казни советских солдат, что в военные годы было только на руку врагам СССР.
В 1941 году бывший глава НКВД провел «истребление» всех антисоветских деятелей, в результате чего погибли тысячи людей, в число которых входили женщины и дети. В военные годы он провел тотальную депортацию народов Крыма и Северного Кавказа, масштабы которой достигли миллиона человек. Именно поэтому Лаврентий Павлович Берия стал самым противоречивым политическим деятелем СССР, в руках которого находилась власть над судьбами народа.
Личная жизнь Берии Лаврентия Павловича и сегодня является отдельной темой, требующей серьезного изучения. Он был официально женат на Нине Гегечкори, родившей ему в 1924 году сына . Супруга экс-главы НКВД на протяжении всей жизни поддерживала мужа в его непростой деятельности и была ему самым преданным другом, которого пыталась оправдать даже после его смерти.
На протяжении своей политической деятельности у вершин власти Лаврентий Павлович слыл «кремлевским насильником», имеющим безудержную страсть к представительницам прекрасного пола. Берия и его женщины и сегодня считаются самой загадочной частью жизни видного политического деятеля. Имеется информация, что последние годы он жил на две семьи – его гражданской супругой была Ляля Дроздова, родившая ему внебрачную дочь Марту.
При этом историки не исключают, что Берия имел больную психику и был извращенцем. Это подтверждают «списки сексуальных жертв» политика, наличие которых в 2003 году было признано в РФ. Сообщается, что число жертв маньяка Берии составляет более 750 девушек и девочек, которых он насиловал с применением методов садизма.
Историки рассказывают, что очень часто сексуальным домогательствам главы НКВД подвергались школьницы 14-15 лет, которых он заточал в звукоизолированные комнаты для допросов на Лубянке, где повергал сексуальному извращению. При допросах Берия признался, что имел физические сексуальные отношения с 62 женщинами, а с 1943 года страдал сифилисом, которым заразился от семиклассницы одной из подмосковных школ. Также в его сейфе при обыске были обнаружены предметы женского белья и детские платья, которые хранились рядом с предметами, характерными для извращенцев.
Они были очень разными, Серго Берия и Марфа Пешкова, но в тоже время их роднило происхождение, воспитание и система, наложившая неизгладимый отпечаток на их жизни. Главной составляющей их брака были самые настоящие чувства, которые могли бы преодолеть любые испытания. Но не сложилось. Трое детей и совместные переживания не смогли сохранить их семью. Что же могло помешать им прожить вместе всю жизнь?
Марфа Пешкова, внучка знаменитого советского писателя Максима Горького, сидела за одной партой со Светланой Сталиной, дочерью Иосифа Виссарионовича. Девочки много общались, бывали друг у друга дома, были лучшими подругами. Они были разными, но именно эта разность их и объединяла.
Марфа любила активный отдых, занималась спортом, каталась на велосипеде. Светлана, наоборот, предпочитала спокойные занятия, очень много читала. Они находили общие точки соприкосновения, всё время открывали друг другу что-то новое. Но позже чувства к одному юноше стали непреодолимой преградой между девочками.
Светлана Сталина познакомилась с сыном Лаврентия Берии Серго во время отдыха в Гаграх. И уже тогда почувствовала к нему симпатию. Она не приучена была делиться своими переживания даже с самыми близкими людьми, поэтому о чувствах её никто не догадывался.
Они учились классе в седьмом, когда на даче у Сталина Марфа впервые увидела Серго. Он был красив и обаятелен, отличался хорошими манерами и был галантен по отношению к девочкам, что делало его героем грёз не одной юной представительницы прекрасного пола.
Но тогда ещё сердце Марфы не дрогнуло. Она отметила красивого мальчика, но никаких чувств к нему не возникло. Всё случилось много позже, уже после окончания школы.
Марфа даже представить себе не могла, что Серго обратил на неё внимание. В день их знакомства он общался только со Светланой. Когда им доводилось случайно встретиться в Москве, они оба лишь обменивались приветствиями.
В один из летних вечеров, когда девушка уже окончила школу, он появился на даче, где жила летом с семьёй Марфа. Приехал не один, а вместе с общими знакомыми. После этого стал приезжать к девушке уже один, неизменно оказывая ей знаки внимания.
Серго уже учился в Ленинградской академии связи, а Марфа ездила к нему в Ленинград. Они ходили вместе в Эрмитаж, ездили в Петергоф, много гуляли, всё больше понимая, насколько они близки друг другу.
Молодые люди писали друг другу письма, которые поначалу попадали на стол Лаврентию Павловичу. Они с женой неизменно открывали их первыми и лишь потом, запечатав, передавали сыну. Правда, самостоятельно они не могли прочесть ни слова. Серго и Марфа, практикуясь в английском, договорились писать друг другу только на иностранном языке. О том, что письма далеко не сразу попадали к возлюбленному, Марфа узнала несколько лет спустя, когда Нино Теймуразовна обмолвилась о разочаровании, неизменно настигавшем её, когда из письма любимой девушки сына она не могла прочесть ни строчки.
Впрочем, она относилась к выбору Серго весьма благосклонно, даже приглашала Марфу переночевать на их даче, когда супруга там не было. Нино Гегечкори присматривалась к будущей невестке, а с Лаврентием Берия девушка познакомилась уже в тот день, когда официально стала супругой Серго.
Родители Серго радушно приняли жену сына в семью. С удовольствием проводили вместе семейные вечера, позже радовались появлению внуков. Лаврентий Берия в семье был неизменно мягок и заботлив, ходил на прогулки с внучкой, рассказывал множество веселых историй. Серго и Марфа были счастливы.
А дружба Марфы Пешковой и Светланы Сталиной окончательно расстроилась. Светлана уже была замужем, но обвинила подругу в том, что она позволила себе стать женой человека, с которым Светлана познакомилась раньше и была в него влюблена. Она надеялась всё же добиться внимания Серго, но его женитьба на Марфе разрушила её планы.
Марфа уже ждала появления на свет третьего ребенка, когда расстреляли Лаврентия Берию, а её с мужем и детьми быстро увезли с правительственной дачи, поселив в другом загородном доме. А потом Серго арестовали и продержали в заключении почти год, после чего отправили в ссылку.
Нино Теймуразовна с сыном обосновались в Свердловске. У всех членов семьи Лаврентия Берии к этому моменту были новые документы на фамилию Гегечкори. Марфа поначалу тоже поехала в Свердловск, позже, по настоянию свекрови уехала назад в Москву, заниматься детьми. Но при малейшей возможности Марфа ездила к мужу.
В очередной приезд жены Серго и Марфа отправились на прогулку. И встретили девушку, которая вдруг набросилась на Серго едва ли не с кулаками, требуя сказать, что за женщина с ним рядом. Девушка оказалась новой подругой мужа. В тот же вечер Марфа улетела в Москву и вскоре подала на развод.
Серго Берия и Марфа Пешкова смогли сохранить нормальные отношения, бывшая жена позволила сыну Сергею жить в Киеве вместе с отцом, понимая, что мальчику нужно мужское воспитание. Она неоднократно навещала Серёжу, встречалась с бывшим мужем. Но былые чувства в ней умерли, ещё в тот момент, когда она узнала о его измене.
О любовных похождениях Лаврентия Берии ходили легенды, хотя на протяжении более 30 лет его единственной женой оставалась Нино Гегечкори – женщина, которой пришлось пережить немало испытаний. Что же из этого – часть легенды, а что действительно происходило в их семье?
БЕРИЯ Лаврентий Павлович. Советский политический и государственный деятель. Родился в 1899 году. С 1921 года на руководящих постах в ЧК-ГПУ Закавказья. Первый секретарь ЦК КП(б) Грузии. Министр Внутренних дел СССР. Заместитель председателя СНК. Член ЦК КПСС. Член Политбюро. Герой Социалистического труда. Маршал Советского Союза. Входил в ближайшее политическое окружение Сталина. Один из организаторов массовых репрессий. В июне 1953 года арестован, по обвинению в заговоре с целью захвата власти. В декабре 1953 года расстрелян.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Константин Смирнов. — На канале НТВ “Большие родители”. Программа, в которой мы встречаемся с детьми из известных семейств. Они рассказывают нам о своих близких, о людях, которые их окружали, о времени, в котором им довелось жить. Сегодня мы беседуем с Серго Алексеевичем Гегечкори, сыном Лаврентия Павловича Берия.
Серго Алексеевич, как вас называть: Серго Алексеевичем или Серго Лаврентьевичем?
Серго Берия.
— Хотя, мне паспорт выдали на имя моей матери, а отчество изменили на неизвестно чье, в действительности, меня зовут Серго Лаврентьевич Берия.
К.С.
— Серго Лаврентьевич, почему вам поменяли отчество? Фамилия, насколько я понимаю, это фамилия вашей мамы?
С.Б.
— Моей матери.
К.С.
— А почему поменяли отчество, и как это происходило?
С.Б.
— Когда правительство приняло решение о прекращении следствия по поводу моей матери и меня, так как, в так называемых, преступлениях моего отца мы не участвовали. Было принято решение о нашем освобождении. И, когда оформлялись документы, опять-таки по указанию, как называли это раньше, инстанции, то есть, непосредственно правительства, мне была изменена фамилия. Я спросил, на основании чего это делается и почему. То, что фамилия моей матери, это еще понятно, а отчество Алексеевич, непонятно откуда. На мой вопрос мне ответили, что это делается для скрытия моего реального имени и в моих интересах, чтобы уберечь меня от гнева народа. Я сказал, что попытаюсь все же эту фамилию и отчество изменить. В дальнейшем я несколько раз терял паспорт, но получал с таким же именем и отчеством. Должен признаться, как это не смешно, уже нет того государства, нет партии и нет тех людей, которые эти решения принимали. Но фамилию, которую мне дали я до сих пор не могу изменить. Несмотря на то, что я живу уже в новой стране, на Украине, я гражданин Украины. Мне предлагают обратиться в Министерство внутренних дел, или как сейчас я точно не знаю, называется, Федеральное бюро, для того, чтобы мне восстановили мою настоящую фамилию. Но я больше никуда обращаться не буду, я просто решил выпускать книги, которые я про отца написал, под моим именем реальным. И все друзья мои, и сотрудники зовут меня настоящим моим именем, отчеством и фамилией. Причем, это происходит в течение всех сорока с лишним лет, которые прошли после этих событий.
К.С.
— Вы родились в 1924-м году, и до какого времени вы жили в Грузии?
С.Б.
— Мы переехали с матерью в Москву в конце 1938-го года, вместе с отцом, когда его перевели в Москву. Моя мать не хотела ехать в Москву, также как отец. Но отец был вынужден, потому что было решение политбюро по его переводу. А мы с мамой остались в Тбилиси. Была договоренность устная, как нам сказал отец, с Иосифом Виссарионовичем о том, что отец временно едет на работу в Москву, и в течение 1,5-2-х лет он вернется обратно в Грузию. И, собственно, поэтому мы остались в Тбилиси. Об этом узнал Иосиф Виссарионович. Соответственно, прореагировал очень резко и прислал начальника своей охраны, генерала Власика с указанием за 24 часа все живое, оставшееся в семье Берии в Тбилиси, немедленно доставить в Москву. Забрали мою мать, меня, двух бабушек, которым было за 70 или там под 80, глухонемую тетку и двух котов. Все это загрузили в вагон специальный и мы переехали в Москву.
К.С.
— Когда вы жили в Грузии, с отцом и мамой, что это была за семья, кто бывал в доме, насколько дом был открытым?
С.Б.
— Дом абсолютно был открытый. Из наших знакомых, все, кто хотел приходили: мои друзья, друзья моей матери, друзья отца по работе и вне работы. Обедали мы всегда в одно и тоже время, и всегда у нас кто-то за столом был из гостей. Очень хлебосольный дом был, я сам по себе своих друзей принимал, а мои родители всегда были очень рады, когда кто-то из их товарищей и знакомых разделял, так сказать, трапезу.
К.С.
— А кто приходил в дом?
С.Б.
— Очень много художников, с которыми отец дружил, писателей. Меньше партийных работников, потому что они встречались в период рабочего дня, очень много спортсменов, но не молодых, а те, которые тренерами были там, организаторами спортивного движения. Это было связано с тем, что отец всегда спортом увлекался и в организации спортивных обществ принимал активное участие.
К.С.
— Вы сказали, писатели, артисты, а кто, вы помните?
С.Б.
— Был такой театр известный, он, конечно, до сих пор известный, театр имени Руставели. Тогда этот театр возглавляли такие знаменитые актеры, как Хорава, Васадзе и ряд других. Режиссером был Ахметели, тоже очень известный режиссер. В дальнейшем, его советская власть «отблагодарила» тем, что его арестовали и он погиб. Дело в том, что отец интересовался новыми постановками и т.д. Это был не просто праздный, личный интерес, а это было связано, видимо, с поднятием культурного уровня общества в тот период. А с художниками он дружил потому, что он сам очень любил рисовать и рисовал довольно профессионально. Дело в том, что он в молодости стремился окончить строительный институт, архитектурный факультет в Баку. Сначала он окончил Высшее техническое училище в Баку, а потом успел три курса архитектурного факультета закончить. Несколько раз он пытался уйти с той работы, на которой он находился, заявление писал, но партийные органы его не отпускали. Правда, один раз отпустили на три месяца и обратно вернули. Это стремление его уйти с партийной и оперативной работы в НКВД, уйти с этой работы у него было до того, как его назначили секретарем ЦК Грузии. Вот тогда он матери сказал: “Все, уже никуда я не денусь”.
К.С.
— То есть, он уже вошел в такую номенклатуру, что это было…
С.Б.
— Да, уже уйти было бесполезно. Уйти можно было, так сказать, уже в небытие только.
К.С.
— А каким он был отцом?
С.Б.
— Вы знаете, практически он меня сформировал. Вот, какой я есть, хороший или плохой — это его заслуга. С шестилетнего возраста он поднимал меня в шесть часов утра, и до последнего дня своей жизни мы делали совместно зарядку, пробежку, обливались холодным душем. Он меня приучил любви к спорту, я в молодости занимался боксом, и дома показывал ему свои достижения по борьбе. Он это стимулировал всячески, это, с одной стороны. Вторая вещь, которой я обязан ему, это то, что я знаю много языков и хорошо: немецкий, английский, я читаю на семи языках, перевожу техническую литературу. Он приносил домой книги на немецком языке и говорил: “Вот, прочти, я не успеваю освоить, ты мне сделай короткую выжимку из нее, какие основные идеи”. Приносил и на русском языке. Это книги были по истории, я хорошо помню книги о реформизме в Германии, например. То есть, он подбирал такие книги, которые, он считал, нужны мне для основных знаний. Когда он приходил домой на обед, а он старался это делать ежедневно, но за исключением очень редких случаев, часик после обеда мы с матерью и с ним беседовали, о том, что мы прочли нового, что нас заинтересовало и т.д. Особенно он любил книги, связанные с древней историей и историей Грузии. В отличии от отца, моя мать, в сегодняшнем понимании, была националистка, это не значит, что она к России плохо относилась. Она с большим уважением относилась к русской культуре и была очень довольна, что я росту в окружении русской культуры. Но Грузию она особенно любила, особенно за нее страдала. И очень много было у матери с отцом, ну если не столкновения, то споров по поводу того, что происходит в Грузии. Она же знала, что близких ее родственников перебили во время восстания в 1924-м году или арестовали, или сослали, или расстреляли. Это она ощущала непосредственно. Очень много родственников моего отца тоже пострадало от советской власти. Кроме того, я должен сказать, что я по натуре увлекающийся человек. И я к Владимиру Ильичу Ленину с большой теплотой и любовью относился. И когда отец увидел, что у меня, видимо, много в этом романтизма, он мне сказал: » Я тебе дам возможность ознакомиться с реальными документами деятельности Владимира Ильича, с другой стороной его жизни, а не той, которая у нас сейчас так воспевается». И меня допустили в архив. По его указанию дали подборку неопубликованных писем, распоряжений Владимира Ильича. Я пришел в ужас, я две недели сидел в архиве по вечерам и читал. И, однажды, когда я пришел домой отец меня спросил: “Ну, познакомился? Достаточно тебе показали материалов, которые показывают насколько «человечными» были наши основатели государства. О продолжателях, надеюсь, ты уже знаешь, что они из себя представляют. И те претензии, которые ты мне предъявляешь, они, конечно, правильные…” А я ему говорил, ты же имеешь право выбора, если ты с чем-то не согласен, уйди. У нас много было уже разговоров на эту тему, правда, это не сразу было, а во время войны и после войны особенно, когда начались репрессии, вторая волна репрессий пошла, я его спросил, что если ты с чем-то не согласен, почему ты не уходишь? Но он рассмеялся и сказал, что уйти можно только по ту сторону, как только ты заявишь, что ты принципиально с этой линией не согласен: все, значит, будешь одним из врагов народа. Оставаясь, ты можешь что-то смягчить, на кого-то какое-то влияние иметь. Хотя, на Иосифа Виссарионовича было абсолютно безрезультатно, в этом я убедился. Он все равно будет проводить ту линию, которую он считает правильной.
К.С.
— Что было в архивах такого, от чего вы ужаснулись?
С.Б.
— Например, были непосредственные указания Ленина насчет организации концентрационных лагерей, насчет расстрелов заложников. Больше всего меня удивило — это его указание о наиболее талантливых людей: писателей, философов, вообще деятелей культуры, элиты русского общества для того, чтобы их выслать. Причем, его не интересовало выступают ли они против советской власти. Ему нужно было убрать мыслящую элиту, которая могла осознать то положение, которое сложилось в начале создания советского государства. Это, первое. Второе: документы, связанные с сотрудничеством Владимира Ильича, через Парвуса, с немецким генеральным штабом. В тот период, когда Россия, государство, которое в будущем должно было стать плацдармом деятельности коммунистической партии, было в состоянии войны с Германией. Вот эти вещи у меня вызвали недоумение. Потом я некоторые вещи дополнительно узнал. Для меня стало ясно, что первая группа ленинцев — это были фанатики, которые хотели любым способом прийти к власти, провести свою идеологию диктатуры пролетариата. И просвещенное меньшинство, кем они себя считали, должно было осуществлять жесткое негуманное руководство с непросвещенным большинством и насилу вести их в рай. Причем, все показывало, что они не боялись никаких преступлений перед людьми, считая, что они правы, что в будущем, вот это большинство населения, они приведут в рай. Когда я эту информацию получил, я понял, что это не отход от линии, которая существовала в тот период, в 50-х, 40-х годов, это не отход от ленинизма, а его аппаратное усовершенствование, доведенное до полного подчинения партии всего государства и аппарата.
К.С.
— Ну, а вы с отцом обсуждали это?
С.Б.
— Да, обсуждали. И эти обсуждения все более глубокими становились от года к году, когда он видел, что я до понимания реальных вещей дохожу не только под его влиянием. Все окружение, которое было в конструкторских бюро, руководство военной промышленностью, они понимали, что происходит. И обмен мнений у нас был, несмотря на то, что очень много было доносительства. И, вот как раз, тогда возникли вопросы, которые я ему задавал: что вот ты с чем-то не согласен, ты чего-то добиваешься, что-то у тебя получается, но стоит ли разделять ту тяжесть, которая, твоим участием в этих вещах есть? Он говорит: “ Стоит. Потому что многое все же удается сгладить, удается спасти очень многих людей”. Он говорит, ты посмотри: Туполев, Минц, Королев, масса людей среди выдающихся конструкторов, ученых, которые к военной области имеют отношение, чтобы он или не сидел, или не был бы подозреваем в том, что он, так сказать, мерзавец, шпион и т.д. Он говорит, все эти люди, я говорит, не хочу сказать, что я их спас, но с моей помощью они вышли из тюрьмы, вышли из-под расстрельных статей и т.д. Поэтому, говорит, даже это в маленьком масштабе, это дело. Все военные, которые у нас дома бывают: Рокоссовский, Жуков, Мерецков и т.д. , они же, говорит, тоже все были в тюрьме, ну кроме Жукова, который мог сесть, в любой момент, в тюрьму из-за того, что он открыто выступал против системы политкомиссаров и т.д. Кроме того, он говорит, ты хорошо помнишь, перед войной я вышел с предложением о том, что атомная бомба разрабатывается в Германии, в Англии, тогда в Америке еще работы не велись. Это было в 1939-м году, начале 40-го года. И Иосиф Виссарионович не просто отклонил мое предложение, а он собрал и поручил Молотову провести совещание с привлечением Капицы, Иоффе и т.д. и рассматривался вопрос: начать делать бомбу уже на таком технологическом основании, то есть, большие деньги туда вкладывать или нет. Пришли к выводу, что из-за того, что война на носу, она ожидалась в 1942-м году, приняли решение, что не надо сейчас в это вкладывать деньги, а надо в самолеты, в танки и т.д. Насколько это правильно или нет, я не берусь судить, потому что я не знаю реальных экономических оснований. А отец с этим не согласился. И он продолжал через внешнюю разведку, которой он руководил, добывать материалы, которые в Англии, а потом в Америке уже начали появляться. И отец систематически давил на Иосифа Виссарионовича, и этим самым на политбюро, потому что политбюро ничто было в присутствии Иосифа Виссарионовича, он хозяином был, как его называли за спиной. Он, действительно, таким и был. И только в 1943-м году ему удалось этот вопрос провести. Был такой министр высшего образования Кафтанов, он к атомной промышленности имел отношение по подготовке кадров, семинаров и т.д. Отец поручил ему и еще ряду товарищей отслеживать молодых людей, кончающих специальные ВУЗ ы, физиков, в особенности, которые имеют не ординарное мышление, которые отличаются, скажем, своими знаниями, своими предложениями от обычного уровня хорошо учащихся людей. И вот туда попала фамилия Сахарова. Была специальная комиссия из крупных академиков: Круг такой был, Тамм и еще ряд физиков и электротехников, и вот Сахаров попал к ним на комиссию, и они его отчислили, не приняли в рассмотрение талантливых людей. Какие-то молодые физики, которые знали Сахарова, видимо, лучше, написали письмо моему отцу, что этого молодого человека, очень талантливого, старики убирают, потому что он их не признает, как авторитетов. А у Сахарова характер, действительно, был такой… он, скажем, неправду людям не мог говорить. Он говорил им то, что считал нужным. Отец пригласил его, Сахаров был еще студентом 4-го курса, он его пригласил к себе, потому что его рекомендовали молодые физики, которых он лично знал. И отец расспросил Сахарова, в чем дело. Он сказал, что у меня есть предложения, отличные от тех основополагающих теоретических моментов, которые исповедуют эти старики и поэтому они не хотят со мной иметь дело. Но отец рассмеялся, позвал ряд молодых теоретиков и поручил взять Сахарова под защиту, и будучи еще студентом, он уже был в Курчатовском институте и начал работать над синтезом водородной бомбы, и потом с его помощью, и с помощью очень больших коллективов, которые были созданы, Советский Союз почти на полтора года обогнал Америку в создании водородной бомбы. Она, собственно, уже была полностью сделана не на материалах, полученных от разведки, а самостоятельно.
К.С.
— Из того, что вы рассказали, конечно, несколько неожиданной оказывается фигура вашего отца, но, давайте, вспомним годы, когда вы были еще в Тбилиси и, как вы знаете, в то время шли повальные репрессии, в том числе, и в Грузии, как это соотносить с тем, что вы говорите?
С.Б.
— Я могу сказать следующее: я многое уже знал, когда мы жили в Грузии, но полностью осознать не мог, потому что мне было тогда 12-13 лет. Но я, например, знал, что очень много моих друзей потеряло родителей, мы в школе общались, я это знал. Я знал, что очень много наших родственников по линии матери и по линии отца просто погибли, их расстреляли. Я, например, знал, что было два покушения на моего отца, не вымышленных, рядом со мной убило второго секретаря ЦК, Хацкевич такой был, он был похож на моего отца, тоже в пенсне и шапка у него была такая же, картуз. То есть, я видел, что идет какая-то борьба. Идет борьба, каких-то врагов, с какими-то деятелями. Но знал, что в 1934-м году, после смерти Кирова, эти вещи приняли массовый характер, хотя до этого и Шахтинское дело было и т.д. Но Грузию эти вещи коснулись, в основном, после 1934-го года.
К.С.
— Но ведь отец в это время был…
С.Б.
— Секретарь ЦК. Я вам скажу, тогда еще жив был Серго Орджоникидзе и он, вместе с Кировым, я не знаю, насколько сейчас это в их пользу говорит, они помогали моему отцу в его продвижении. Потому что, когда моему отцу было 19 лет или 18, я сейчас точно не помню, 18-я армия наступала со стороны юга России в Азербайджан. Так вот, через партийные организации был привлечен мой отец, и много других людей, в том числе, и Микоян к работе в разведке, в разведывательном управлении 18-й армии, а во главе этой армии были Киров и Орджоникидзе. Потом, когда по заданию этих органов отец был на нелегальной работе в Грузии, его арестовали меньшевики, и Киров, будучи полпредом России по Закавказью, лично освободил моего отца из тюрьмы. Я почему об этом рассказываю, потому что в этот период, когда еще Орджоникидзе был членом политбюро и находился в Москве, отец писал письма… Очень много есть писем, которые сейчас опубликованы. Не знаю насколько это красиво то, что я сейчас скажу: американцы купили документы в архивах и в Библиотеке конгресса сейчас имеется полный доступ ко всему и там эти вещи опубликованы, поэтому скрывать это бессмысленно.
К.С.
— И что же в этих письмах?
С.Б.
— Некоторые письма непосредственно на имя Орджоникидзе, некоторые на имя Сталина, в ЦК, но присланы Орджоникидзе для того, чтобы он их представил политбюро. В письмах отец пишет прямо, что почти никого из грузинской интеллигенции не осталось, что надо остановиться, что врагов уже нет, так сказать, давим по живому интеллекту республики, если это будет происходить еще несколько лет, то невозможно создание элиты общества, так сказать, грамотного населения и т.д. То есть, уже добирались до вторых, третьих ролей по значимости людей и т.д. Эти документы есть. На это Иосиф Виссарионович прореагировал очень своеобразно, наиболее знаменитых деятелей грузинской интеллигенции без личного (это я подчеркиваю) без личного указания и инициативы Иосифа Виссарионовича почти ни одного не было арестовано. Вот Джавахишвили, историк и писатель, поэты были, которые погибли, которых Иосиф Виссарионович лично знал и имел свою точку зрения на них. Значит, бороться в тот период с мнением Иосифа Виссарионовича было невозможно, если он сам не передумывал. Ну, например, таким образом, спасли философа, писателя, который он сделал перевод “Витязя в тигровой шкуре”. Он, конечно, не был шпионом, ничего подобного. Он очень любил свою родину, был очень грамотным человеком, образование он получил в двух немецких университетах. И его тоже арестовали, вопреки, мнению моего отца. Но в это время отца перевели в Москву и он успел его, как и других людей из-под расстрельных статей вытащить. Сказал ему: давай, занимайся переводом, и он у нас жил несколько месяцев вместо тюрьмы. Я это хорошо помню, потому что меня из моей комнаты выставили, и он там поселился, почти на полгода. Он сделал потрясающий перевод, и когда Иосифу Виссарионовичу дали почитать, он высказал такое мнение: “ Как жалко, что мы его потеряли”. Отец сказал: » Нет, он не потерян. Так что если у вас есть желание с ним повидаться, это можно организовать». И он был у Иосифа Виссарионовича, и тот даже один куплет сам перевел, и Моцубидзе не говорил который, так, чтобы никто не покритиковал. Это, вроде, шутки, так сказать. Эти все письма, действительно, существуют. А Иосиф Виссарионович среагировал на активность моего отца таким образом: он дал указание, и комиссия ЦК приехала и разгромила грузинскую партийную организацию. За неправильную партийную точку зрения, что с врагами покончено, и бороться надо уже только за хозяйственные дела. Есть выговор моему отцу в этот период. Собственно, когда Иосиф Виссарионович принимал решение о переводе в Москву моего отца, то предложения были разные: того же Маленкова предложили на место Ежова, хотя, они все проводили вместе, так сказать, в ежовский период. Поэтому Сталин решил, что человек, который настроен таким образом, как отец, в данный момент ему будет полезен. Кроме того, он грузин и чтобы он хорошего не сделал, скажем, вот по реабилитации и т.д., это будет народом воспринято, как непосредственно действия, Иосифа Виссарионовича. А в этих вещах он был мастак, вы вспомните, когда коллективизация была, как он перегибы коллективизации сразу свалил на других, эти самые, “Головокружения от успехов”. Здесь он сделал то же самое: все указания партии, которые честнейшим образом, воодушевленно проводил Ежов, Сталин свалил на него. Ежов был объявлен врагом народа, и Сталин привел нового человека, потому что он увидел, что в стране назрела такая обстановка, что его личный авторитет уже может пошатнуться. И могут произойти более серьезные вещи. Поэтому он решил сделать передышку. И с приходом моего отца, Иосиф Виссарионович не сопротивлялся его предложениям по введению прокурорского надзора, по передаче целого ряда вопросов министерству юстиции. По запрещению целого ряда, применяемых по указанию и решению ЦК, пыток и т.д. Это все есть в документах. До войны было выпущено 700 000 человек. Значит, я хочу сказать, что это не только заслуга моего отца, но и желание Иосифа Виссарионовича сгладить ситуацию в стране.
К.С.
— Серго Лаврентьевич, но, с другой стороны, с 1938-го года ваш отец возглавляет органы… и опять начинается очередная волна репрессий.
С.Б.
— Я вам хочу сказать следующее: отец мне говорил, что маховик, который был раскручен на определенные вещи, т.е. на репрессии, его сразу остановить целиком нельзя. Потому что каждый сотрудник, начиная с горотдела, сельского отдела, областного и т.д., и т.д. , был настроен, и выучен годами на то, чтобы поймать врага, шпиона, бандита и т.д. Приказом, так сказать, это остановить было нереально. Хотя, уже прокурорский надзор был введен, и какие-то нормы были введены, и начался выпуск этих 700 000 тысяч человек, это тоже за один день не выпустишь их, так? Перед самой войной по указанию ЦК были проведены ряд проверок в авиации и т.д., и опять-таки по решению ЦК, а не по решению моего отца. Через Верховный Суд было арестовано очень маленькое ограниченное количество командных фигур. Это первое. Второе, об этом особенно умалчивается: в 1940-м году, когда возник вопрос о судьбе польских офицеров и вообще элиты польской интеллигенции, было первое открытое столкновение отца с Иосифом Виссарионовичем. Отец отказался выполнять указание Иосифа Виссарионовича без решения политбюро, и записал свою личную точку зрения в эти документы. А смысл этого дела заключался в следующем: Иосиф Виссарионович и, особенно, Жданов с Молотовым, почему-то в этом деле активно фигурировали. Они считали, в связи с тем, что война на носу, и советская армия обязательно войдет в Польшу, советизирует ее, то 300 000 тысяч поляков, которые являлись элитой польской армии и элитой польской интеллигенции, которые попали на территорию Советского Союза, когда был дележ с немцами в Польше, что их надо уничтожить…
К.С.
— То есть, речь идет о Катынских событиях.
С.Б.
— Да, да. Отец был против. Но отец мотивировал свою точку зрения не какими-то отвлеченными гуманными соображениями, это было бесполезно в политбюро о каком-то гуманизме, сохранении жизни говорить и т.д. Он говорил, что польские офицеры будут костяком польской армии, которая будет с полной душой и отдачей бороться с гитлеровской Германией, так как война неизбежна. И все это признают, это вопрос года или двух, и надо создавать на основе вот этого офицерского контингента польскую армию, оснащать ее оружием, подготавливать ее для боевого использования. На это Молотов и Жданов, не Иосиф Виссарионович, сказали ему, что это политически неграмотно, что польское офицерство и та польская интеллигенция, которая находится на территории Советского Союза, никогда не будут поддерживать советскую Польшу. А отец, (это все зафиксировано в протоколах, вы понимаете, это не просто мои рассказы) возразил, что в данном случае вопрос идет не о советской Польше, а о войне с Германией. Сначала надо эту войну выиграть и выстоять, а потом уже распределять, что будет советским, а что будет каким-то еще, и вообще будет ли Советский Союз. Иосиф Виссарионович все выслушал и сделал вывод, что раз Берия не понимает задач, то мы его от этого дела отстраняем, и он был вычеркнут из всех протоколов, как участник этого дела, как человек, которому что-то поручается. Климент Ефремович Ворошилов, как крупный специалист по польскому вопросу, взялся за проведение в жизнь. Он предложил, пусть войска НКВД передадут это дело армии, и армия выполнит свою задачу. Действительно, были эти самые лагеря переданы. То есть, люди на расстрел из лагерей вывозились под конвоем армейских офицеров. Я допускаю, что какие-то части МВД в этом деле, наверное, тоже участвовали, хотя документов таких нет, но я допускаю, что участвовали. Из разговора, который я потом слышал от Меркулова, Иосиф Виссарионович сказал так: что касается предложения Жданова о том, чтобы Берию снять и рассмотреть его поведение, то это мы всегда успеем. А дело в том, что отца тогда спасла одна очень не хорошая вещь. Это 12 или 11 попытка убить Троцкого. Вот эта последняя попытка была поручена моему отцу, а непосредственными исполнителями был целый ряд людей. Иосифа Виссарионовича в тот период интересовало, как убрать Троцкого. Хотя я знаю доклады моего отца и его высказывания, несмотря на то, что он Троцкого как фигуру не жаловал, никакой симпатии к нему он не имел, он говорил, что этот человек более левый, более якобинец, чем Ленин и Иосиф Виссарионович. Эти хоть в одной стране хотят это безобразие сохранять, а тот хочет на весь мир это дело перенести, в мировом масштабе, так сказать. Ну и вот, значит, отца спасло то, что надо было убрать Троцкого. Троцкого “благополучно” убрали. И отца пронесло, хотя он дома сказал, что в любой момент меня может уже и не быть. Это мы дома знали, уже готовы были к этому. Это было до войны. И самое интересное то, что вообще никто не знает, и не хотят знать, как сняли моего отца. Иосиф Виссарионович разделил министерство внутренних дел на два министерства: на министерство или наркомат государственной безопасности и министерство внутренних дел. То есть, тоже НКВД. И моего отца перед войной сделали зампредом и министром внутренних дел. А на эту, выделенную, самую знаменитую часть МГБ, или как она там называлась, назначили Меркулова. Меркулов был сотрудником моего отца. Иосиф Виссарионович, видимо, считал, что Меркулов будет более послушная фигура, которая, не сопротивляясь, будет в дальнейшем, проводить, как Ежов, все начинания партии, которые уже готовились. И только к началу войны, я бы не сказал, что перепуг, но некоторое беспокойство Иосифа Виссарионовича, заставило обратно объединить министерство, и до 1943-го года мой отец возглавлял его. В 1943-м году отец доложил Иосифу Виссарионовичу, и было принято решение более широко развернуть работу по атомной проблеме. Тогда моему отцу были поручены боеприпасы, нефть, транспорт и т.д. Отец сказал, что он просит, чтобы его освободили от министерства государственной безопасности, он видел, что не может противостоять этой политике и решил от этого дела уйти. Тем более, что повод был — атомная промышленность. И он попросил и от НКВД его освободить. Но тогда Иосиф Виссарионович на это дело не пошел, он сказал, что очень много объектов специальной металлургии, химических заводов и т.д., которые для атомного проекта нужны, а они находятся внутри этого министерства. Сталин сказал: сначала, реши атомную проблему, а потом мы, говорит, тебя от этого дела освободим. И, действительно, в 1945-м году его от этого всего освободили, и он перешел полностью на военно-промышленный комплекс и целый ряд экономических министерств, типа: нефти, газа, транспорта, металлургии и т.д.
К.С.
— Серго Лаврентьевич, все, что вы говорите, это малоизвестно, насколько эти факты правдивы?
С.Б.
— Но есть документы, я их читал…
К.С.
— И, тем не менее, как вы знаете, официальной пропагандой, начиная с 1953-го года, образ Лаврентия Павловича преподносится, как исчадия ада, сатаны и т.д. и т.п., как вы думаете, почему все это решили навесить именно на вашего отца?
С.Б.
— Я абсолютно имею четкий ответ и обоснование этого вопроса. Отец был единственный человек, я подчеркиваю, единственный, даже Бухарин, Рыков, Томский, целый ряд других деятелей партии, которые выступали в оппозиции, они не затрагивали святая святых — саму партию. А отец выступил. Мой отец, еще при жизни Иосифа Виссарионовича, выступил с предложением и обоснованием, что пора кончать партийную диктатуру. Потому что уже выросли советские граждане, советские специалисты, идеологически подкованные. И пора партии заниматься воспитанием культуры, пропагандой, то есть, создавать нового человека. А работать, создавать материальные ценности, руководить страной и т.д. должен совет министров, без всяких партийных надстроек, без политбюро и т.д. И это, в первый момент, Иосифом Виссарионовичем было принято, не то, что он согласился, а он готов был это рассматривать.
К.С.
— Но ведь это странно, Иосиф Виссарионович, как известно, возвел партийный аппарат в такой абсолют… Добился такой безупречной работы этого аппарата. Думаю, человек, который приходит к нему с таким предложением, он неминуемо должен быть раздавлен, уничтожен…
С.Б.
— Он его не стал давить, убирать, но он выслушал его и сказал, что это надо обдумать и вынести на обсуждение в малом кругу, то есть, даже не на ЦК, а чтобы все члены политбюро свою точку зрения на это высказали. И такое обсуждение было. Я это от Анастаса Ивановича Микояна уже, после смерти отца, знаю. Мнения разделились: Маленков и Хрущев стали на сторону отца, да, Маленков и Хрущев поддержали моего отца с такой поправкой…
К.С.
— Как поддержали?
С.Б.
— Поддержали, поддержали. Что, да, не надо партии заниматься картофелем, зерном, нефтью и т.д. Она может дать общие стратегические установки, а Совет министров их может реализовывать. Что, действительно, советские люди уже идеологически выращенные за годы советской власти, выигравшие войну, и могут это все реализовывать. Опять-таки, Иосиф Виссарионович это дело не смял, он сказал, что надо потихонечку за ЦК оставлять не диктат: как делать, а контроль, что сделано. Я говорит, тоже так считаю, что надо сделать и т.д. После совещания Сталин сказал: я говорит, рассматриваю выступление Берии, как желание Берии затянуть то, что я хочу сделать при жизни. Он говорит, хорошо понимает, что я знаю, что, конечно, так лучше, но если я не буду давить, не буду повторять тех вещей, которые до войны были, а он уже начал их повторять, то я, говорит, не успею при жизни закончить то, что я наметил. Конечно, говорит, гораздо лучше, чтобы тебя любили, а не ненавидели. Я, говорит, это очень хорошо понимаю, но для этого у меня времени нет. Если буду добреньким, говорит, я должен 50, 100 лет это государство доводить до того уровня, который я считаю нужным. А мне, говорит, надо третью мировую войну выиграть при моей жизни. И Сталин открыто с этого момента пошел на увеличение, колоссальное увеличение вооружений. Все деньги, которые уже государство могло дать на улучшение жизни, на благосостояние людей, которые выиграли войну, восстановили народное хозяйство, чтобы им немножко вздохнуть, он все эти вложения запустил на вооружение, и перед отцом поставил еще одну задачу, это тоже его спасло, почему он его не уничтожил сразу же, Сталину нужна была водородная бомба…
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
БЕРИЯ Лаврентий Павлович. Советский политический и государственный деятель. Родился в 1899 году. С 1921 года на руководящих постах в ЧК-ГПУ Закавказья. Первый секретарь ЦК КП(б) Грузии. Министр Внутренних дел СССР. Заместитель председателя СНК. Член ЦК КПСС. Член Политбюро. Герой Социалистического труда. Маршал Советского Союза. Входил в ближайшее политическое окружение Сталина. Один из организаторов массовых репрессий. В июне 1953 года арестован, по обвинению в заговоре с целью захвата власти. В декабре 1953 года расстрелян.
Серго Лаврентиевич Гегечкори (Берия). Скончался на 76-м году жизни от сердечного приступа, 11 октября 2000 года в Киеве.
Константин Смирнов.
— На канале НТВ “Большие родители”. Программа, в которой мы встречаемся с детьми из известных семейств. Они рассказывают нам о своих близких, о людях, которые их окружали, о времени, в котором им довелось жить. Мы продолжаем разговор с Серго Лаврентиевичем Гегечкори, сыном Лаврентия Павловича Берии.
Серго Берия.
— Знаете, очень много было откровенных разговоров Хрущева, Маленкова с отцом у нас дома. Меня, как правило, не отправляли, я оставался не собеседником, но слушателем этих разговоров, где они всячески критиковали Иосифа Виссарионовича. Но они говорили, что пока он жив, ничего изменить нельзя. Все реформы, которые они хотели проводить, они строились на период, когда его не станет. Они видели, что он стареет. Но вот эти разговоры, что он уже психически ненормален, не имели оснований. Это было бы хорошо, если бы это было так, но он был абсолютно нормален, и держал под контролем абсолютно все, все действия своих подчиненных, включая членов политбюро до последнего момента, пока не свалился.
К.С.
— А вы были знакомы с Иосифом Виссарионовичем?
С.Б.
— С Иосифом Виссарионовичем? Да. Сперва, просто, как друг Васи и Светланы, я с ними очень дружил, когда мы в школе учились. А потом, уже во время войны, по личному указанию Иосифа Виссарионовича меня вызывали на Тегеранскую и Крымскую конференции. Он знал, что я хорошо языки знаю, и я участвовал в подслушивании разговора Рузвельта и его окружения на Тегеранской конференции и на Потсдамской. Причем, докладывал ежедневно, в период этой конференции, все разговоры, все записи Рузвельта с Черчиллем и с другими английскими членами делегации внутри своих. Иосиф Виссарионович это все выслушивал, задавал вопросы, уточнял интонацию и некоторые реплики, выяснял, как это по-русски звучит и т.д. И потом принимал уже мидовцев. То есть, он заранее знал точку зрения американцев и англичан, и потом уже свободно, так сказать, манипулировал ими, как хотел.
К.С.
— А вы непосредственно ему докладывали?
С.Б.
— Ему лично, да, ему лично.
К.С.
— А какое впечатление он на вас производил?
С.Б.
— Иосиф Виссарионович на меня производил колоссальное впечатление, и до сих пор, но оно двояко. Я его рассматриваю как гения, как организатора невероятной силы, но и как преступника, вот, как злого гения. Понимаете, он умел выслушивать, он накапливал материалы от кого угодно, он мог ребенка расположить к себе и Черчилля, хотя Черчилль был, так сказать, злейшим врагом государства… Но, мне кажется, у Сталина, начисто, отсутствовала любовь, может быть, это после смерти его жены произошло. У него чувство любви и жалости полностью отсутствовали, мне кажется.
К.С.
— Вернемся все-таки к вопросу, который мы с вами обсуждали о том, почему же из отца сделали “козла” отпущения?
С.Б.
— А очень просто, это был единственный человек, который заявил, что хватит партии все контролировать. А это было, когда приезжал Ракаши советоваться с новым правительством, что ему делать, потому что в Венгрии уже было предреволюционное состояние. Т.е. оппозиция готовила восстание, и молодое поколение коммунистов начали предъявлять большие претензии Ракаши. А отец на политбюро сказал, что вам, говорит, не надо лезть в управление государством, занимайтесь, воспитанием людей, выпускайте газеты, кинокартины и вообще, говорит, займитесь воспитанием своего окружения и сами будьте на уровне. А дела государства, говорит, должен решать, как у нас будет в Союзе, у вас должен решать Совет министров. Вот эту точку зрения Маленков разделял 100 процентов, Хрущев, я не знаю, но по его последующим поступкам, было видно, что он претворялся, но формально он тоже поддерживал это дело всячески. У нас в доме он очень часто бывал, и все время говорил, что, наконец, мы вышли из-под контроля Иосифа Виссарионовича, мы вот будем то делать, то делать… Имелось в виду, перенос организации управления государством в Совмин, выделение вопросов идеологии для партийных органов, и стратегическое, долговременное руководство страны через политбюро. А политбюро не должно ежедневно заниматься хозяйственной работой. Вот такие мысли из разговоров, которые я слышал у нас дома. А потом отец пошел дальше. Он выступил против того, чтобы в Германии усиливался путь на социализацию, то есть, превращение ее в социалистическое государство нашего типа. Так как немецкое население это не воспринимало, уже к тому времени около миллиона, по-моему, человек бежали в Западную Германию. Отец говорил, что для того, чтобы нам свою экономику вывести из разрухи, которая у нас есть, мало прекратить все эти марсианские планы, которые начали осуществляться по повороту рек, по строительству гидроканалов, лесопосадок и т.д., а надо инициативу объединения Германии взять в свои руки, и объединить ее на демократических началах. И не американцы, не англичане, и никто не сможет удержать немцев от благодарности. Если мы это сделаем, Германия будет нашим естественным союзником, ну хотя бы на 25 лет, и вместо того, чтобы деньги вкладывать в ГДР, итак их у нас нету, мы будем в лице объединенной Германии иметь мощного потенциального экономического союзника. Все согласились с его предложением, вызвали Ульбрехта и, видимо, сговор уже вот в этот период начался, Ульбрехт попросил месяц для того, чтобы это решение выполнить. Резко выступал Молотов, сказал, что, с его точки зрения, это неправильно, что это сдача позиций. Но ни Маленков, ни Хрущев с этим не согласились. И моему отцу было поручено начать подготавливать почву для начала переговоров об объединении Германии. Но там была, какая-то запутанная история, и ничем это не закончилось. А, вот, самое основное, почему все повесели на отца. Он пришел как-то домой и сказал, что я, говорит, своим товарищам, после того, как я увидел какие вещи по ленинградскому делу, по врачам, космополитам, по еврейскому комитету творились, какие вещи непосредственно личными указаниями Иосифа Виссарионовича и ряда других людей проделаны, он не назвал тогда имена, я, говорит, считаю, что в течение месяца, двух должен быть создан чрезвычайный съезд. И каждый член политбюро, каждый член ЦК довоенный, кто жив остался, каждый должен, во-первых, доложить все эти материалы на съезде, а, во-вторых, каждый должен свое личное участие, или не участие доложить съезду. Ну, мама ему сказала: ты сам подписал себе приговор. Эти люди, говорит, никогда не пойдут на то, чтобы их участие в этих вещах было раскрыто. Сейчас, говорит, очень удобная позиция все свалить на Сталина, и на тебя. Потому что, говорит, ты (национализм ее в этом сказался) грузин, для несведущего населения очень хорошо увязать двух не русских и свалить на них все, что начиналось от Ленина, и кончая последними днями. Но отец сказал, ты знаешь, в Совете министров все руководство, ученые, они, говорят, меня поддержат на съезде, и я не сомневаюсь, что большинство людей захотят изменить суть нашего общества, даже те, которые в руководстве. И потом он, смеясь ко мне обращаясь, сказал, что мама, говорит, считает, что я сам себя погубил. Ну, и хорошо, говорит, съезд примет решение, что мы не имеем права участвовать в дальнейшем руководстве страны, ну, и Слава Богу. Я, говорит, наконец, добьюсь того, что архитектором я уже не стану, но, какой-то клочок земли получу, и буду там возиться.
К.С.
— Но, давайте, вспомним лето 1953-го года, когда Лаврентий Павлович был арестован, и исчез. Где вы были в этот момент, что вообще происходило?
С.Б.
— В тот день именно, 26 числа мы все находились на даче: отец, я, мать и моя семья. Как обычно мы встали в шесть утра, пробежку сделали, немножко физкультурой позанимались. Я поехал раньше, это было часов девять, а отец должен был к 11 часам приехать на президиум Совета министров. Я уже полдесятого был в Кремле. У нас в этот же день, в 4 часа дня должен был состояться атомный комитет. Мы должны были докладывать о первых испытаниях водородной бомбы, физики по бомбе самой, а я и еще ряд товарищей должны были рассказывать о методах и вариантах использования ядерного заряда в ракетах и в самолетах, которые несут крылатые ракеты. Приехал я, там уже был Ванников, это заместитель моего отца по атомному комитету, и ряд ученых физиков, конструкторов: Курчатов, Харитон, по-моему, Духов — конструктор, который саму конструкцию бомбы делал и еще ряд ученых. Примерно, около 12 часов мне звонит один из летчиков-испытателей, дважды Герой Советского Союза, Аметхан, татарин по национальности, очень потрясающий летчик и человек. И говорит мне очень взволнованно, что наш дом окружен войсками, что мой отец убит и что тебя, говорит, тоже убьют. И мы, говорит, с Анохиным (Анохин тоже Герой Советского Союза, летчик-испытатель, потерявший один глаз при испытаниях), подготовили самолет. А у нас, в институте было на аэродроме несколько самолетов, на которых мы проводили испытания, и они имели через ПВО определенные окна и т.д., и т.д., мы, говорит, тебя вывезем куда ты захочешь, потому что, тебя убьют. Я, честно говоря, ко всему был готов, но не к такой вещи. Я был готов, что отца, в силу каких-то столкновений могут снять, перевести куда-то, но то, что его убьют, я к этому не был готов. Но и растерялся, конечно, я говорю хорошо. Они сказали мне, где они будут меня ждать у Кремля. И я Ванникову и Курчатову сказал, что ребята мне такую вещь предлагают. Они мне сказали, Серго, подумай очень внимательно, не волнуйся, мы сделаем все, чтобы тебя и мать, твою семью спасти. Но советовать тебе мы тоже не можем, потому что одно дело — наше желание, а другое дело реальные наши силы. И я вот так отправился. Они очень были потрясены этим, потому что они очень близко были связаны с моим отцом, они, действительно, были его друзья. Когда я шел, я подумал о следующих вещах: если я убегу, а это побег, значит, я подтверждаю этим поступком виновность моего отца или то, что ему предъявляется, это первое. Второе, у меня двое детей: три и пять лет, жена беременна, должна рожать через месяц-два, и мать. Значит, я их бросаю. Я не мог этого допустить. Но основное было, что я косвенно докажу виновность своего отца. И я ребятам сказал, вот Аметхану и Анохину: спасибо вам огромное, что вы мне пытаетесь помочь, и никто об этом от меня не узнает, если вы сами не проболтаетесь. Но я так поступить не могу, потому что это будет предательство с моей стороны в отношении семьи. Я вернулся в Кремль. Курчатов был страшно обрадован, что я этот поступок не совершил, он открыто обнял, расцеловал меня, говорит, молодец, правильно, мы все сделаем, чтобы тебя спасти. А в это время Ванников названивал по всем телефонам, чтобы выйти на кого-нибудь, чтобы выяснить, что же на самом деле происходит. Дозвонился до Хрущева. Говорит ему, вот нам известно, что произошло, сын младший Берия у нас, вот мы такие-то и перечислил всех, кто там присутствовал: ученых и организаторов; от всех я прошу, чтобы вы проследили, чтобы в этой неразберихи он не исчез, ну чтобы не убили меня, прямо, в открытую, так сказал. Хрущев спросил: он говорит рядом с тобой, он подтвердил. Говорит, дай ему трубку, и мне дали трубку, Никита Сергеевич мне говорит: “Спокойно езжай на дачу к матери, а там мы разберемся”. Ванников мне говорит: я тебя сам отвезу, но, сперва, заедем в город, он хотел удостовериться, что на самом деле происходит. И мы поехали на Никитскую, подъехали к дому, пытаемся войти. Ванников: генерал-полковник, дважды Герой… Он предъявил документы, мы вошли во двор, но в дом нас не пускают. Я смотрю на комнаты отца, вижу двери взломаны и пулевые следы, пока мы стоим и Ванников разговаривает о том, чтобы я мог к себе домой пройти, мне со второго этажа, один из охраны кричит, что Серго, говорит, вынесли тело на носилках, накрытое брезентом. Но, а так как, кроме отца только обслуживающий персонал находился, то, значит, выносить было некого. Все обслуживающие: повар был, и девушка, которая убирала — они живы остались. А потом Никита Сергеевич дал команду отвезти меня на дачу. Приехал я на дачу, мама и дети все в сборе, дача тоже занята войсками, внутри какие-то люди в штатском. Я маме сказал, что, видимо, отец погиб. Мама очень волевая женщина была, и она сказала, ну что делать, я, говорит, его предупреждала, что это так кончится. Но, говорит, смерть один раз в жизни бывает, наберись, говорит, сил и достоинства, и прими ее стоя, так сказать, во весь рост. Она была убеждена, что мы погибнем и, как бы, меня поддержала. Ну, а насчет семьи, ты не беспокойся. Потому что, Марфа, внучка Горького, русская интеллигенция, говорит, ее в обиду не даст. Но это, правда, не очень большое утешение было. И только мы успели переговорить, ну минут 15 прошло, приехала другая группа людей и сказали нам, что мы вынуждены вас разделить: мама, говорит, ваша здесь останется, а мы вас переведем на одну из дач в Кунцево. Около дачи Иосифа Виссарионовича было несколько домиков, где, когда из других стран приезжали гости, то они там останавливались, вот в один из этих домов нас отвезли: беременную жену, двоих детей и няню. Месяц я находился на этой даче, потом нас перевезли на какую-то еще дачу, 20 дней находились под внутренней охраной, и внешняя охрана была. Внешняя была армейская, а внутри, видимо, какие-то если не чекисты, то, по крайней мере, приближенные люди, которые вот это все произвели. Связи ни телефонной, ни радио не было, поэтому я не знал, что на самом деле происходит. Но очень интересный случай, один из охранников внутренней охраны, оставил газету, в которой уже было написано, что отец исключен из партии, но ничего не было написано, что он убит… не убит… об этом ничего. Через несколько дней, ночью меня подымают, и говорят, что вы арестованы. Я, говорю, а до сих пор что? А до сих пор вы, говорят, были задержаны. И меня отвезли в Лефортовскую тюрьму. Мне предъявили те же обвинения, что и моему отцу, что я агент международного империализма, член банды по устранению советского строя, террорист и личный связной с английской разведкой через мою радиостанцию, и руководитель этой банды мой отец. Я попросил, чтобы какие-нибудь доказательства моей вины мне были предъявлены, ну говорят, что тебе предъявлять, твои родители во всем сознались и отец, и мать. Но я знал, что отец убит, так что сознаваться трудно. Я говорю, я не прошу очных ставок, но я прошу хотя бы одного документа, где будет подпись или моего отца, или моей матери. Но, конечно, мне никаких документов не дали, но режим мне устроили такой, что мне не давали спать, меня не избивали, но спать не давали по шесть, семь дней. А это, не дай Бог, кому-нибудь испытать, потому что это похуже, когда вас избивают. Невероятная физическая нагрузка, но я был очень сильный физически человек, и нервы у меня были крепкие, и я уходил, так сказать, в стопор после так седьмого дня. Два раза такую вещь со мной проделали, я голодовку объявил, но меня насильно, это элементарно делается, кишку и, значит, кормили. После месяца такой ситуации, вдруг вызывают меня на допрос, и я вижу не следователя, а Маленкова. Я обалдел: председатель Совета министров. И он мне, так очень по-доброму: вот, Серго понимаешь, я хочу тебя спасти, но для того, чтобы тебя спасти, надо, чтобы ты хотя бы, ну, в чем-то признался. Ты должен пойти нам навстречу. Я говорю, как я могу пойти вам навстречу, когда мне говорят, что я шпион, что я террорист, что я враг. Я говорю, вы меня знаете, вы знаете, что это все бред. Он говорит, ну, что сделать, ты понимаешь, ты не первый. Бухарин, Рыков, такие, говорит, деятели были, ленинцы и т.д., они, говорит, признавались, потому что партии это нужно было. Ты же, говорит, все это знаешь, наверно. Я говорю, я-то знаю, что они признавались, но нужно было это кому? Вы же, я, говорю, в моем присутствии с Никитой Сергеевичем и отцом очень много раз осуждали Иосифа Виссарионовича за эти вещи. Он говорит, вот именно по этому мы знаем, что ты все понимаешь и должен пойти нам навстречу. Я говорю, я не могу. Он говорит, смотри, у тебя же ребенок должен родиться. Но, понимаете, вот первую часть я понимал, для чего это ему надо, а вот вторую часть чисто по-человечески я думаю, неужели ты такой подлец… И образ Маленкова для меня стал несколько другой, ну что сделать, так сказать, каждый ошибается. Он говорит, я дам тебе подумать и через некоторое время я заеду к тебе еще раз. Ну, прошло, или три недели, меня вызывают, Маленков говорит, ну хорошо, я знаю твой характер, знаю твою любовь к отцу, что ты предателем в отношении него не можешь быть, но одну вещь, говорит, ты можешь свободно сказать, ты же, говорит, знаешь, где архивы Иосифа Виссарионовича и твоего отца. Я обалдел, я думаю, как вы не имеете их в руках? Я говорю, я не знаю. То, что в доме было у отца, я знаю: у него сейф был, письменный стол… Но, наверное, это я говорю вам все известно. Но тут Маленков разозлился, я увидел, что он внутренне уже сдерживаться не может. Ну, смотри, говорит, это единственное, что я еще могу для тебя сделать. Или, говорит, ты в течение ближайшего времени заявишь, где эти архивы или пеняй на себя. И ушел, и после этого я в живом виде, Георгия Максимилиановича не видел. Но а потом, через год меня перевели в Бутырскую тюрьму. Я не понимал, что происходит, зачем перевозят. А оказывается это было сделано для того, чтобы перед мамой разыграть сцену. Меня примерно через месяц пребывания там выводят на прогулку, приковывают к стене, выходит офицер с расстрельной группой, и мне зачитывается приговор. Честно говоря, я не воспринял, что читают, никакие картины перед моими глазами не проходили, как вот описывают, что перед смертью человек чувствует и т.д. Ни черта не было такого, огромная злость появилась, хотя я не злой человек…
К.С.
— Вам зачитали приговор, что вас приговорили к расстрелу…
С.Б.
— К расстрелу, да. А в это время оказывается, маму подвели к окну, чтобы она видела, как меня расстреливают, дают ей документ и говорят, от вас целиком зависит: или вы подписываете эти документы, или вы теряете сына. Но мама была очень стойкий человек, страшно меня любила, я единственный у нее был сын, и я ее очень любил. И она им говорит, что если вы себе позволяете такую подлость, что вы меня заставляете подписывать неверные документы, чтобы спасти жизнь сына, (это уже после того, как мы из тюрьмы вышли, она мне рассказала), то я, говорит, могу ожидать, что я подпишу, а вы расстреляете и его, и меня, и в обморок ушла, ее еле-еле привели в себя. Неделю ее приводили в себя, и она, конечно, не подписала ничего. А у меня сцена «расстрела» так происходила: я этой группе крикнул, что вас по отдельности всех убьют, (это потом мне рассказал конвоир мой, который меня в камеру сопровождал). И, когда меня отцепили, и вели обратно в камеру, все на меня очень странно смотрели, ну, я не понял в чем дело. А я был, в то время, черноволосый, и, оказывается, я за эти минуты поседел совершенно, весь белый стал… Ну, я это на второй день только выявил. После этих событий режим мой резко изменился, я уже был под своей фамилией, а не под номером, а почему-то у меня был номер 2. Приехали ко мне люди, как я понял конструкторы и военные, и начали интересоваться моим последним проектом. Я готовил ракету с подводным стартом, и спрашивают, почему вы не работаете над ним, почему время просто так проходит. Я говорю, пока вопрос стоял не о том, чтобы работать, а живым остаться. А если мне дадут возможность читать, работать над проектом, я с удовольствием это буду делать. И мне дали возможность. Привезли все мои записки с работы расчеты, материалы, справочники, которые надо, и я потихонечку для того, чтобы не обалдеть совершенно, начал работать над проектом. Прошло месяца два, мне говорят, что вас сейчас отвезут в инстанцию. Думаю, Боже мой, куда? Привезли меня на Дзержинскую площадь. Председателем Комитета Государственной безопасности тогда был генерал Серов, с которым я воевал вместе. Он старше меня, я с большим уважением к нему относился. И он был очень близким человеком к отцу. В кабинете, рядом с ним сидит генеральный прокурор Руденко, которого я по допросам знал, хам невероятный, индюк самый настоящий, глупый человек. Серов мне говорит, что есть указание с тобой встретиться и обговорить некоторые вещи. В это время встревает Руденко, говорит: “Мы вас помиловали”. Но, а я ему говорю, что помиловать можно человека, которого судили, меня только допрашивали, вели следствие, результатов следствия я не знаю, суда никакого не было, как вы можете меня помиловать. И что меня поразило, даже в том состоянии я обратил на это внимание, Серов очень резко ему говорит: “Молчи, дурак! Мы обязаны ему зачитать решение Политбюро или Президиума и решение Правительства”. Серов мне зачитывает, что следствие показало, что те обвинения, которые мне предъявлены, они не подтвердились, и мое правильное поведение на следствии дает им право допустить меня ко всем видам секретности. Это все записано в постановлении, государственные тайны, особые папки, совсекретные и т.д. , и продолжать работать по моей специальности. Место работы я должен выбрать сам, за исключением города Москвы. Я выбрал, то место, где я филиал своего КБ создал — это Свердловск. Там заводы, которые я знаю хорошо, военные они годятся для того, чтобы не только проект сделать, но и реализовать. И Серов мне сказал, что он поставит в известность правительство и думает, что это будет принято. Я не знал, что мать тоже привезена и она уже в приемной, оказывается, сидит, к ней претензий вообще никаких нет, и она может жить, где хочет. И, когда меня отпустили, вышел, обнял мать, она увидела меня седым и расплакалась, конечно.
К.С.
_ Серго Лаврентьевич, вокруг имени вашего отца существует множество легенд, слухов, домыслов. Много версий о его отношениях с Георгием Константиновичем Жуковым…
С.Б.
_ Да, легенд много. Например, Жукову Георгию Константиновичу приписывают, что он арестовывал отца, руки загнул и т.д. Ну, это все анекдот. Я встречался с Жуковым, по его инициативе, когда я вышел из тюрьмы. Георгий Константинович рассказал, что на самом деле было.
К.С.
— В каком году была эта встреча с Жуковым?
С.Б.
— Это было, сейчас я вам точно скажу, в 1954-м меня отпустили в Свердловск… Значит, это был, наверное, 1956-й год.
К.С.
— Где это было? В Свердловске?
С.Б.
— В Свердловске, да. За мной там, естественно, следили, но я имел возможность в гости ходить, в театр, туда-сюда и т.д. То есть, мне не мешали внутри города передвигаться, хотя отслеживали, что я делаю. Но, видимо, Жукову об этом доложили, и он пригласил меня в одну семью, я даже не знал, что он меня приглашает. Мне предложил один мой товарищ, пойти в гости, пойдем, говорит, хорошая семья, и они с тобой хотят повидаться. Я с удовольствием пошел. И там вижу Георгия Константиновича. Все ушли, мы в комнате с ним остались. Он мне сказал, что ничего, говорит, меня не заставляет тебе это говорить, ты сам понимаешь, но я, говорит, был другом твоего отца. Он из многих вещей меня вытащил и во время войны, и после войны, это обратное тому, что вот в печати. Я говорил твоему отцу, в твоем присутствии, если, говорит, ты помнишь, что не доверяй партийной верхушке — это сволочи. Во-первых, я хочу, чтобы ты знал, что я никакого отношения к аресту не имею, я, говорит, постфактум был поставлен в известность, что его убили. Георгий Константинович спросил, надо ли в чем-то нам с матерью помочь, и т.д. Сказал следующее, если у тебя, говорит, когда-нибудь будут затруднения по военной линии, хотя, говорит, я сомневаюсь, потому что знаю, что нормально твоя работа идет, и он дал мне фамилии и телефоны людей, к кому обратиться, и сказал, что, если что-то они сразу с ним свяжутся, и он поможет мне. После этого уехал. Второй раз была попытка его со мной связаться, это уже мне Семичастный передал, но уже Георгий Константинович был тяжело болен, в больнице находился, и умер до того, как я с ним смог встретиться.
К.С.
— Серго Лаврентьевич, а как вы расстались с семьей? Вы были женаты на внучке Горького, Марфе Пешковой. У вас трое детей, почему вы разошлись?
С.Б.
— Марфа очень преданный человек, по своей натуре, она меня очень любила, и я ее, и детей мы обожаем до сих пор, хотя они уже взрослые и мы уже и бабушка, и дед, и скоро, может быть, и прадедом стану. Но жизнь сложилась у нас, конечно, очень тяжело. Первые годы она жила со мной в Свердловске. И только по моей просьбе, когда дети уже пошли в школу, я не хотел их подвязывать, так сказать, к тому грузу, который у меня был, и я попросил ее, давай детей оставим в Москве и пусть они учатся там, как можно дальше от тех в кавычках привилегий, которые я получил. Она тоже разумом это понимала, что это лучше. Прошло еще несколько лет, мы в очень тяжелых условиях жили, но и мать, и я, и Марфа сумели наладить жизнь. Мы оказались не теми неженками, на что рассчитывали. И люди к нам относились исключительно хорошо, и когда я в ссылке был и т.д. Даже те люди, которые пострадали от советской власти, может быть, и от моего отца, когда они увидели меня в жизни, в работе, и меня, мою мать, мою супругу — они увидели, что мы нормальные люди и отношения у нас были соответствующие. Я не помню ни одного случая в течение 10 лет, которые я провел в Свердловске, чтобы кто-нибудь меня, чем-то укорил или оскорбил. А жизнь наша с Марфой складывалась так, что когда она в Москве появлялась, то на нее давление оказывалось очень сильное. Кстати, и Аджубей Алеша ей советовал, не сам, а по рекомендации его родственника, вообще развестись со мной, и быть подальше от меня. Это ее жизнь сделает более сносной. Все время через нее на меня давление оказывалось, чтобы я хоть в чем-то, если не признание сделал, но как-то опорочил своего отца, сказал, что он был мерзавец, такой-то, такой-то. Я не мог это сделать, потому что не Павлик же Морозов я был, да? Наверное, какие-то преступления были, потому что человек, который во главе этого общества стоял, не преступником, с точки зрения сегодняшнего дня, не один не был.
К.С.
— Разумеется..
С.Б.
— Они были повинны в большей, или в меньшей степени. Ну, и Марфе все время внушали, что я не настолько люблю семью, что не хочу пойти на компромисс для того, чтобы быть вместе с ними. И внушили, что если я, на какой-то компромисс пойду, значит, меня в Москву переведут и т.д. и т.д. Мы с ней спокойно обговорили все, и я ей предложил фиктивно развестись. Если я сумею стать на ноги, с точки зрения личности, не говоря там о том грузе, который есть в семье моего отца, я говорю, объединимся обратно, а так, я говорю, сделаем все для того, чтобы детей поставить на ноги. Ну, а жизнь распорядилась по-другому: развелись фиктивно, а потом жизнь нас развела. Но детей мы воспитали, и она может гордиться, и я, что у нас нормальные дети, знания имеют хорошие, и как люди порядочные. Воспитали мы двух дочерей и сына. Взаимоотношения у нас всегда оставались товарищескими и мы уважаем до сих пор друг друга, она очень часто бывает у нас (я с сыном живу) в гостях, и я у нее бываю с сыном и с дочерьми.
К.С.
— А вы папу часто вспоминаете?
С.Б.
— Отца? Да, мне его чисто по-человечески жаль, потому что он не сумел осуществить того, что хотел, а хотел он, с моей точки зрения, облегчить жизнь наших граждан. Но это не значит, что я не считаю его виновным так же, как всех членов Политбюро и всех членов ЦК, которые в этот период находились во главе государства, потому что этот строй, он изначально… изначально криминальный.
Берия: насильник, английский шпион или оболганный гений? Спицын vs Холмогоров
