ПЕТРОВ ВАСИЛИЙ ПЕТРОВИЧ - русский поэт, переводчик, член Российской академии.
Сын свя-щен-ни-ка. В 1752-1760 годах учил-ся в Мо-ск-ве в Сла-вя-но-гре-ко-ла-тин-ской ака-де-мии, в 1761-1767 годах пре-по-да-вал в ней. Со сту-денческих лет был дру-жен с Г.А. По-тём-ки-ным-Тав-ри-че-ским , позд-нее поль-зо-вал-ся его по-кро-ви-тель-ст-вом. Де-бю-ти-ро-вал в пе-ча-ти в 1764 году. В 1766 году по слу-чаю при-двор-но-го кос-тю-ми-ро-ван-но-го празд-ни-ка на-пи-сал «Оду на ве-лико-леп-ный ка-ру-сель, пред-став-лен-ный в Санкт-Пе-тер-бур-ге» (2-я ре-дак-ция под названием «На ка-ру-сель», 1782 год), ко-то-рая сра-зу по-лу-чи-ла из-вест-ность и при-влек-ла к Петрову вни-ма-ние Ека-те-ри-ны II , объ-я-вив-шей его вско-ре «вто-рым Ло-мо-но-со-вым». В 1768 году Петров был при-гла-шён ко дво-ру в ка-че-ст-ве чте-ца им-пе-рат-ри-цы, в 1769 году на-зна-чен пе-ре-во-дчи-ком при Ка-би-не-те Её Императорского Величества и биб-лио-те-ка-рем Эр-ми-таж-ной библиотеки. В 1771 году был ко-ман-ди-ро-ван в Лон-дон, где про-был до 1774 года; на об-рат-ном пу-ти по-се-тил Фран-цию, Ита-лию, Гер-ма-нию. В 1780 году вы-шел в от-став-ку с чи-ном надворного со-вет-ни-ка и по-се-лил-ся в сво-ём име-нии Тро-иц-кое. При-жиз-нен-ное со-б-ра-ние сти-хо-тво-ре-ний Петрова вы-шло в 1782 году (часть 1).
Петров - круп-ней-ший одо-пи-сец 2-й половины XVIII века, пре-ем-ник М.В. Ло-мо-но-со-ва и пред-ше-ст-вен-ник Г.Р. Дер-жа-ви-на . В 1770-х годах Петров - поч-ти официальный при-двор-ный по-эт, вы-ра-зи-тель идей и пла-нов Ека-те-ри-ны II, в осо-бен-но-сти про-ек-та от-вое-ва-ния Кон-стан-ти-но-по-ля и вос-ста-нов-ле-ния Гре-ции. Оды Петрова по-свя-ще-ны в основном во-енным по-бе-дам и ус-пе-хам Рос-сии во внеш-ней по-ли-ти-ке: «На вой-ну с тур-ка-ми» (1769 год), «На по-бе-ды в Мо-рее» (1770 год), «По-эма на по-бе-ды <…> Ру-мян-це-ва…» (1771 год), «На за-клю-че-ние с От-то-ман-скою пор-тою ми-ра» (1775 год), «На взя-тие Оча-ко-ва» (1788 год), «На взя-тие Из-маи-ла», «На за-клю-че-ние ми-ра со Шве-ци-ею» (обе 1790 год), «На тор-же-ст-во ми-ра 1793 го-да», «На при-сое-ди-не-ние поль-ских об-лас-тей к Рос-сии» (обе 1793 года), «На взя-тие Вар-ша-вы» (1795 год) и др. На внутренние со-бы-тия Петров от-кли-кал-ся ре-же: оды на ро-ж-де-ние великих кня-зей Алек-сан-д-ра и Кон-стан-ти-на Пав-ло-ви-чей (1777, 1779 годы), «На от-кры-тие гу-бер-нии в Мо-ск-ве» (1782 год) и др. Очень зна-чи-тель-ны оды Петрова «На кон-чи-ну кня-зя Г.А. По-тём-ки-на- Тав-ри-че-ско-го» (1791 год) и на смерть Ека-те-ри-ны II («Плач и уте-ше-ние Рос-сии к Е.И.В. Пав-лу Пер-во-му», 1796 год).
От ло-мо-но-сов-ских од про-из-ве-де-ния Петрова от-ли-ча-ет боль-шее ко-ли-че-ст-во ме-та-фор и других ри-то-рических ук-ра-ше-ний при бо-лее строй-ной и ло-ги-че-ски по-сле-до-ва-тель-ной ком-по-зи-ции. Петров поль-зу-ет-ся на-ме-рен-но ар-хаи-зи-ро-ван-ным «труд-ным» сло-гом: оби-лие ред-ких сла-вя-низ-мов и ус-лож-нён-ный син-так-сис долж-ны бы-ли со-от-вет-ст-во-вать важ-но-сти по-ли-тическим и ис-то-рио-соф-ской про-бле-ма-ти-ки од. Петров об-но-вил стро-фи-ку тор-же-ст-вен-ной оды: на-ря-ду с тра-ди-ци-он-ны-ми 10- и 12-сти-шия-ми 4-стоп-но-го ям-ба, он ис-поль-зо-вал «фи-гур-ные» стро-фы из сти-хов раз-ной дли-ны («Ода <…> Н.С. Морд-ви-но-ву», 1796 год, и др.). Мно-гие оды Петрова на-пи-са-ны «пин-да-ри-че-ски-ми триа-да-ми», со-став-лен-ны-ми из стро-фы, ан-ти-стро-фы и эпо-да (в том числе че-ты-ре оды к По-тём-ки-ну - 1775, 1777, 1778, 1782 годы), а так-же ас-т-ро-фи-че-ским воль-ным ям-бом (пять по-след-них од, об-ра-щён-ных к Пав-лу I).
Петров - ав-тор свыше 20 сти-хотворных по-сла-ний, в том числе са-ти-ри-че-ских и ди-дак-ти-че-ских. Са-ти-ры Петрова от-ли-ча-ют-ся до-воль-но ост-рым и свое-об-раз-ным юмо-ром, на-ли-чи-ем ред-ких про-сто-реч-ных обо-ро-тов и гру-бо-ва-тых се-ми-нар-ских шу-ток. Та-ко-вы са-ти-рические по-сла-ния «К… из Лон-до-на» (1772 год) и «К ве-ли-кой го-су-да-ры-не Ека-те-ри-не» («Про-сти, Мо-нар-хи-ня, я в мыс-лях по-те-рял-ся…», 1772 или 1773 год), ко-то-ры-ми Петров от-ве-чал сво-им литературным не-дру-гам - сто-рон-ни-кам клас-си-ци-стической «яс-но-сти» (А.П. Су-ма-ро-ков, В.И. Май-ков, Н.И. Но-ви-ков и др.), вы-смеи-вав-шим «на-пы-щен-ность» и не-удо-бо-по-нят-ность его ли-ри-ки. Главным сво-им тру-дом Петров счи-тал вы-пол-нен-ный алек-сан-д-рий-ским сти-хом пе-ре-вод «Энеи-ды» Вер-ги-лия (час-тич-но опубликован в 1770 году, пол-но-стью - в 1786 году). Петрову при-над-ле-жит так-же про-за-ический пе-ре-вод пер-вых трёх пе-сен по-эмы «По-те-рян-ный рай» Дж. Миль-то-на (1777 год).
Сочинения:
Сочи-не-ния. М., 1811. Ч. 1-3;
По-эты XVIII в. Л., 1972. Т. 1. С. 319-425.
Василий Петрович Петров (при рождении Поспелов; 1736, Москва - 4 (12) декабря 1799, село Троицкое (Ливенского уезда, Орловской губернии, ныне Беломестненское сельское поселение) - русский поэт.
Биография
Сын священника. Рано остался сиротой. Рос в бедности. В 1752-1761 годах обучался в Московской Славяно-греко-латинской академии, в которой был потом учителем поэзии и риторики. Большим успехом пользовались в это время его проповеди. Дружба с Потёмкиным доставила ему в 1768 году место переводчика при кабинете императрицы. Литературная его деятельность началась сочинением двух од: на придворную карусель и по случаю избрания депутатов для сочинения проекта нового Уложения. Последняя очень понравилась Екатерине. За ними следовал ряд од Потёмкину, графу Г. Г. Орлову, графу Румянцеву, А. Г. Орлову и по поводу побед русской армии в турецкую войну. В 1772 году Петров был отправлен в Англию, где занимался переводом «Потерянного Рая» Мильтона.
В 1780 году вышел в отставку и поселился в селе Троицкое (Ливенского уезда, Орловской губернии, ныне Беломестненское сельское поселение), где обучал крестьянских детей. В 1780-х годах он выпустил перевод «Энеиды» Вергилия александрийскими стихами и посвятил его великому князю Павлу Петровичу. Перевод близок к подлиннику, но наполнен многочисленными славянскими и вымышленными выражениями. В 1788 году появилась сатира: «Приключения Густава III 6 июля 1788 года», написанная по поводу поражения шведского короля. До конца жизни Петров продолжал сочинять оды, например «На торжество мира» (1793), «На присоединение польских областей к России» (1793), три оды к императору Павлу I.
Отсутствие истинного вдохновения и подражание Ломоносову и другим, были замечены его современниками: неодобрительно о таланте Петрова отозвались журнал «Смесь» (1769) и Новиков в своем «Словаре». Своим критикам Петров отвечал «Посланием из Лондона».
Литература
С относительной полнотой стихотворения Петрова были изданы его вдовой и детьми (Сочинения, ч. 1-3. М., 1811). Полное собрание сочинений Петрова издано в Санкт-Петербурге (1809) и вошло в состав «Русской Поэзии» С. Венгерова, т. I.
Восприятие
При жизни Петров критиковался Сумароковым, Майковым, Новиковым и другими, но благодаря поддержке императрицы был популярен, хотя ещё при жизни стал считаться старомодным. Пятнадцатилетний Пушкин упоминает Петрова в «Воспоминаниях в Царском Селе»:
Их смелым подвигам страшась, дивился мир;
Державин и Петров героям песнь бряцали
Струнами громозвучных лир.
Но уже в «Оде Хвостову» подражает ему явно иронически. Разбор оды Петрова Плетнёвым выглядит как попытка «возрождения памяти о нём». Белинский разгромил Петрова в первой статье из цикла «Сочинения Пушкина». «Трудно вообразить себе что-нибудь жёстче, грубее и напыщеннее дебелой лиры этого семинарского певца. Грубость вкуса и площадность выражений составляют характер даже нежных его стихотворений…»
В советском литературоведении оценки были смягчены: Гуковский отмечает талант лирика и его остроумие, проявленное в пародии на словарь Новикова. Тем не менее, советский филолог критикует «направление» Петрова и его общественную позицию. М. П. Лепёхин предположил, что поэзия Петрова была связующим звеном между Ломоносовым и Державиным. Современные оценки ещё более доброжелательны. Например, Максим Амелин заявляет, что Петров устарел не более, чем Шекспир, а орловский краевед В. Власов хвалит описание Петровым картин природы и батальных сцен.
Переводы Петрова высоко ценил , написавший поэту неотправленное послание, которое М. П. Алексеев считает слишком хвалебным: по мнению филолога, Петров, скорее всего, не был даже знаком с теми произведениями английской литературы, «чтителем» которых Муравьёв называет своего адресата.
«Счастливейший поэт времен Екатерины» Апология Василия Петрова 1 В конце XX века русская литература пережила эпоху географических открытий. На филологическую карту в огромном количестве были нанесены не только неведомые доселе земли с чередой разновеликих гор и низменностей, не только новые моря с островами и заливами, но и множество бесплодных кочек и болот, подводных течений и мелей. Однако первопроходцы далеко не пошли. На сегодняшний день относительно ясен литературный ландшафт лишь XX-го века, в значительно меньшей мере - XIX-го. Русская же литература XVIII-го столетия до сих пор остается загадочной Антарктидой, покрытой вечными льдами и обитаемой нелепыми пингвинами. Литературоведы пишут о ней редко, невнятно и вяло, по необходимости, а не по призванию. Смысл явлений ее толком не выяснен, крупнейшие писатели по-человечески, а то и вовсе не изданы, исключая Ломоносова и Радищева. Первый - в силу научных заслуг, второй - по идеологическим соображениям. Полного собрания сочинений, удовлетворяющего современным требованиям к научному аппарату и текстологии, нет даже у Державина. Что говорить об остальных?! Отчего-то в России испанский «темный» поэт Луис де Гонгора или английский «метафизик» Джон Донн достаточно широко известны, а «витиеватый» Василий Петров и «мистик и метафизик» Семен Бобров 2 пребывают в забвении. Ничем кроме стойкого презрения к собственной старой, «доклассической» литературе я не могу объяснить это позорное состояние. Оно возникло не вчера, у него есть своя полутора вековая история, которую мне хотелось бы напомнить. Первым в огород XVIII века бросил камень Белинский, подвергший сомнению и переоценке все духовные и интеллектуальные ценности предшествующей эпохи. Вслед за ним ополчилась демократическая критика, кроме пресловутой идеи народности в литературе не желавшая видеть и понимать ничего другого. Для исторической школы литературоведения второй половины XIX века и для возникшей на ее основе школы советской, вооружившейся ложной теорией борьбы направлений и партий, век XVIII - эпоха дождевых червей, создавших более или менее благоприятный гумус для единственного поэта - мерила всех вещей. Эта сомнительная точка зрения дожила и до наших дней. Во-первых, сколько бы ни усматривали влияние латинской, французской, немецкой, итальянской и других литератур на творчество тех или иных писателей XVIII века, все они все равно остаются глубоко национальным явлением. Во-вторых, литература XVIII века - господство ярко выраженных индивидуальных стилей и манер, которые невозможно перепутать, еще труднее - столкнуть между собой лбами. В-третьих, необработанный алмаз по мне ничуть не хуже блещущего гранями бриллианта. Сейчас, быть может, наиболее удобное время для того, чтобы вдребезги разбить систему кривых зеркал, повторяющих превратные мнения, и взглянуть на «доклассический» XVIII век невооруженным глазом, а не через замочную скважину века XIX-го. Из всех искусств литература наиболее уязвима для неверных толкований и односторонних суждений, подвержена постоянным пересмотрам, стоит только измениться идеологической, эстетической или языковой ситуации. Между тем она неотъемлемая часть культуры той или иной эпохи, и подчас может сказать о времени куда больше, чем все остальные искусства вместе взятые. Никому не приходит в голову величественные здания Растрелли завешивать мешковиной, дабы не оскорбляли взор ныне живущих людей, чуждых высокого, не способных охватить сознанием крупные формы. Никто не станет прятать в запасники полотна Левицкого или скульптуры Козловского. Не то с литературой. Достаточно перестать издавать и комментировать «доклассического» автора, сколько бы значителен он ни был, как о нем вскоре забывают. Мне представляется, что это явление исключительно русское. Французы не всегда восторгались Ронсаром, англичане - Спенсером, а испанцы - Кеведо, но столетних перерывов между изданиями не бывало. Поэт, о котором ниже пойдет речь, полузабытый ныне лирик века Екатерины, блистательный одописец Василий Петров (1736-1799), поэт истинный, недюжинный, достойный полного восстановления в правах и состоянии. Но прежде всего мне хотелось бы с помощью двух 1 Статья впервые опубликована в журнале «Вопросы литературы» (2001. № 6). 2 Когда писалась эта статья, еще не были изданы ни монография В. Л. Коровина «Семен Сергеевич Бобров. Жизнь и творчество» (М.: Academia, 2004), ни подготовленный им же двухтомник: Бобров С. Рассвет полночи. Херсонида (М.: Наука, 2008). независимых свидетелей определиться с лиризмом, свойственным русским поэтам XVIII века. Именно о нем пишет Николай Гоголь в главе «О лиризме наших поэтов» книги «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847): «…в лиризме наших поэтов есть что-то такое, чего нет у поэтов других наций, именно - что-то близкое к библейскому, - то высшее состояние лиризма, которое чуждо увлечений страстных и есть твердый взлет в свете разума, верховное торжество духовной трезвости». 3 О свойствах лирической поэзии развернуто говорит Вильгельм Кюхельбекер в статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (1824): «Сила, свобода, вдохновение - необходимые три условия всякой поэзии. Лирическая поэзия вообще не иное что, как необыкновенное, то есть сильное, свободное, вдохновенное изложение чувств самого писателя. Из сего следует, что она тем превосходнее, чем более возвышается над событиями ежедневными, над низким языком черни, не знающей вдохновения. Всем требованиям, которые предполагает сие определение, вполне удовлетворяет одна ода, а посему, без сомнения, занимает первое место в лирической поэзии или, лучше сказать, одна совершенно заслуживает название поэзии лирической. <…> Ода, увлекаясь предметами высокими, передавая векам подвиги героев и славу Отечества, воспаряя к престолу Неизреченного и пророчествуя пред благоговеющим народом, парит, гремит, блещет, порабощает слух и душу читателя. Сверх того, в оде поэт бескорыстен: он не ничтожным событиям собственной жизни радуется, не об них сетует; он вещает правду и суд промысла, торжествует о величии родимого края, мещет перуны в сопостатов, блажит праведника, клянет изверга». 4 (Как приятно иногда бывает чужими словами, с которыми полностью согласен, выразить то, над чем размышляешь не один год, - получается короче и убедительней!) Из приведенных выше показаний ясно: то, что сегодня называется «лирикой», таковой на самом деле не является, у нее другая природа. Подлинная лирика ведет свою родословную от молитвы, а не от бытовой и любовной песни, именно в этом их разительное отличие друг от друга. Собственно говоря, малые формы поэзии затмили оду и ее производные, лилипуты поселились в доме Гулливера и почти непрерывно проживают там и по сей день, а вывеска осталась прежней. В начале XIX века «романофилы», ориентированные на римскую античность в изложении Буало, расставив по углам здравый смысл, ясность, простоту и сладкозвучие, заболтали и высмеяли «грекофилов» с их лирическим беспорядком, темнотой, витийством и тяжеловесностью. Эоловы расторгнув цепи, Из мрачных вырвясь Нот укреп, Летит во Африкански степи Ревущ, нагл, бурен и свиреп. Возняв бугры сечет буграми, И долы делает горами! Застигнутым песок там гроб; Кипит пучина, как коноб. Скрыт ясен смертных путеводец; В тьме всадник, пеш и мореходец! С горы, нависшей бровью над водой, За толстый дуб схватяся Афр рукой, Зрит в море, полумертвой, Дрожа, чтоб волн не быти жертвой; Чтоб с дубом в понт не пасть. Это первая антистрофа одной из «пиндарических» од Петрова «князю Потемкину» (1775). Аллегорическое изображение зарождающейся в споре стихий бури не что иное, как часть развернутой метафоры надвигающейся войны, метафоры, последовательно составленной из ряда других метафор, усиленных неожиданными сравнениями, затрудненных выразительными инверсиями и осложненных архаичными формами глаголов и прилагательных. Все вместе создает отчетливо зримую, экспрессивную картину нарастающего ужаса. Но можно судить о поэте по одной строфе, даже самой изысканной? Но Петров продолжает с не менее показательной выразительностью и в строфе второй: 3 Гоголь Н. В. Иллюстрированное издание сочинений. Т. 4. СПб, 1902. С. 54. 4 Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 454. Война подобна лютой буре, И вихрю оныя творец, Что все колеблет во натуре, Насильный кротости борец. Исполнясь мечт, уму несродных, Течет пожрати земнородных; Надмен оградой крепких лат, Шумлив и бешенством крылат. В упор ему какая встреча? Неробка грудь и страшна сеча! Со бомбой бомба, тамо с громом гром, Ядро, жужжа, сшибается с ядром. Сопрясь две грозны тучи Пускают молнии летучи; Состонет им вся тварь! Оды Петрова - целостные, огромные полотна, из них довольно трудно вычленять отдельные фрагменты, вырывая на первый взгляд кажущиеся самостоятельными куски. По его протяженным одам с открывающимися друг за другом строфами нужно разгуливать как по длинным анфиладам комнат Екатерининского дворца. В строфе третьей поэт рисует ярчайшую картину русской природы, мимо которой не прошел равнодушным предельно внимательный читатель Петрова А. С. Пушкин 5, растаскав ее на части: Как свод небес яснеет синий, По нем звезд бездна расстлана; Древа блестящ кудрявит иней, И светит полная луна; Далече выстрел раздается, И дым, как облак, кверху вьется, Хребтом устлавшись ляжет снег; Коль путнику тут красен бег! Но естьли время сном утратит, Он дорого за сон свой платит. Нередко вихрь, вдруг ужас туч наслав, Бугры снегов бросает нань стремглав, И крадет путь из виду; Вотще он кроется в хламиду; Не ступит конь под ним. Этих строк нет в хрестоматиях, к ним никогда не писались ученые комментарии, они не существуют в виде цитат, подтверждающих рассуждения знатоков литературы. Более того, их просто не печатали сто с лишним лет! Между тем эта ода является одним из лучших, на мой взгляд, поэтических произведений нашего XVIII века. Что же случилось? Наверно, эти стихи забыты по оплошности, по недосмотру или по какой-то иной веской причине нехудожественного характера… В противоположность Ломоносову, Сумарокову, Майкову и Хераскову, почти все оды которых написаны на придворные празднества и светские случаи, у Петрова почти нет торжественных од как таковых: всего одна ода «на коронование» и одна «на день тезоименитства». До «пестрой» оды Державина - один шаг. Основной корпус од, а их немногим более тридцати, - оды героические, оды действия. Петрова не занимает обыденность и статика, ему необходим полет и движение, бурление стихий и яркие картины. Алексей Мерзляков в «Рассуждении о российской словесности, в нынешнем ее состоянии» (1812) говорит о поэте: «Оды Петрова прекрасны. Они отличаются от всех других какою-то полнотою мыслей, сильных и кратких. Петров - стихотворец-философ. Может быть, он стоял бы наравне с Ломоносовым, если 5 Прямых и косвенных заимствований из Петрова у Пушкина довольно много. Например, к «турецким» одам восходят описания батальных сцен в «Полтаве», а оживающий «Медный Всадник» перескочил в одноименную поэму из оды «На торжество мира» (1793). бы слог его не был грубее и жестче. Впрочем, он исполнен картин превосходных, написанных пламенною кистию!» 6 Уже чудовище огромно, Ослабши битвой меж валов, Вспять движется уныло, томно, Лешенно множества голов; С трудом пловет, едва не тонет; Вдруг Этной разродясь, восстонет: Нептун ударил в бок змия; И часть его велика тела На воздух с треском возлетела, Далече окрест звук дая. Такова двадцать третья строфа из оды «на заключение мира со Швециею» (1790). Что за гигантский дракон, кроющий в пучине израненное тело, выставил над поверхностью моря свои беззащитные головы? Это - остатки шведского флота, разбитого и плывущего восвояси. Метафора полностью подменила собой реальность и зажила собственной жизнью. Весь мир, видимый и мнимый, Петров готов пересоздать, поэтизировать и подчинить мифу. Мне трудно припомнить в русской поэзии образ, по своей убедительности и в то же время абсолютной эфемерности сравнимый с этим. Возможно, я ошибаюсь, преувеличиваю, и память моя слаба. Поэт жил в эпоху бурного расширения границ империи, в эпоху блистательных военных побед на суше и на море. Потому-то большинство его од посвящено этим победам. Героических од до Петрова на русском языке почти не было. Одна написана Тредиаковским - «Ода торжественная о сдаче города Гданска» (1734), в подражание оде на взятие Намюра Буало. Две Ломоносовым: «Ода на взятие Хотина» (1739), переложение оды на мир с Портою Гюнтера, и «Первые трофеи императора Иоанна III» (1740). Три оды Сумарокова Елисавете: две о Прусской войне и одна на Франкфуртскую победу - не содержат никакой конкретики, нет в них в прямом смысле и батальных сцен, столь ярко изображенных Петровым. Морские сражения для русской литературы вообще были внове. Не молкнет треск снастей, железных свист шаров; Густится дым столбом, всходя до облаков, Стисненны меж громад в громады волны плещут! И ветрил белизна и дневных свет лучей Сокрылись от очей; Одни перуны блещут! О опыт тягостной нетрепетных сердец! Ужасен взору бой, ужаснее конец. Там две крылатые, две грозные махины, Как Этна с Геклою, одна с другой слетясь, Всей тяжестью сразясь, Вспылали средь пучины! Ода графу Григорию Орлову «на победы российского флота над турецким» (1770) - яркий пример изобретательной изобразительности Петрова. Зрительные образы для него равнозначны, большое и малое показывается с эпическим размахом. Поэт постоянно меняет точку зрения на описываемое им: то он находится в гуще происходящих событий, то бросает взор на баталию с высоты птичьего полета. Он выписывает все до малейших подробностей, иногда даже чрезмерных, оставляя при этом за собой право на улыбку и отстраненный взгляд со стороны. Петров самолично не участвовал ни в каких кровавых побоищах, как Пиндар не присутствовал при воспетых им колесничных ристаниях и кулачных боях. Исходным материалом к героическим одам и посланиям для Петрова служили донесения и депеши с мест событий и скупые сообщения с театра военных действий, публиковавшиеся в газетах и журналах того времени. Из литературных источников только поэмы Гомера и Вергилия могли быть использованы поэтом в 6 Литературная критика 1800-1820 годов. М., 1980. С. 124. качестве образцов. Но есть еще и обширный библейский пласт. Апокалиптическая образность отчетливо заметна, например, в оде «на взятие Хотина» (1769): От знойных стран вознявшись, пруги В полночной тьмами край летят, Шумя стремятся в нивы, в луги, Пожрати сельный плод хотят. Вдруг бурный ветр, дохнувый хладом, Из облак, отягченных градом, Премногу смерть на них дождит, Вертит их, тискает, мождит; Уж лютых Гарпий полк голодный, С песком поток уносит водный. Для современного человека в стихах Петрова не совсем ясна позиция автора: где его я? в чем проявляется? кровожадное ли он чудовище? или же холодный созерцатель? Ни то, ни другое: «я» одического поэта проявляется в индивидуальном стиле и выборе определенного угла (или углов) зрения и соучастия. Одической поэзии вообще присуща некоторая брутальность, тем она и хороша. У героев Петрова нет раздвоения на душу и тело, они целостны, едины и неделимы, чужды всяческой рефлексии. Жалость они испытывают только к пленным, и то лишь потому, что не им досталась победа. Сам же процесс войны абсолютно безжалостен. При этом победа по определению не может достаться врагу, поскольку само его существование нарушает стройный космический порядок. Смерть героя рассматривается Петровым как невозможность дальнейшего действия, препятствующая восстановлению этого порядка, смерть врага - поражение надвигающегося хаоса. Мироздание пребывает в равновесии только потому, что есть те, кто поддерживает его. Об этом поэт говорит неоднократно, например, в начале своей поздней оды находившемуся в опале «вице-адмиралу Николаю Семеновичу Мордвинову» (1796): Под небом дышим мы, чудясь его лазорю И пестрости пресветлых звезд; Мы ходим по земле и плаваем по морю Далече от природных гнезд; Со слабым бренным телом, Во духе гордо смелом, Пускаемся на вред И ищем оком бед. Среди огней и льдов, искатель тайн в натуре Многоопасный правит путь. Герой летит на брань, подобен шумной буре, Под рок, под пушки ставит грудь; Забыв о плоти тленной, Противу стать вселенной, Против тьмы тем врагов За отчество готов. Кстати, неожиданный интерес к этой оде проявился в 1820-е гг. П. А. Плетнев в 1824 г. опубликовал в «Трудах Вольного общества любителей российской словесности» довольно подробный ее разбор, не только высоко оценив достоинства, но и обратив внимание на недостаточность поэтической «прелести». Действительно, изящества и легкости, свойственных стихотворной продукции того времени, у Петрова искать было бесполезно, однако критик верно отметил и то, чего у нашего поэта в преизбытке: «Живое воображение, быстрота мыслей, сила чувствований, разнообразие картин и свободный переход от одного изображения к другому, беспрерывная деятельность строгого ума, страсть к точному изложению своих понятий составляют резкую отличительность его поэзии»7. 7 Плетнев П. А. Сочинения и переписка. Издал Я. Грот. Т. 1. СПб., 1885. С. 124. В 1827 г. А. С. Пушкин в стихотворении, обращенном к Мордвинову 8, единственному государственному мужу, не подписавшему смертный приговор декабристам, посвятил глубокие и предельно восторженные строки Петрову: Под хладом старости угрюмо угасал Единый из седых орлов Екатерины. В крылах отяжелев, он небо забывал И Пинда острые вершины. В то время ты вставал; твой луч его согрел: Он поднял к небесам и крылья и зеницы И с шумной радостью взыграл и полетел Во сретенье твоей денницы. Мордвинов, не вотще Петров тебя любил, Тобой гордится он и на брегах Коцита: Ты лиру оправдал, ты ввек не изменил Надеждам вещего пиита. Как славно ты сдержал пророчество его! <…> В этих стихах, ставших как бы промежуточными между одой Николаю I и «Во глубине сибирских руд…», Пушкин пытается оправдать свою невозможность полного отречения от опальных декабристов тем, что и певец Екатерины воспевал опального Мордвинова. Адресаты од и посланий Петрова - гиганты, исполины, титаны, при этом они не лишены конкретных человеческих качеств. И Потемкин, и Орлов, и Румянцев, и Мордвинов соразмерны поэту. Простота, часто смешанная с дружеской иронией, с которой он обращается к ним, показательна. На глазах поэта его приятелями творилась история, на два столетия определившая судьбы России. События, соучастником которых ощущал себя и Петров, происходят здесь и сейчас, а не являются отражением некогда происходивших. Последствия их вечны, потому-то они показываются со всех сторон. Не лесть, не жажда земных благ подвигали Петрова петь победителям неподдельные хвалы, но бескорыстное желание увековечить текущее мгновение, обратить историю в миф. «Доброта», «добродетель» - непременное и неотменное качество героя, вызывающее лирический восторг. Отсюда та основательность в искусстве, с которой работал Петров, поскольку произведение создается поэтом однажды и навсегда, не терпит поправок и перемен. Доказательство тому - пятый эпод оды «князю Потемкину» (1782): Поют для мзды и лести Наемники вельмож: Их грудь не знает чести, Их песни безобразна ложь. Ты, Клия, что вещаешь, То в сердце ощущаешь. Коликая цветет В сем муже добродетель, Творце и мира и побед, Сама ты лучший всех свидетель. За утесненных роком злым Предстательница ты пред ним. Стихи Петрова были рассчитаны на узкий круг высокопоставленных читателей, среди которых была и сама Екатерина II. Особого внимания заслуживают отношения поэта и императрицы, которой адресовано большинство его стихотворений. В случае Петрова можно говорить о типе художника, поддерживающем власть и поддерживаемом властью. (Речь идет о власти монархической, и только о ней, поскольку это единственная форма правления, заслуживающая внимания художника.) Такого симбиоза при сохранении достаточной независимости от взаимных обязательств не было ни до, ни после. Для Ломоносова и Сумарокова, Хераскова и Майкова было 8 Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. В 10 т. Изд. 2-е. Т. 3. Стихотворения 1827-1836. М.: Издательство Академии наук, 1957. не столь важно, кто занимает в настоящее время российский престол, любой монарх или монархиня для них только выражение абстрактной идеи российской монархии. Торжественная ода XVIII века по своей функции не что иное, как светский псалом, ритуальное славословие дел монарших, проявленных на гражданском или военном поприще. В одних и тех же словах, поэтических формулах, концептах Ломоносов, например, изобразил пять царственных особ, последовательно сменявших друг друга. При этом он находился от двора на достаточном расстоянии. Петров же был слишком, может быть, приближен к монархине. После ее смерти поэт не написал больше ни одной оды (Павлу I посвящены стихи, которые можно охарактеризовать как образцы светской литургии). Однако Екатерина у него еще не конкретный человек во всем, как позже (хотя и сильно поэтизированный) у Державина. Екатерина в одах и посланиях Петрова как бы двуипостасна, ее образ сочетает божественную, абстрактную природу с природой человеческой, конкретной. Императрица - сама Россия, воплощение божественной премудрости на земле, стоящей во главе универсума. Герои - послушные орудия ее. В какой-то мере памятник Екатерине в Санкт-Петербурге на Невском - воплощение мифологемы Петрова. Девятый эпод из оды «князю Потемкину» (1778) - одно из выражений имперского мифа, с помощью метафор творимого Петровым: Молдавец, Армянин, Индеянин иль Эллин, Иль черный Эфиоп, Под коим бы кто небом На свет ни произник, - Мать всем Екатерина; Всем милости Ея Отверсты присно недра. Как воздух смертным общ, Так сень Ея покрова; Под Ней покой душам Обрящете вы вашим. Поэзия предшествовала реальности. Впервые в одах Петрова были выражены новые тогда идеи панславизма, расширения России на юг для освобождения Константинополя и Гроба Господня. Вскоре они станут идеями политическими, уложатся в более широкую концепцию Восточной империи, начнут будоражить лучшие умы России в XIX-м веке и худшие в XX-м. (Подробнее об этом см. заметку М. Лонгинова «Литературная старина» 9, статьи А. Зорина «К предыстории одной глобальной концепции»10 и «Русская ода конца 1760-х - начала 1770-х годов, Вольтер и “греческий проект” Екатерины II» 11.) Петров, как мне представляется, стал первым в России профессиональным поэтом. Он не был дипломатом, как Кантемир, не занимался научными изысканиями, как Ломоносов, не преподавал, как Тредиаковский, и не губернаторствовал, как позднее Державин и Долгорукой. Хотя скромная придворная должность библиотекаря императрицы у Петрова была, не службу считал он главным своим занятием, но поэзию, во всяком случае, одическую, - делом государственным и достойным уважения. Не будучи дворянином по происхождению, он за стихи получил дворянство и чин статского советника. Однако для поэта XVIII века умения складно сочинять стихи было мало. Он должен был хорошо разбираться в политике, чему достаточно свидетельств, отлично знать историю, древнюю и новую, мифологию, эмблематику, живопись, понимать толк во множестве других искусств и наук. Михаил Муравьев по свежим впечатлениям от встречи с Петровым набросал такой портрет поэта: «Разговор его свободен без разборчивости. Кажется, он жертвует разуму чувствительностью. Лет 12 назад толковал он Катехизис; ныне, кажется, он способнее толковать Лукреция. Это тот из наших стихотворцев, который знает наибольшее число языков, ибо он читает в подлинниках Гомера, Виргилия, Мильтона, Вольтера, без сомнения, Тасса и, помнится мне, Клопштока. Во время пребывания его в Московской академии учил он еврейскому языку. Заметно по его образу мыслить и чувствовать, что он жил в Англии» 12. Но, возможно, 9 Современник. 1854. № 5. Отд. III. С. 1-6. 10 НЛО. 1997. № 23. С. 56-77. 11 НЛО. 1997. № 24. С. 5-29. 12 Муравьев М. Н. Полное собрание сочинений. Т. III. СПб., 1820. С. 317. наиважнейшей составляющей поэта была способность к выражению определенной нравственной и поведенческой философии, и сочинения Петрова пестрят пассажами, подобными этому - третьей антистрофе из оды «князю Потемкину» (1777): Роскошный злато расточает И тщится угостить весь мир; Чрез ложный блеск быть виден чает, На время льстителей кумир. Скупой, душа в сребре зарыта, Все жрет в себя, как хлябь несыта, Как ад, не отдающий жертв, Родне, друзьям и свету мертв. Сокровищница мужа щедра Стоит отверста, как самой природы недра. Виждь, коль Потемкина ни дарствует рука, Он полон как река! Здесь я вынужден остановиться, дабы у всех, кто еще не уснул, не пролистнул небрежно докучные страницы, не отбросил как мерзкую жабу в сторону, но дочитал до этого самого места мои, быть может, опрометчивые мнения и суждения, вряд ли способные переменить что-либо в отношении к господину Петрову. Куда больше, чем образ мыслей поэта, чем тематический диапазон, мне хотелось показать его строфическое разнообразие, представить характерные образцы языка и стиля, краткому обзору которых отведено оставшееся пространство настоящего опыта. Все писавшие о Петрове неизменно, так или иначе, отмечали «трудный слог» его, и не удивительно. Иван Дмитриев во «Взгляде на мою жизнь» (1826) вспоминал: «…я находил язык Петрова тяжелым и неблагозвучным. Мне казались даже смешными рифмы его: многоочита, сердоболита, хребтощетинный, рамы, пламы и тому подобные. Тогда я не имел истинного понятия о сущности поэзии и заключал ее в одной только чистоте слога и гармонии» 13. Некоторые недоброжелательно настроенные к Петрову современники считали его «подражателем Ломоносова» 14. Даже беглый взгляд обнаруживает мало общего. Такого количества славянизмов, такого обилия архаичных синтаксических форм, сколько находится в любой, отдельно взятой оде Петрова, нет во всех поэтических сочинениях Ломоносова, не говоря о других поэтах, работавших в жанре оды. «Слагатели их выразили только бездарную прыть наместо восторга. Исключить из них можно одного Петрова, нечуждого силы и стихотворного огня: он был действительно поэт, несмотря на жесткий и черствый стих свой. Все прочие напомнили только реторически-холодный склад ломоносовских од и показали, наместо благозвучия ломоносовского языка, трескотню и беспорядок слов, терзающий ухо», - резонно заметил Николай Гоголь в главе «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность?» книги «Выбранные места из переписки с друзьями» 15. Зачем интеллектуалу и полиглоту, возможно, самому широко литературно образованному поэту своего времени, понадобилось так усложнять и «коверкать» язык? Безусловно, Петров исходил из положения о том, что поэзия - язык богов, который должен существенно отличаться не только от разговорного, но и от прозаического. Поэзия - искусство творения в слове, словом. Проза - искусство творения из слов, словами. Все, что отличает поэзию от прозы, - благо, равно и наоборот. Петровым использован практически весь поэтический и риторический арсенал: разветвленные синтаксические обороты, инверсии, элипсисы, фигуры речи, гиперболы, аллегории, парадоксы, фигуры умолчания, сближение далековатых, по Державину, предметов и понятий. Архаические формы языка, новословия и причудливая строфика создают эффект чрезвычайной затрудненности и нагруженности поэтической речи, ту содержательную темноту, которая дороже иной пустозвонной ясности. Мысль в языке выражается только согласными, гласные лишь облегчают ей пути произнесения. «Тяжелый слог» для Петрова функционален, исполнен смыслами, и поэт неоднократно высказывался в его защиту в своих посланиях, написанных в Лондоне, при этом говоря на просторечии, в частности, в послании «князю Потемкину» (1774): 13 Дмитриев И. И. Сочинения. Т. II. СПб., 1893. С. 11. 14 Новиков Н. И. Избранные сочинения. М.-Л., 1954. С. 334-335. 15 Гоголь Н. В. Иллюстрированное издание сочинений. Т. 4. СПб, 1902. С. 128. Кто хочет, пусть своих по моде рядит Муз, И погружается в Италианский вкус; В возможны нежности пускай язык ломает, Увечит здравой смысл, да рифма не хромает; Боясь стечения согласных, как ужа, По лабиринту слов пусть мается кружа; И числя од чужих пороки, не доброты, Нам кажет во своих партесны только ноты: Не важен для меня сей дивий Аполлон; Мне ум чужой не царь, и прихоть не закон. Иль впрямь, колебляся пустою укоризной, Не мысли, буквы чтить сложения главизной; И собеседуя читателя с душей, Выделывать из строк гремушки для ушей, Свистеть, хрипеть, сопеть и вопиять излиха; Чтоб слог был вдруг казист и громок, как шумиха, Унывен, аки тон помешанных курант? Кто мастер, в них играй; мне не дан сей талант. Сколь мало я во свет богатых рифм ни вышлю, Мне это не упрек: я так пишу, как смышлю. Существо поэта заключается не только во всеподчиняющем стихотворчестве: ему недостаточно быть изощренным метафористом, для него мало словесной живописи, звукоподражания и каких бы то ни было других внешних эффектов. Это, в конце концов, - общая для всех область эстетики, риторики, поэтики. Для поэта же куда важнее умение, облекая в доступные человеческому разумению слова высокие истины, преображать действительность в миф. Эта мифотворческая способность и есть двигатель любого искусства. Ее угасание грозит гибелью тем трем китам, которые, по Кюхельбекеру, лежат в основе всякой поэзии. Иссякновение силы, ограниченность свободы, кризис воображения - печальные приметы этого угасания в XX- м веке. Действительность не преображена, вектор движения поэзии новейшего времени очевиден: от высокого - к низкому, от общего - к частному, от сложного - к простому. В начале XIX века русская культура окончательно секуляризовалась. Во многом именно перевод Священного Писания на русский язык навсегда закрыл для понимания читателей не только Петрова, но и многих других авторов предшествующей эпохи. Светская литература, увы, пошла по ложному следу. Князь Петр Вяземский, один из самых ярых защитников и ценителей Петрова, при этом в статье «Известие о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева» (1822) писал: «Язык Петрова, Державина, обильный поэтическою смелостию, красотами живописными и быстрыми движениями, не может быть почитаем за язык классический и образцовый. Подражатели их удачного своевольства, остановясь на одной безобразности, не переступят никогда за черту, недосягаемую для посредственности, черту, за коею гений похищает право сбросить с себя ярем докучных условий, его рукою порабощенных и пред ним безмолвствующих». 16 При жизни Петрова его стихотворения выходили отдельными изданиями, тиражом от пятидесяти до тысячи экземпляров. В 1782 году вышла I-я часть «Сочинений В. Петрова», II-й части за ней так и не воспоследовало. Посмертно, в 1811 г. трудами жены и сына поэта были выпущены три части сочинений из 4-х 17 предполагавшихся, куда вошло чуть больше 70 поэтических произведений разных жанров. Следующая публикация 18 стихов, состоявшаяся через 83 года, представляет собой полную перепечатку собрания 1811 г. с добавлением множества ошибок и опечаток. В XX-м веке единственная скромная подборка появилась только в 1972 г. 19 Местонахождение петровского архива неизвестно. 16 Вяземский П. А. Сочинения. В 2 т. Т. 2. Литературно-критические статьи. М., 1982. С. 59. 17 «Полные сочинения покойного статского советника В. Петрова, в 4 частях, из коих 3 части выдаются, а на последнюю билет. Цена в бум. 11 р.» (Санктпетербургские ведомости. 1812. 2-е прибавление к № 64, 9 августа. С. 965). По каким причинам издание не довышло, неизвестно, как неизвестен и состав 4-й части. 18 Русская поэзия. Собрание произведений русских поэтов, под ред. С. А. Венгерова. Т. I. XVIII век. Эпоха классицизма. СПб., 1894-1897. С. 363-452. 19 Поэты XVIII века. (Библиотека поэта. Большая серия.) Т. 1. Л., 1972. С. 326-425. Во второй половине 1830-х гг. задумывал издание избранных сочинений Петрова князь П. А. Вяземский. В письме от 2 ноября 1836 г. к И. И. Дмитриеву, лично знавшему поэта, он писал: «В другой раз обращусь к вам с вопросами о Петрове-лирике. Мне хочется издать его не полного, а в выборе, и приложить к стихам его замечания и биографическое известие. У нас его совсем не знают. Я его теперь перечитывал и объедался его сочными выражениями и особенно жирными рифмами. Много в стихотворениях его темного: надобно и к ним ключ как к Державинским, а этот ключ и все ключи к литературным преданиям нашим в руках у вас одного <…>» 20 Но замыслу не суждено было осуществиться. Сам же Дмитриев, поэт иного, чем Петров, времени, вкуса и направления, в 1826 г. сочинил о нем любопытную «Надпись к портрету Лирика»: Потомство! вот Петров, Счастливейший поэт времен Екатерины: Его герои – исполины; И сам он по уму и духу был таков. 21 Но потомство оказалось слепо, глухо и немо. Даже авторитетные мнения Пушкина и Гоголя, казалось бы, непререкаемые, ничем не помогли. Читать Петрова - дело непростое, но благодарное, не только для исследователей, в первую очередь - для поэтов, причем именно сегодня, когда в поисках новой образности, иной, чем общепринятая, выразительности думающие поэты готовы забираться в дебри ведического санскрита, погружаться с головой в древнегреческий и латынь, штудировать в оригинале Данта, Вийона или Чосера, даже не представляя себе, какие сокровища валяются у них под ногами. 2001, 2007 20 Письма П. А. Вяземского к И. И. Дмитриеву / Русский архив. 1869. № 4-5. С. 650. 21 Дмитриев И. И. Полное собрание стихотворений. (Библиотека поэта. Большая серия.) Л., 1967. С. 368.
Рубан не был победой правительства в литературе, скорее наоборот. Зато правительственные круги и сама Екатерина торжествовали победу, когда им удалось заполучить своего поэта в лице Василия Петровича Петрова (1736-1799), несомненно человека очень даровитого и в то же время «закарманного стихотворца» императрицы, как аттестовал себя сам Петров.
Он был сыном бедного московского священника, провел детство почти в нищете, затем учился в Заиконоспасской академии и учился хорошо. Затем он преподавал в той же академии, между прочим риторику. Смолоду Петров познакомился, а потом и подружился с Потемкиным, и это знакомство обеспечило ему придворную карьеру. Когда Петров издал свои первые оды, на него было обращено внимание Екатерины. Он был сделан переводчиком при кабинете императрицы и ее личным чтецом. В 1772 г. Екатерина отправила Петрова за границу; он прожил два года в Англии, затем побывал во Франции, Италии и Германии. По возвращении он был назначен библиотекарем Екатерины. В 1780 г. Петров вышел в отставку; он был уже дворянином и помещиком; поселившись в своем имении, он не порывал связи с двором, при котором он имел немалый вес, особенно до смерти Потемкина (он даже продолжал числиться «при особо порученных от ее величества делах»). При Павле I Петров оказался в стороне от двора. Он изо всех сил старался выслужиться перед новым царем стихами и урвать от него награду, а именно – деревеньку.
Он писал своей жене: «Долг мой воистину велит мне самодержцев славить». Он написал стихи Павлу и деревеньки не получил, «но может быть я в пользу свою растворю императора, сподобясь его увидеть; не лучше ли подействует цицеронщина, когда не помчит виргилиевщина: вить муженек твой удал и на то. Кабы мне волю дали, я б, кажется, смог прослыть царским витием, так, как я некогда слывал карманным екатерининым стихотворцем».
С первых же шагов Василия Петрова в литературе определилась его враждебная позиция по отношению к школе Сумарокова, к самому Сумарокову, к направлению русского либерализма. Петров был поэтом, не рассуждавшим, но охотно выполнявшим предначертания правительства. Он не был чужд гражданских мотивов в своей лирике (центральным, основным жанром его творчества была торжественная ода), не был чужд философических сентенций, но ровно настолько, насколько это допускалось тактикой екатерининской «просветительской» демагогии. По мере ликвидации этой демагогии и Петров отходил от игры в философа, которая никогда не обязывала его к конкретной критике политической действительности. С другой стороны, Петров был одописцем-хвалителем по преимуществу. Еще критик начала XIX в. А.Ф. Мерзляков отметил у Петрова «особое искусство хвалить». При этом Петров умел восторгаться именно теми вельможами, которые в данный момент стояли у власти. В 1769 г. он написал оду и две эпистолы тогдашнему фавориту императрицы Г.Г. Орлову. Издавая в 1781 г. сборник своих стихотворений, он почел за нужное исключить из него эти произведения; у власти тогда стоял Потемкин, находившийся в неприязненных отношениях с Орловыми.
Стиль Петрова по своим принципам противоположен стилю Сумарокова, Хераскова, Майкова. Оды Петрова напряженно-патетичны, грандиозны и в своих образах, и даже нередко в своем объеме. Петров прославлял монархию и ее «героев» в тонах восторженного преклонения; он создавал им культ самим стилем своих од, нисколько не «естественным», не «ясным», т.е. не отвечавшим стилистическим требованиям Сумарокова и его учеников. Наоборот, он стремился к нарочитой усложненности языка, к приподнятости его, соответствующим ореолу, которым он хотел окружить власть. Строение фразы у Петрова запутанное, изукрашенное хитроумными вывертами; Петров латинизирует русский синтаксис. Его словарь затруднен и непрост. Ряд редких, устарелых и славянских слов отягчает его. Уже в первой оде В. Петрова «На карусель» читаем: «Живяй дианиных стрелиц» или «Преяти тщатся лавр мужам» и т.д. У него нередки такие выражения: «От знойных стран вознявшись пруги» (1769), или: «Осуетилась помышленьми» (1775), или: «Так солнце зрелит злаки польны» (1775) и т.д. Или, например, такие стихи: «Отверзи недра днесь Россия, Где злато, стакти и касия»… (1777). Не довольствуясь этими методами «повышения» лексического состава своей речи, Петров вводит в нее составные слова (в духе греческих, а отчасти и немецких), иногда оправданные славянским языком, а иногда и новосоставленные, порывая и в этом с обычным, общепринятым в языке. В той же оде «На карусель» мы находим слова: «всещедра», «благозрачна», «скородвижна», «мечебитцы» и т.д. «Молниебыстр» – слово В. Петрова. Петров усложняет свой поэтический язык нарочитым распределением слов, нагромождением затрудненных синтаксических формул, особыми словесными узорами с каламбурными повторениями слов и т.п. Например, вот отрывки из оды Румянцеву (1775):
В груди ведуща их героя
Геройства Россы черпля дух,
Несут сомкнуто ужас строя,
Стеной палящей движась вдруг.
Горами трудностей преяты,
Воспять не обращают пяты;
Ни чел, ни персей не щадят.
Смертьми дождимы, смерть дождят…
Все это в сочетании с напряженной метафоричностью определяло стилистический облик од Петрова. Эти оды бьют на эффект, «гремят», сверкают пышностью словесного орнамента; в шумном потоке стиховой речи, ораторской и патетичной, тонут отдельные мысли, рассыпаются логические связи; волна патетики несет стихотворение. Лишь иногда Петров вкрапливает в этот поток отдельные образные штрихи, зрительные детали реального мира, поданные иногда также в тонах повышенных, но не отвлеченных в духе Хераскова. «Я зрю пловущих Этн победоносных строй… Их паруса – крыле, их мачты – лес дремучий» (ода 1770 г.) – это картина военных кораблей. Или вот – зимняя ночь:
Как свод небес яснеет синий,
По нем звезд бездна расстлана.
Древа блестящ кудрявит иней,
И светит полная луна;
Далече выстрел раздается,
И дым, как облак, кверху вьется…
(Ода 1775 г.)
Стиховая сглаженность, метрическая ограниченность школы Хераскова не удовлетворяла Петрова: он писал оды ямбическими строфами из стихов разного объема, он писал оды на античный манер, состоящие из строф, антистроф и эподов, как хоры греческой трагедии, превращая оду в ораторию. Он нарушал правильное течение «легкого» ямба разрушающими его метрическими отягчениями безударных слогов, например, в оде «На карусель»: «Снискать ее, верх счастья, плеск»; «Коль быстр того взор, мышца, меч»; «И понт волн черных встрепетал» и т.д. (ср. также в последнем примере нарочитое столкновение согласных х, в, с, т, р, затрудняющее произнесение стиха).
Запутанные и сложно-хитроумные оды Петрова, наполненные историческими и политическими аллюзиями и особо изысканными мифологическими намеками, имели в значительной мере схоластический характер, и стиль их походил иной раз на стиль ученого церковника-проповедника, прошедшего школу латинской риторики. Весьма характерно то определение поэзии, которое дал сам Петров, определение, которое могло только возмутить сумароковцев:
Между стихами од нет лучше да поэм,
Затем, что род сей полн гадательных эмблем…
[В них] Все иероглифика да все аллегория…
Пиит ни тычки вон [точь в точь] – египетский мудрец:
Задачи он дает, реши, хоть лопни, чтец.
Битва в литературе вокруг В. Петрова началась, как только появилась его первая ода «На карусель» (в 1766 г.), воспевавшая неумеренными похвалами конноспортивное состязание вельмож двора Екатерины (сама эта тема, чисто придворная, лишенная общественной, гражданской принципиальности, была показательна). В придворных кругах вокруг этой оды и последовавших за ней создали шум; Петрова объявили гением и вторым Ломоносовым. Успех Петрова хотели противопоставить творческим победам дворянских либералов, но они вовсе не собирались «признать» Петрова. Уже в 1766 г. Сумароков напечатал злую и остроумную пародию на оду Петрова «На карусель», «Дифирамб Пегасу». Вслед за Сумароковым пошли его ученики, к ним примкнули и другие противники Петрова; здесь был и человек совсем иной социальной ориентации, буржуазный писатель Федор Эмин, и Николай Новиков; все они объединились для борьбы с общим врагом – придворной идеологией деспотии в облике поэзии В. Петрова.
В 1770 г. полемика осложнялась тем, что свое слово о Петрове сказала Екатерина II. В 1770 г. вышло ее анонимное (на французском языке) произведение «Антидот» (т.е. противоядие) – полемический разбор изданного в 1769 г. описания путешествия по России французского ученого Шаппа д"Отероша. В нем, коснувшись русской литературы, императрица перечисляла лучших писателей; она говорила о Феофане Прокоповиче, Кантемире, Тредиаковском, Ломоносове, Сумарокове; затем, не упоминая ни Хераскова, ни Майкова, ни Фонвизина, она писала: «Из наших молодых писателей невозможно обойти молчанием имя г. Петрова, библиотекаря личной библиотеки императрицы. Сила поэзии этого молодого писателя приближается уже к силе г. Ломоносова, и у него более гармонии; не говоря о других его работах, судя по первой песне, появившейся уже, его перевод «Энеиды» обессмертит его; это – труд в своем роде может быть единственный, подобного которому нет ни на одном языке; перевод точен, и Виргилиине ослаблен».
Но противников Петрова не укротила даже «резолюция» царицы. В следующем же 1771 г. появился «Елисей» Майкова; в этой поэме рассыпан целый ряд злых выпадов против Петрова, пародийных пассажей, эпиграмм на него. Майков издевается над тем, как в стихах Петрова «естество себя хитро изломало», а в конце первой песни он отвечает хвалителям Петрова, и в его словах трудно не увидеть дерзкого выпада против автора «Антидота»; после злой характеристики Петрова Майков пишет «о невеждах», поддерживающих его:
Нет, знать, скорей судьба мой краткий век промчит,
Чем просвещение те нравы излечит,
Которые вранья с добром не различают
Иль воскресения уж мертвых быть не чают
И не страшатся быть истязаны за то,
Что Ломоносова считают ни за что.
Постраждут, как бы в том себя ни извиняли,
Коль славного певца с плюгавцем соравняли;
Но мщенья, кажется, довольно им сего,
Что бредни в свете их не стоят ничего.
У славного певца тем славы не умалит,
Когда его какой невежда не похвалит;
Преобратится вся хула ему же в смех.
Но и твердить о сих страмцах, мне мнится, грех.
Затем, в 1772 г. в журнале салона Херасковых «Вечера» было помещено стихотворение, ратовавшее против Петрова, который, хотя «портит только слог певцов преславных Россов, Уже считается второй здесь Ломоносов». В том же году Новиков дал весьма неблагоприятный отзыв о Петрове в своем словаре русских писателей; он писал:
«Вообще о его сочинениях сказать можно, что он напрягается итти по следам Российского лирика; и хотя некоторые и называют его уже вторым Ломоносовым, но для сего сравнения надлежит ожидать важного какого-нибудь сочинения, и после того заключительно сказать, будет ли он второй Ломоносов, или останется только Петровым и будет иметь честь слыть подражателем Ломоносова».
Петров обиделся и жестоко выбранил «Словарника» за произвол и пристрастие в отзывах в своей «Епистоле к*** из Лондона».
Несмотря на яростные нападки на оды В. Петрова со стороны Сумарокова, В. Майкова, Новикова и других, «карманный стихотворец» Екатерины был официальным порядком водворен в звание великого поэта; его оды входили в хрестоматии еще в начале XIX в. и изучались в школах; его имя тесно связалось с именами Екатерины и Потемкина. Конечно, даже эта школьная слава Петрова могла осуществиться только благодаря тому, что он не был лишен своеобразного дарования. Это был поэт-схоласт, может быть, последний крупный представитель традиции хитроумного стихотворчества духовных академий и традиции, восходившей к придворному барокко начала XVIII в. в Западной Европе, а в конечном счете к ученой латинской поэзии эпохи Возрождения. Самая эта традиция для второй половины XVIII столетия, для времени Руссо и Державина, непоправимо устарела, ее искусственность обосновывалась в новых условиях как проявление явной реакционности поэта, – но сложная техника «схоластической» ученой поэзии, претворенная в ярком русском слове Василием Петровым, производила впечатление чего-то величественного и обогащала в то же время русское стихотворчество формами слога и стиха, накопленными новой латинской культурой за три столетия ее существования.
Юноша Пушкин в «Воспоминаниях в Царском селе» говорил о славе века Екатерины: «Державин и Петров героям песнь бряцали Струнами громозвучных лир». Это сопоставление имен уже невозможно для Белинского, который писал: «Петров считался громким лириком… Трудно вообразить себе что-нибудь жестче, грубее и напыщеннее дебелой лиры этого семинарского певца. В оде его «На победу российского флота над турецким» много той напыщенной высокопарности, которая почиталась в то время лирическим восторгом и пиитическим парением. И потому эта ода особенно восхищала современников»
