Это история семьи. Обычной, любящей, собирающейся, чтобы вместе отметить свои семейные праздники. У семьи есть собственная мифология: в дедушкиной квартире прятался Ленин. В семье есть свой великий человек - с ней породнился Сталин. Для других он был вождем, для собеседницы корреспондента "Известий" - дядей; Сталин поддразнивает юную Киру Аллилуеву, девочка ставит его на место. Он свой, и перед ним не трепещут - Аллилуевы еще не знают, что родственники вождя принадлежат вождю, что их жизни зависят от его фобий и разложенного Берией придворного пасьянса. Семья служит революции - кто в Автобронетанковом управлении, кто, как другой родич рассказчицы, в НКВД. Семья верит в счастливое будущее страны и свое собственное будущее - 1937 год она встречает без страха. Кого-то расстреляют, кого-то посадят, кого-то, судя по всему, отравят. Рассказчица на всю жизнь запомнит допросы на Лубянке и проведенные в ссылке годы... И самое удивительное в том, что для Киры Павловны Аллилуевой Сталин по-прежнему остается дядей. 50 лет назад скончался Герой Социалистического Труда, Герой Советского Союза, Маршал Советского Союза, Генералиссимус Советского Союза, член КПСС с 1898 года и Генеральный секретарь ЦК КПСС Сталин Иосиф Виссарионович. Он многое сделал для того, чтобы навсегда остаться в народной памяти. Разорившая деревню коллективизация и государственное закрепощение крестьянства (без специального разрешения колхозники не могли перебраться в город); истребление комсостава (новые люди учились воевать два года - за это время в землю легли миллионы советских солдат, а Гитлер дошел до Москвы); тотальный, охвативший всю страну террор... О том, каким Иосиф Виссарионович был дома, известно значительно меньше. Перед вами уникальные воспоминания человека, близко знавшего Сталина: для всех он был вождем, Кира Аллилуева называла его "дядей" (ее отец был младшим братом Надежды Сергеевны Аллилуевой). Сталин был нежным родственником - он заботился о своей родне. Некоторых расстреляли в конце тридцатых, а те, кому удалось уцелеть, сели в пятидесятые годы... Справка "Известий" АЛЛИЛУЕВ Павел Сергеевич - брат жены Сталина Надежды Аллилуевой. Воевал в Первую мировую, участвовал в революции. Генерал-майор, начальник Политуправления Автобронетанкового управления РККА. Скончался в 1938 г. при странных обстоятельствах (официально - от разрыва сердца). АЛЛИЛУЕВА Евгения Александровна - жена Павла Аллилуева. После гимназии работала телеграфисткой. Позже - в советском посольстве в Германии, затем домохозяйка. В 1947 г. осуждена на 10 лет без права переписки. Выпущена в 1954 г. МОЛОЧНИКОВ Николай Владимирович - второй муж Евгении Аллилуевой. Инженер-изобретатель. Посажен в 1947 г. на 10 лет. Вышел в 1954 г. АЛЛИЛУЕВА Анна Сергеевна - сестра жены Сталина. Работала медсестрой, позже - домохозяйка. Арестована в 1948 г. - сначала ей дали 5 лет, позже добавили еще 5. Выпущена в 1954 г. РЕДЕНС Станислав Францевич - муж Анны Аллилуевой. Чекист, секретарь Дзержинского, начальник НКВД - Украины, Московской области, Казахстана. В 1938 г. вызван в Москву, по дороге арестован. Расстрелян. СВАНИДЗЕ Александр Семенович - брат первой жены Сталина, Екатерины Сванидзе. Партийная кличка "Алеша". Председатель Госбанка СССР. Арестован в 1937 г., расстрелян в 1941 г. СВАНИДЗЕ Мария Анисимовна - жена А.С. Сванидзе. Певица. Арестована одновременно с ним как член семьи врага народа. По слухам скончалась в лагере в марте 1942 г. от разрыва сердца, узнав о смерти мужа. СВАНИДЗЕ Анатолий - сын М.А. Сванидзе от первого брака. Пошел на фронт добровольцем, как сын врага народа отправлен в штрафную роту. Погиб на войне. СВАНИДЗЕ Иван - сын А.С. и М.А. Сванидзе. После ареста родителей оставлен у бабушки, затем попал в спецприемник и в сумасшедший дом. Позже стал ученым-африканистом. Наша героиня Кира Павловна АЛЛИЛУЕВА - племянница Сталина. Арестована в 1948 г. по статье 58-10, осуждена тройкой Особого совещания. Полгода отсидела в "Лефортово", приговорена к 5 годам ссылки в Ивановскую область. Вышла на свободу в 1953 г. Позже работала на телевидении. Логика восточной деспотии Александр ДАНИЭЛЬ, историк, член правления общества "Мемориал": Фраза Троцкого: "Самая выдающаяся посредственность нашей партии" - принадлежит проигравшему конкуренту: в человеческом отношении и Сталин, и Троцкий незаурядны. Но это злодейская незаурядность. В убийствах сотен тысяч людей была своя логика, и это становится ясным при работе с открывшимися в последнее время документами. Чудовищная, исходящая из античеловеческих аксиом - и все же логика. Логика была и в том, что Сталин уничтожил свое окружение. Всякий, кто поднимается над общим уровнем, опасен, родственник опасен вдвойне - тут видны архетипические закономерности восточных деспотий... Не думаю, что к Реденсам или Аллилуевым вождь испытывал какую-то особую теплоту. Сталин был достаточно безразличен к близким - возможно, поэтому он и питал слабость к чужим детям. Что не мешало ему ломать этим детям жизнь. Вспомним хотя бы историю Гели Маркизовой, героини знаменитого снимка "Вождь с девочкой на руках". Она, дочка крупного партработника, пришла с родителями в Кремль на праздник. Сталин взял Гелю на руки, поцеловал и спросил: "Девочка, что ты хочешь? Куклу или патефон?" Девочка не будь дурой ответила: "И куклу, и патефон". На следующий день ей доставили подарки. А еще через некоторое время арестовали родителей, и Геля попала в детский дом. Куклу и патефон она таскала за собой во время всех мытарств, причитавшихся ей как дочке врага народа... Дедушка-романтик и обаятельный Сталин - Много лет назад, еще в Первую мировую войну, в Великом Новгороде гадалка сказала моей маме: "Ты высоко прыгнешь, будешь жить за границей, а потом низко упадешь и не своей смертью умрешь..." Началась революция, в город приехали красноармейцы, и один из них влюбился в маму, обвенчался с ней и увез в Москву. И там выяснилось, что теперь она родственница Сталина. Его жена, Надежда Сергеевна, была папиной сестрой. А мой дедушка, папин папа, был революционером-романтиком: отправлял деньги ссыльным, прятал подпольщиков, в июле 1917 года в Петрограде у него в квартире скрывался Ленин. Тогда Ленина искал весь город... - Если бы не дедушкин романтизм, октября 1917-го и последующих событий могло и не быть. - Не было бы многого: он ведь и Сталина прятал. Но Сталин тогда был другим, а о будущем никто, разумеется, не догадывался... В Москве поселились в Кремле - как войдешь через Кутафью башню, направо небольшой двухэтажный домик, а дальше Офицерский корпус - и наши квартирки. Там жили Сталин, Ленин, Свердлов и мы. Жили тесно, мебель сборная. Мне рассказывали, что Ленин, приходя на общую кухню, всегда спрашивал кухарку: "Вы кошечке молочка давали? Вы ее покормили?.." Потом, когда я стала постарше, Сталин со мной шутил: " Кирка!.." - "А?!"- "...в голове дырка!"- "Я вам на это отвечать не буду"... Так вот и жили. А потом, когда у Сталиных родился Вася, а Ленин оказался в Горках, разъехались. Наша семья обосновалась в трех кельях Чудова монастыря (потом на его месте построили здание Президиума Верховного Совета СССР), там было ужасно много мышей... Папа и мама по-прежнему дружили со Сталиными. Когда в 1926 году родилась Светлана, Надежда Сергеевна взрослым девочку не показывала - верила, что могут сглазить. А вот мне (я была старше Светы лет на шесть) дочку предъявить было можно... В том же году мы уехали за границу. Папа к тому времени закончил Академию РККА и стал комиссаром автобронетанковых войск. В Германии он закупал машины и рельсы, бывал на заводах и сразу увидел, что немцы строят танки. Вернувшись в 1932 году в СССР, папа сказал Сталину, что Германия готовится к войне. В Кремле мы уже не жили. Дедушка как старый большевик получил пятикомнатную квартиру в Доме правительства (Доме на набережной). - Общались с соседями? - Все ходили друг к другу в гости, пели, я играла на рояле... - А со Сталиным ваши родители по-прежнему дружили? - Конечно, и в гости к нему ходили. Потом, когда застрелилась Надежда Сергеевна, многие считали, что он с нами порвет: говорили, будто папа подарил ей тот самый револьвер... А в действительности все было не так. Папа имел право провозить оружие и в Германии купил два маленьких револьверчика. Надежда Сергеевна однажды пожаловалась: "С охраной просто беда - то есть, то нет. Мне на всякий случай выдали такой огромный пистолет! Давай поменяемся: я тебе свой, а ты мне маленький". Сталин, узнав об этом, сказал: "Нашел что подарить!" Он просто оговорился - но отсюда все и пошло. - Какое впечатление производил Сталин? - Иосиф Виссарионович был очень обаятельный. И хозяин приветливый. А Надежда Сергеевна была очень строгая с детьми. При ней не побегаешь, не похохочешь: сиди - и все... - Значит, ничего зловещего вы в Сталине не чувствовали? - В том-то и дело. То ли он родился великим актером, то ли просто тогда был хорошим... - И дети его любили? - Да. И он их тоже любил. Моего брата всегда сажал на колени: "Ах ты, грибочек..." Чужие дети к нему очень тянулись. А сталинский сын, Вася, отца побаивался. К собственным мальчишкам он придирался и с Яшей, сыном от первого брака, был очень строг. Мне кажется, Сталин, как принято у грузин, мальчиков старался воспитывать мужчинами. А к женщинам был снисходителен: Светланочку носил на руках, считал, что ей можно полениться, побольше поспать... - Сталин был снисходителен к Светлане или к женщинам вообще? - К моей маме он относился очень хорошо. А вот с Надеждой Сергеевной все обстояло иначе... Сейчас пишут, она ревновала его к маме. Не хочу об этом говорить - я ничего такого не знаю. Мама была женщина смелая. Она пела Сталину частушки, рассказывала анекдоты о нем самом, говорила правду... Когда она вышла из тюрьмы, я сказала: "Выходит, твоя правда не нужна была?.." Сталин часто терял чувство реальности - и не только в политике, но и в быту. Как-то пожаловался маме: "Светлана просит денег, а мы жили на гривенник". Мама ответила: "Это когда вы так жили, Иосиф? Вы просто не понимаете, на каком вы свете". - "Почему это не понимаю?" - "Сейчас совершенно другие цены". Он был очень удивлен. - Когда не стало Надежды Сергеевны, Сталин не пытался ухаживать за вашей мамой? - За мамой все ухаживали. Она была настоящая русская красавица, спокойная, веселая... Но недотрога. Это очень разжигало людей грузинских кровей. На Кавказе есть обычай: при знакомстве стукнуть человека лбом в лоб. В первый раз Берия поздоровался с мамой именно так. А у нее бывали мигрени. Она потом возмущалась: "Иосиф, что себе позволяет ваш друг?" - "Ну, подумаешь, недотрога". - Берия хотел приласкаться? - Ну да... Мама возненавидела его после этого. - После смерти Надежды Сергеевны вы остались в ближнем сталинском круге? - Он взял нас на свою дачу в Зубалово. Мы жили в одном доме, и я видела Сталина каждый день. Там, на втором этаже, они все по ночам и заседали. Иногда звонил: "Павел, приходите с Кирой на шашлыки". И сам хлопотал у мангала... - Неужели сам жарил? - Во всяком случае, сам переворачивал. Однажды мы сидели в саду: я, папа и Сталин. Я при пионерском галстуке, перед нами три рюмки, Сталин разливает коньяк: "Ну что, выпьем?" - "Иосиф Виссарионович, я же пионерка!" - "Так ты за меня не выпьешь?" - "Я пионерка". - "Ну и черт с тобой. Не пей. Молодец". Он обиделся - А потом наступил 1937 год... - В 1937 году арестовали Александра Семеновича Сванидзе, брата первой жены Сталина, директора Внешторгбанка СССР, милого и интеллигентного человека. У мамы был день рождения, Сванидзе пришли в гости (мы жили в соседних подъездах). Было весело, они ушли около двух ночи, и мы с мамой стали мыть посуду. Вдруг звонок, приходит Толечка, сын Марии Анисимовны от первого брака, совершенно белый: "Лешу (партийная кличка Сванидзе) и маму арестовали". В 1938-м папа уехал в отпуск в Сочи. На следующее утро после возвращения он съел свой обычный завтрак: яйцо, бутерброд с сыром, выпил кофе и пошел на работу. В два часа раздался звонок из Автобронетанкового управления РККА: "Евгения Александровна, чем вы накормили Павла Сергеевича? Его тошнит! Он себя плохо чувствует!" - "Мне приехать?" - "Нет-нет. Мы отвезем в "кремлевку" и все проверим". Мама сидит дома, нервничает, и вдруг новый звонок: "Приезжайте." Она приехала, а он уже умер. И ей говорят: "Что ж вы так долго не ехали? Он все время спрашивал - почему Женя не едет?" А отчего он умер, мы так и не узнали. - Вы думаете, что его отравили? - Мы поняли это позже, когда так расцвел Берия. После того, как мама села, говорили: папу отравила она - чтобы выйти замуж. Но это полная чушь. Она поторопилась с новым браком из-за другого. Берия настаивал, чтобы она пошла в экономки на сталинскую дачу. Но когда он стал говорить, что туда можно взять и детей, мама ужасно испугалась: Анна Сергеевна Аллилуева рассказывала о Берии очень плохие вещи... И через девять месяцев после папиной смерти мама решила выйти замуж. Еще в Германии она познакомилась с инженером-изобретателем из торгпредства. У них началась дружба, они вместе гуляли, мама показывала ему Берлин. И теперь решила объединиться со своим старым знакомым: у него тоже было двое детей, а его жену посадили. Вот они и поженились - и никто им не судья. А я в это время отдыхала в Сочи, в "ворошиловском" санатории, общалась со Светланой. Однажды она сказала: "Папа приехал и хочет, чтобы ты пришла на обед". Я и рада. Прихожу на дачу, охрана меня пропускает. Вижу, стоит Сталин. "Здравствуйте, товарищ Сталин!" - "А я не Сталин, я садовник". - "Что ж вы так похожи?" - "Все грузины похожи". Иду дальше по серпантину, снова вижу Сталина. "Иосиф Виссарионович, это вы?" - "Я, а что?" - "Да я тут вместо вас с садовником поздоровалась". - "Все мы, грузины, похожи". О сталинских двойниках я прочитала совсем недавно. Обедаем, разговариваем: "Как ты, как мама?" А я ничего не знала о мамином браке, отвечаю: "Все ничего, мама в Москве". - "Может, останешься ночевать?" - "Нельзя, из санатория выгонят". - "Ну, раз выгонят, то иди". Дал мне с собой два граната, и я пошла - пешком, в темноту абсолютную, дура была, даже не попросила подвезти... Приезжаю в Москву, а моя комната уже занята детьми нового маминого мужа, и мне стелят в столовой. И я думаю: а может, Сталин уже все знал и позвал меня, чтобы как следует расспросить? Но прямого вопроса не задал. Перед войной он сказал, что хочет видеть нас, ребят: моих братьев отвезли к нему на дачу, я не смогла поехать, была в школе. А после того, как Яша попал в плен, Иосиф Виссарионович вызвал маму и сказал: "Женя, я хочу, чтобы вы поехали в эвакуацию с моими детьми". А мама ответила: "Я еду в эвакуацию с мужем". И он обиделся... - После этого вы не общались? - Ну почему же? Хотя когда мы вернулись из Свердловска, он уже не всегда подходил к телефону, и Берия говорил, что ему некогда. - А почему, собственно? - Потому что Анна Сергеевна издала воспоминания. Сталин это разрешил. Но что там было написано, он не знал, не удосужился прочесть. А Анна Сергеевна написала, что в молодости Сталина звали Сосо, и о его сухой руке тоже... На икону он в ее книге не походил. Он, конечно, обозлился ужасно... Она хотела объясниться, мы ездили к Васе Сталину на дачу и звонили его отцу по "вертушке", нам отвечали, что он занят. Так он нас и не принял. А потом в "Правде" вышла огромная статья, где от книги не оставили камня на камне. В это время я уже кончила Щепкинское училище и была актрисой Малого театра. 1947 год, я репетирую дома с подружкой. Звонок в дверь, на пороге двое мужчин: "Евгению Александровну можно?" - "Да, проходите, она в столовой". И продолжаю себе репетировать. Вдруг по коридору проходит мама: "От сумы да от тюрьмы не зарекайся!" Я бросаюсь к ней, она меня отталкивает - и ее уводят, а в квартире начинается обыск... Через шесть с половиной лет, когда мама вышла из тюрьмы, я спросила: "Скажи, почему ты тогда меня оттолкнула?" - "Я хотела броситься в лестничный пролет, но, видно, не меня первую они брали. Подхватили под белы руки - и увели..." Маминого мужа взяли на работе. И соседей наших арестовали: раз с нами дружили - значит, враги народа. - А как вы думаете, почему Сталин сажал своих родственников? - Из-за того, что был глубоко неадекватным человеком. Его нельзя мерить обычными мерками: он был непредсказуем и коварен, и чем вкрадчивей с тобой, тем больше гарантий, что посадят. Когда взяли Анну Сергеевну и мою маму, Светлана его спросила: "Папа, за что ты посадил моих теток? Они же меня воспитали, я с ними выросла". И обожавший свою дочь Иосиф Виссарионович ответил: "Будешь приставать - и тебя посажу". После, я уже сидела, он поинтересовался: "Что делают Женины дети?" Светлана ответила, что Саша (мой младший брат) поет в хоре. Сталин заметил: "А-а... Так он еще и поет". Меня взяли спустя двадцать пять дней после маминого ареста, с 5-го на 6-е января 1948 года. Я тогда только-только вышла замуж за актера Боречку Политковского... Боречке сказали: "Мы тебя выгоняем из партии за то, что ты плохо воспитал жену! Она шпионка". И из института выгнали. - А вы-то на кого шпионили? - Мне этого на допросах не говорили, мой случай был особым. Маме навешивали обвинения: завербована в Германии немецкой разведкой, по ее заданию отравила папу, а потом вышла замуж за американского шпиона. Через двадцать пять дней следователь сказал: "Раз вы не хотите сознаваться, мы ваших детей будем брать..." И взяли меня. После этого мама протоколы допросов подписывала не глядя. Братья были совсем молоденькими, и она хотела их сберечь. Чего между родственниками не бывает?.. - Сидела я в "Лефортово", допрашивали меня на Лубянке. Следователь говорил всякую ересь: и комсомолка-то я плохая, и мой комсомольский билет уже сожгли... Через полгода привели в зал, где сидели двое здоровенных мужчин в форме, с одинаковыми курносыми носами. "Мы во всем разобрались, вы не так уж и виноваты. Высылаем вас в Ивановскую область..." - "Там яблоки есть?" Они вытаращили глаза: с ума сошла девушка... А у меня желудок был больной - ох, думаю, что же я там есть стану, в Иванове? Не знала, где это, думала, что отправляют в Сибирь. Дали с собой селедку и полбуханки хлеба и под конвоем, с собаками посадили в арестантский вагон. Через несколько часов приехали в Иваново. Привезли в тюрьму: чистенько, уютно, на полах домотканые деревенские дорожки. Начальник тюрьмы, человек с лицом Фернанделя: "Ой, да чего между родственниками не бывает! Сегодня посадил, завтра - выпустит... Я вас в розовую камеру посажу, баньку сделаем, накормим. Вы теперь свободны - куда хотите, туда и идите". - "Да куда ж я пойду, у меня денег нет. Лето, а я во всем зимнем". - "Ну, с этим разберемся". В общем, приняли как родную и определили в камеру, выкрашенную розовой краской: "Да не волнуйтесь, это же ваш дядюшка. Да он вас уже простил!" А я-то знаю, какой он, и абсолютно уверена, что мне ничего не светит. Но все равно приятно: хорошо, когда начальник тюрьмы тебе улыбается! А за окном играет музыка. "Что там?" - "Парк культуры, театр... Идите, погуляйте". Читаю афиши: гастролирует театр, где работает моя приятельница. Бегу в тюрьму: "Можно я схожу в театр?" - "Конечно. Поужинайте и идите". Выхожу и вижу - идет моя Марьяшечка, племянница Ромена Роллана: вся в голубом, такая хорошенькая. "Ты убежала из тюрьмы? Почему ты в зимнем?" Расцеловались, я отдала записку к родным - и мы расстались: она пошла в театр, а я в тюрьму. Там меня подвели к карте Ивановской области: театры были в Иванове, Шуе и Кинешме. В Москве мне запретили называться Аллилуевой. В Иванове меня могли узнать, в Кинешме работали однокурсники - значит, оставалась Шуя. - А почему запретили? - Да что вы! У нас и документы сожгли, и в тюрьме не снимали на фото. И имен у нас не было, их заменили номера... Исчезли для всех - как умерли. Когда меня посадили, в Малом сказали: разбилась, лежит в больнице. Что я сижу, в театре узнали через полгода. Но со мной обошлись мягче остальных родных: видно, в какую-то добрую минуту Сталин расслабился, и меня выпустили. Зато маму 6 лет продержали в тюрьме - никто не должен был знать, что арестована Аллилуева... Но порядка в стране не было. В ивановской тюрьме мне дали бумажку, где было написано, что высланную из Москвы гражданку Аллилуеву надо устроить на работу. Я собрала вещички, пошла на вокзал... и через несколько часов вернулась: очередь в кассу огромная, и билета мне не досталось. В тюрьме мне были рады: "Завтра мы вас сами проводим на вокзал. Но пока вы должны написать заявление, что хотите переночевать в тюрьме, потому что мы вас уже выпустили". И я пишу заявление: "Прошу разрешить мне провести ночь в тюрьме..." Они помогли с билетом, и я уехала в Шую. А в шуйском МГБ сидит молоденький симпатичный офицерик: "Сейчас позвоним в театр, устроим вас, раз вы актриса..." Звонит, а ему говорят: "Местов нет". - "Надо!" - "Хорошо, мы ее реквизитором возьмем". У меня были деньги на гостиницу: родные прислали 200 рублей. Сидит регистраторша, и у нее точно такой же нос, как у людей с Лубянки: курносый и в то же время похожий на кулак. Кладу перед ней справку об освобождении: ох, думаю, что сейчас будет... И вдруг: "Миленькая ты моя! У меня муж тоже в тюрьме! Да я тебе лучший номер дам!" Россия необыкновенная страна. Вы думаете, что умрете, а вы, оказывается, живы, вы думаете, что вас прибьют - а вас пригреют. В театр меня взяли актрисой, реквизитором и заведующей музыкальной частью. Играла за сценой, как тапер, и пела цыганские песни: все спрашивали, откуда такая замечательная старуха-цыганка: у меня был очень низкий голос. Как дам: "О-очи че-ерные..." - Муж к вам не приезжал? - Как только я обосновалась в Шуе, мне написали его родные: "Кира Павловна, спасите нашего сына, разведитесь с ним..." Мы развелись, когда я уже была на свободе. Театр между тем прогорел, и я стала работать в школе для умственно отсталых... В 1953 году попала под амнистию - с уголовниками. В январе приехала в Москву на елку, но в Доме правительства охранник не позволил переночевать: "После одиннадцати обязаны уйти". 39-я статья не давала права проживания ни в одном из больших городов. Мама ждала, что он ее пожалеет И вот сижу я в Шуе, в своей избе, слушаю репродуктор, и вдруг диктор сообщает, что Иосиф Виссарионович после инсульта скончался. У меня слезы: "Боже мой, теперь будет властвовать Берия. Сталин мог простить, а этот еще куда-нибудь загонит". Вскоре получаю телеграмму от братьев: "Приезжай срочно". На вокзале встречает средний брат, едем мимо Лубянки. Я закрываю лицо руками: "Ох, не могу я видеть это здание!" А он мне в ухо: "Берию посадили да расстреляли!" Меня прописали в Москве. Братья узнали, что Молотов нажал на все рычаги и его жену выпустили. Вот они ему и написали: "Где наша мама? Мы ничего не знаем о ней, ни посылок, ни передач не принимают". И 2 апреля 1954 года - звонок: "Кира Павловна, это с Лубянки, полковник Имярек. Я хочу, чтобы вы приехали за своими мамой и тетей". Велела братьям собрать родных, позвонить Светлане, готовить праздничный обед, второпях оделась - и на Лубянку. Приехала, жду, а они шушукаются, волынят... И вдруг выходит мама. Раньше она была румяная, белотелая, с яркими голубыми глазами - а теперь у нее малиново-лиловое лицо и говорит с трудом, как бы заикаясь. От долгого молчания ослабли челюстные мышцы. Я испугалась, прижала ее к себе: "Мама, какое счастье..." И вдруг она меня отталкивает и говорит: "А что это ты так безвкусно выглядишь?! Хуже одеться не могла?" - "Ну, мать, сто лет жить будешь". Дома она сказала: "А все-таки Сталин меня выпустил!" Брат Сережа ответил: "Какая же ты, мама, дура! Да он умер!" И она заплакала. Что-то нас связывало - родня, да и все. - Заплакала по родственнику? - Да. Как же так: не выпустил, а умер? Все ждала, что он ее пожалеет... - А что же сталось с ее вторым мужем? - Они не остались вместе. Маму на следствии и пальцем не трогали. (В тюрьме она сама пыталась покончить с собой, во время прогулок глотала камешки. Из-за этого потом развилась водянка, и она умерла. Исполнилось предсказание гадалки - конечно же это была "не своя смерть".) Но ее мужа во время допросов били по голове. Он этого не вынес: на свободу вышел человек с помутившимся рассудком. А затем началась моя собственная эпопея. Долго сидела без работы, потом меня реабилитировали и сказали, что трудоустроить должны туда, где работала до ареста. Приоделась, иду к Цареву, а он сидит в огромном кабинете, важный и вальяжный, как его Фамусов: "Вы уже актриса другого профиля, не лирическая героиня, а характерная. Мы вас не возьмем". Пошла пробоваться в театр Станиславского, но у них были свои характерные актрисы. Четыре года просидела на шее у братьев. Потом позвонила однокурсница по Щепкинскому училищу: шел 1957 год, начинался Московский фестиваль молодежи и студентов, на телевидении были нужны помощники режиссера. Прихожу, а там косятся на "кремлевскую штучку": "Это очень суматошная работа: вас за город послать могут, рабочий день ненормированный..." А я сижу и думаю: что они бормочут? Я прошла тюрьму и ссылку и никакой работы не чуралась.
После самоубийства Надежды Аллилуевой в 1932 году овдовевший Сталин оказался в окружении родственников обеих своих жен.
Это были брат первой его жены, Екатерины, Александр Семенович Сванидзе, более известный в большевистских кругах под своим партийным прозвищем Алеша, его жена, дородная красавица Мария Анисимовна, - автор дневников, упоминаемых в этой книге, ее сын от первого мужа Анатолий и их общий сын Джон.
Это были родной брат Надежды Аллилуевой Павел, он привез ей злополучный пистолет, из которого она застрелилась, его жена Евгения, их дети: Кира, Сергей, Александр.
Это была родная сестра Надежды Анна Сергеевна, с мужем-чекистом Станиславом Реденсом и детьми Леонидом и Владимиром.
Это был младший брат Надежды Федор, человек странный, считавшийся немного ненормальным, не оставивший потомства.
Кроме них, Сталина окружали соратники: Киров, Орджоникидзе, Енукидзе, Калинин, Молотов, Ворошилов, Каганович и другие.
Сначала все гляделись как бы единым дружным миром, но вскоре сталинская метла пошла мести.
При загадочных обстоятельствах был застрелен Киров.
Официально покончил собой, а по слухам, был убит Орджоникидзе.
Енукидзе достались тюрьма и расстрел.
Ушла в тюрьму жена Калинина, обвиненная в троцкизме.
Родной брат Кагановича покончил с собой.
У Ворошилова в семье оказалась своя червоточина: сел в тюрьму отец жены ворошиловского приемного сына.
С родственниками Сталин не слишком торопился, хотя очевидно, что к 1937 году они стали раздражать его своим присутствием, обычными домашними интригами, а некоторые и природной независимостью.
Первыми попали в тюрьму Алеша Сванидзе и его жена Мария Анисимовна. Потом - Станислав Реденс. Мужчин расстреляли, а Мария Анисимовна умерла от разрыва сердца, узнав об участи мужа.
В 1938 году неожиданно умер только что вернувшийся с курорта Павел Аллилуев.
Пришла война - Сталин сделал перерыв. После войны он вернулся к идее истребления оставшейся родни.
Пошли по тюрьмам Евгения, жена странно умершего Павла Аллилуева, ее дочь Кира, Анна Аллилуева, сестра покойной Надежды, вдова Реденса, сын Алеши Сванидзе Джон. Анатолий, сын Марии Анисимовны, погиб на фронте.
Остальные дети аллилуевского рода были еще малы для тюремной жизни.
Единственными, кого не коснулась рука могущественного родственника, были отец и мать Надежды Аллилуевой и ее младший брат, странный Федор Сергеевич.
Кира Павловна Политковская, актриса, растворившая свою одиозную фамилию в фамилии первого мужа, - самая старшая из детей Павла Аллилуева. В ее судьбе, как в зеркале, возникает судьба всех Сванидзе и Аллилуевых и, может быть, отчасти приоткрывается завеса над тайной истребления этого рода.
Маленькую, приветливую девчушку в Кремле двадцатых годов любили все.
Кирка! - Сталин выходил во двор с трубкой, желая вдохнуть свежего воздуха.
Что? - племянница подбегала к дяде.
В голове дырка!
Да ну вас! - девочка надувала губки и отворачивалась.
Ладно, не буду, - великодушно обещал дядюшка, и племянница продолжала свои игры. А через пять минут снова:
В голове дырка!
«И все-таки Сталин умел расположить к себе детей, - вспоминает Кира Павловна, - я была уверена, что он меня любит. Помню, папанинцы подарили ему огромную рыбу, которую нужно есть сырой. Я скривилась: не хочу.
Не кривись, она вкусная.
Не буду!
Ешь, - говорит он и отрезает тонкий ломтик, кладет мне в рот.
Правда, вкусная!
1996 год. Сижу с Кирой Павловной в ее однокомнатной квартирке у Речного вокзала в Москве. Время то останавливается, то течет вспять, то убегает вперед. Огромный материал об огромной семье заключен в ее памяти, и сразу не знаешь, с чего начать. Договариваемся: я задаю вопросы и останавливаю ее, если она невольно меняет тему.
Расскажите о вашей семье, об отце, о маме.
Когда меня привезли из Новгорода в Кремль, мне было годика четыре. Мы жили тогда в Кремле вместе со всеми, там Ленин жил, он уже умер, Сталин, Орджоникидзе. Жили все в одном корпусе.
Сталин и мой отец дружили. Сталин удивлялся, что отец женился на моей маме, Евгении Александровне Земляницыной, дочери священника, иронизировал: «поповская дочка».
Он послал отца с семьей в Германию, работать в торгпредстве, и мы жили в Дюссельдорфе, потом несколько лет в Берлине. В Берлин приезжала жена Сталина Надежда Сергеевна на консультации к немецким врачам. У нее были сильные головные боли. Врачи отказались оперировать ее серьезное заболевание: сращение черепных швов.
В 1938 году отец, вернувшийся с курорта, первый день пошел на работу, а через некоторое время маме позвонили с работы: «Чем вы его накормили? Ему плохо. Рвота». Она сказала: «Дала яичко и кофе. Может быть, мне приехать?» - «Не нужно, мы вам еще позвоним».
Второй звонок был уже из больницы, и опять как будто ничего страшного, не нужно торопиться.
Когда она все-таки приехала, врач сказал: «Что ж вы так долго ехали? Он вас очень ждал. Что-то хотел сказать. Поздно…»
В дневнике Марии Анисимовны Сванидзе есть строки: «Иосиф шутил с Женей, что она опять пополнела. Теперь, когда я все знаю, я их наблюдала».
Можно ли не обратить внимания на эти слова?
Правда ли, что у вашей мамы был роман со Сталиным?
Кира Павловна загадочно улыбается:
Мама нравилась всем, кто хоть раз ее видел. Крупная, яркая, сильная женщина. Правдивая. Справедливая.
Однажды Сталин делал доклад, папа пошел, а мама опаздывала - портниха подшивала ей новую кофточку. Пришла в зал, чуть пригнувшись, села на место, а Сталин после доклада говорит ей: «Что ж вы, Женя, опоздали?» Она спрашивает: «А как вы заметили, что я опоздала?» Он отвечает: «Я далеко вижу. А потом, кто же, кроме вас, посмел бы опоздать на мой доклад?»
Мама не переносила лжи и притворства. Сталин разговаривает с Жемчужиной, женой Молотова, которая всегда заигрывала с ним. Она заведовала всей парфюмерией страны, и ей хотелось похвалиться новыми советскими духами. « То-то от вас так хорошо пахнет», - говорит Сталин. «Да, - вмешивается мама, - а пахнет-то „Шанелью № 5“».
После папиной смерти Берия предложил маме стать экономкой Иосифа Виссарионовича. У Сталина работала очень несимпатичная грузинка-экономка. Берия был уверен: если мама возьмет в руки хозяйство Сталина, все станет на свои места. Мама испугалась.
«Ни за что! - говорила она много лет спустя. - Берия был на все способен: отравит Сталина, а скажет, что это дело моих рук».
И она заторопилась замуж за Николая Владимировича Молочникова, с которым была знакома много лет, со времен Германии. Жену его арестовали, потому что она была полька. Вскоре после своего второго замужества мама попала в больницу. Как раз в эти дни Сталин несколько раз звонил нам, спрашивал маму.
Мария Сванидзе писала в дневнике об отношениях Иосифа и Евгении в 1935 году. Не продолжались ли они до 1938 года и после? - возвращаюсь я к неотвеченному вопросу.
Мама вышла замуж за Молочникова. Он был изобретатель и работал в Нижнем Тагиле. А когда началась война и нужно было эвакуироваться, Сталин хотел, чтобы мама ехала в эвакуацию со Светланой и другими родственниками. Она отговорилась тем, что у нее большая семья: свои дети и двое детей мужа, ей нужно ехать к мужу. Она и замуж вышла, чтобы защититься…
От Берия или от притязаний Сталина?
Кира Павловна не отвечает.
Владимир Аллилуев, сын Анны Сергеевны, сестры Надежды, в своей книге «Хроника одной семьи» пишет: «Раскол в нашу семью внесла и Евгения Александровна, вступившая после смерти Павла в брак с Молочниковым. Он был вдовцом и имел двоих взрослых детей - Льва и Ксению. Мои дед и бабушка считали этот брак неприлично быстрым после смерти сына».
Сложный клубок семейных противоречий. В подобных и еще более сложных ситуациях люди выясняют отношения, но - это сталинская семья, а Сталин может все. В государственном масштабе может объявить родственников шпионами и врагами.
Послевоенная атака Сталина на родственников была спровоцирована книгой воспоминаний Анны Сергеевны Аллилуевой. Кира Павловна и сегодня не может понять, что так возмутило Сталина в этой книге.
Беру ее, читаю по строкам и сквозь строки. Как будто не к чему придраться. И все-таки…
Анна Сергеевна пишет:
«Для армии Сталина забраковали в 1916 году.
Сочли, я буду там нежелательным элементом, - говорил он нам, - а потом придрались к руке.
Левая рука Сталина плохо сгибалась в локте. Он повредил ее в детстве. От ушиба на руке началось нагноение, а так как лечить мальчика было некому, то оно перешло в заражение крови. Сталин был при смерти.
Не знаю, что меня спасло тогда, здоровый организм или мазь деревенской знахарки, но я выздоровел, - вспоминал он.
Но след от ушиба на руке остался на всю жизнь«.
Легко представить, насколько Сталину, отцу народов, победителю, генералиссимусу в полном расцвете славы, неприятно было в 1946 году читать эти строки, напоминавшие также о том, что рука уже почти не действует.
Ну, не действует, ладно, можно скрыть, но зачем многомиллионному народу, восхваляющему вождя, знать о нем такие малоприятные, унизительные подробности?! Подлый бабий язык! Нарочно?
А вот другие страницы из воспоминаний Анны Сергеевны:
«В Петербурге мы объяснили Сталину, что переезжаем на новую квартиру.
Вот и хорошо, - довольно замечает Иосиф, - оставьте комнату для меня. - И, кивая на прощание, повторяет: - Для меня комнату не забудьте!«
В другом месте опять:
«- А комната ваша ждет вас, комната, о которой вы просили.
Лицо Сталина проясняется от улыбки:
Оставьте, обязательно оставьте… комнату считайте моей«.
Почему-то при чтении этого отрывка из воспоминаний Анны Сергеевны мне вспомнились Савельич и Пугачев в пушкинской «Капитанской дочке»: слуга Савельич упрямо напоминает Пугачеву о тулупчике, подаренном ему в те времена, когда Пугачев был еще бродягой, а новый Пугачев, в роли царя Петра Третьего, злится, не желая вспомнить тулупчик как свое унизительное прошлое.
Анна Сергеевна была обречена.
Но сначала взяли мать Киры, Евгению Александровну. Через девять лет после смерти мужа в конце 1947 года ее обвинили в его отравлении. Была эксгумация, ничего не доказала, но мать Киры продолжали держать в заключении.
Кира Павловна так описывает арест матери: «Мы дома репетировали „Предложение“ Чехова. Звонок в дверь. Я открыла. Стоят двое мужчин. Спрашивают маму. Я впустила, покричала маму и опять пошла репетировать. Слышу голос мамы: „От тюрьмы и от сумы не отказываются“. Выбегаю, бросаюсь к маме, она на ходу прощается со мной, быстро выходит. Много лет спустя она мне рассказала, что хотела выброситься с восьмого этажа. Почти через месяц, в два часа ночи, взяли меня. Потом взяли Анну Сергеевну».
Кира Павловна, - возвращаюсь я к запретной теме, - может быть, Сталин посадил вашу маму в отместку за то, что она предпочла ему Молочникова? Он любил ее?
Знаете, - отвечает мне племянница Сталина, - лучше я расскажу вам, как сидела в тюрьме и жила в ссылке. Вы ведь хотите знать, какая я была - кремлевская счастливица?
Под следствием сидела в Лефортове. Камера - семь метров. Я совершенно не могу жить без ощущения времени, не знать, что на дворе, какой день, - рассказывает Кира Павловна. - Я стала делать из черного хлеба гнездо и маленькие яички: пять маленьких, тогда была пятидневка, и одно большое - праздник. Я это гнездо так заслонила разными предметами, что его никто не мог заметить. И знала, какой когда день.
Меня посадили в январе. 23 февраля, в день Красной Армии, всех заключенных охранники оставили без обеда как врагов народа. А сами ушли праздновать. Восьмого марта было то же.
Но как бы мне ни хотелось есть, я не съедала гнезда - это был календарь. Двадцать пять рублей было у меня с собой. Попросила охранников купить мне в тюремном ларьке луку, чтобы избежать цинги, шоколаду и, по-моему, печенья. Пять месяцев там просидела.
По ночам свет не выключали… днем разрешалось лежать только с открытыми глазами. Не поворачиваться спиной - а вдруг я, отвернувшись, себя душу, давлю, раба из себя выдавливаю. Только закроешь глаза - окрик: «Встать!» Встаешь.
Утром давали полбуханки черного на целый день. Непонятную жидкость: то ли кофе, то ли чай. В шесть утра завтрак. В шесть вечера - обед. Все.
В обед - рыбная похлебка и, как солдатам, каша-шрапнель, перловка. Жевать ее было невозможно. Овсянку давали. Я все ела.
Пожаловалась следователю: «У меня желудок больной, не могу черный хлеб». Он мне говорит: «А я тебе сухарики». Я осмелела, говорю: «Два куска сахару мало!» Он отвечает: «А я тебе четыре».
Видимо, они опасались, что Сталин кого-нибудь вызовет, спросит: «Чем племянницу кормите?»
Вот такие были у меня поблажки. Иногда мне разрешали после допроса не в шесть, а в восемь утра вставать.
Слушаю Киру Павловну - веселую, ловкую, артистичную, и думаю: в чем же обвинял Сталин свою племянницу, знакомую ему с пеленок?
Практически ни в чем. На следствии говорили, без всяких примеров, что я враг народа, что против Сталина. А маме говорили, что она отравила папу нарочно, желая выйти замуж за Молочникова, которого тоже посадили. Его в тюрьме сильно били, на голове остались шрамы.
Когда маму брали и впервые привели на допрос, один сидел перед ней с палкой, другой кричал на нее матом.
Она и говорит: «Я в гестапо попала, что ли?»
Они ее опять густым матом покрывают, а она стала перед ними: «Ах, вы дети, вы не были на флоте! Вот я вас научу настоящему мату».
Пятиэтажным покрыла, они онемели и больше при ней не матерились.
Следствие окончено. Киру Политковскую вызывает «тройка».
Зал с низким потолком. Сидят. У всех троих огромные носы - я всегда обращаю внимание на внешность, такая у меня мания. Говорят: «Гражданка Политковская, мы вам сейчас прочитаем приговор». Душа моя куда-то убежала, и я еле слышу: «Пять лет ссылки в Ивановскую область».
Один из них говорит: «Вы хотите что-то спросить?» Я отвечаю: «Да. А яблоки в Ивановской области есть?» - «Есть, есть!»
Выдали мне паек, кусок черного хлеба и селедку. Я думаю: сколько же дней туда ехать? Говорят - полдня. Меня с собаками под конвоем - в поезд. Там решетка, солдатик смотрит на меня и говорит: «Зоя Федорова, а, Зоя Федорова, и чего тебе не хватало?» - «Да я не Зоя Федорова». - «Ах, Зоя Федорова…»
В это время знаменитая Зоя Федорова в тюрьме сидела.
Приезжаю в Ивановскую тюрьму, начальник, похожий на Фернанделя, говорит: «Ну ясно, вы там в семье поругались, он вас и посадил, ничего, время пройдет, помиритесь. Мы тебя в розовую камеру посадим. Баньку тебе затопим».
И правда, помещает в розовую камеру, говорит: «Ты тут свободненькая, можешь ходить куда хочешь». - «У меня денег нет, некуда идти». - «Пиши родным, братьям», - советует он.
Я написала и все горевала, что не сообразила позвонить им.
Фернандель учит: «Ходи по Иванову, где хочешь, но на ночь возвращайся сюда».
Я слышу вдали вроде музыка.
«Откуда?» - спрашиваю. «Тут близко парк культуры, а в нем театр. Можешь туда сходить».
Иду в парк. Смотрю - гаст
роли Камерного театра. А у меня там подружка, Марианна Подгурская, красотка, племянница Ромена Роллана. Вижу, она идет, вся в голубом, кричу ей: «Марьяшечка!» Она ко мне: «Ты что, из тюрьмы убежала?» - «Разве оттуда убежишь?»
Я хотела остаться у Марианны в гостинице, но у них был строгий паспортный режим, и она меня не пустила.
Из трех предложенных мне городов: Иваново, Кинешма, Шуя я выбрала последний, потому что там в театре не было людей, знавших меня, НКВД хотел, чтобы Аллилуевы были инкогнито - нашу фамилию скрывали ото всех.
Пошла на вокзал ехать в Шую, а там неразбериха, как во время войны, все лезут, с мешками, не протолкнешься. Я обратно в Ивановскую тюрьму, а меня не пускают: «Пишите заявление, что хотите переночевать в тюрьме».
Написала, и начальник с мордой Фернанделя опять отвел меня в розовую камеру. Утром он сам отвез меня на вокзал и усадил в поезд. Симпатичный человек. Вообще Иваново не Лефортово: домашняя тюрьма, половички, не пытают, все какое-то детское…
Легкость, с которой Кира Павловна рассказывает свою жизнь, - не легкость ли это артистического характера, умеющего видеть прекрасное в луже грязи? Она любит людей и легко прощает даже подлости. Но не прощает огульных обвинений в свой адрес.
Как так, - горячится Кира, - Володя Аллилуев (ее двоюродный брат. - Л.В.) в своей книге говорит, что мы с мамой писали на его маму, Анну Сергеевну, и ее посадили. Ему в сорок восьмом было двенадцать лет, что он мог тогда понимать? Ведь следователи сами писали за заключенных протоколы и могли наворотить что угодно.
Вполне согласна с Кирой Павловной.
Проведя не один час над «делами» Калининой, Жемчужиной, Руслановой, Окуневской, Егоровой, Буденной и других, могу не только подтвердить слова Киры Павловны, но и кое-что добавить.
Прежде всего, «дела» тридцатых годов и «дела» конца сороковых - это разные «дела». Первые меньше, проще. Много в папках тридцатых собственноручных показаний, как правило, написанных так, что даже почерк кажется испуганным. В собственноручных показаниях видны личность, характер, состояние духа на тот час, когда они писались. Эффект присутствия персонажа.
В сороковых распухшие папки «дел» полнились показаниями, напечатанными на машинке, далеко не всегда подписанными допрашиваемым, и тон, и стиль разных показаний выглядели как бы на одно лицо.
Словно один и тот же человек снимал их с одного человека и сам же записывал.
Стиль тюремных держиморд целиком поглощал индивидуальность той или иной личности, сидевшей перед ним. Следователей сороковых всегда интересовала одна и та же тема - интимная жизнь допрашиваемых, ее подробности, не имеющие никакого отношения к «делам шпионок». Что это было? Почему? Извращенность следователей или, наоборот, скованность их? Они определенно фантазировали на страницах «дел», безнаказанно изливая свои тайные неудовлетворенности и комплексы.
Думаю, зря Владимир Аллилуев обвиняет Киру Павловну: ее показания наверняка были сочинены следователем, а она ничего не подписывала и даже не знала, что его мать, Анна Сергеевна, тоже в тюрьме.
Что случилось, когда вы в Шую приехали? - спрашиваю я Киру Павловну.
Приехала я в Шую, - подхватывает Кира, - там, конечно, улица Ленина, самая главная. На ней КГБ. Сидит такой опрятный, вроде интеллигентный, хорошенький, а я ему говорю: «Мне надо работать в театре, у меня никакой другой специальности нет».
Он снимает трубку: «Театр Горького? Это оттуда-то. Тут приехала ссыльная, она должна работать в театре».
Ему отвечают, и он мне передает, что «местов нет», но можно там работать на разных работах.
А мне что? Я там стала и актрисой, и аккомпаниатором, и реквизитором. Парень этот послал меня в гостиницу, устроиться на несколько дней. Прихожу. Сидит в платке, ну, баба-яга. Даю ей бумагу: «Аллилуева-Политковская выслана на 5 лет в Ивановскую область». Она молчит, смотрит и вдруг как заревет в три ручья: «Миленькая ты моя, у меня муж тоже сидит, я тебе лучший номер дам!»
Молчу, не могу понять, на каком я свете.
Стала играть в театре. Паспорт мне выдали на фамилию мужа. Я всего-то два года была замужем, когда меня забрали. Муж приехал ко мне, ну что ему было делать в Шуе? Он в Малом театре работал помрежем, когда мы познакомились, а перед тем, как мне сесть, поступил в дипломатическую школу.
Побыл у меня, посмотрел: играю я спектакль - в зале восемь человек. Мы играем, наслаждаемся, можно сказать, для себя, а потом нам по рублю дают зарплаты. Паек получаю: черный хлеб.
Уехал. Родители его прислали мне письмо: «Спасите нашего сына, если вы не дадите ему развод, он погибнет». Я на него нисколько не в обиде - раз партийный, значит, все будет делать, как им надо. Любовь кончилась - вот что было обидно.
Потом театр прогорел, а я пошла работать хоровиком в школу умственно отсталых детей. И должна сказать, эти умственно отсталые бывали часто умнее умных. Я подружилась с ними, они меня провожали до дома, другие учителя взревновали, стали говорить: «Вот вы их любите, а они вам прозвище дали - Гиря Павловна Поллитровская-Полбутылкина», а я отвечаю: «Какие же они умственно отсталые - очень остроумные».
Ссылка моя кончилась в январе 1953 года. Я поехала в Москву, но, как выяснилось, у меня не было права проживания во всех столицах. Вахтер Дома на набережной, когда я вошла в подъезд, желая повидать братьев, сказал: «Пропущу, но после 23 часов я вас выведу. Нет права оставаться в доме».
Я поехала к маминой сестре, тете Кате, побыла у нее и вернулась в Шую.
После смерти Сталина мой брат Сережа вызвал меня в Москву. Встретил на вокзале, везет. Проезжаем Лубянку, я отвернулась, а он говорит: «Ты разве не знаешь? Берия арестовали и расстреляли».
Второго апреля 1954 года мне позвонили с Лубянки: «Здравствуйте, мы вам сейчас пришлем машину, вы можете забирать маму и тетю».
Я в шоке. Спрашиваю: «А это не первоапрельская шутка?»
Приехала за мамой. Она сильно изменилась, румянец на лице лиловый. Мы обнялись, мама немного отстранилась, оглядела меня и говорит: «А более безвкусно ты не могла одеться?»
Ну, думаю, все в порядке, моя мать не переменилась. И когда, спускаясь по лестнице, я ей сказала: «Берия посадили», она закричала на всю лестницу, чтобы ее могла услышать Анна Сергеевна, моя тетя: «Нюрочка, ты слышишь, Берия-то посадили!»
Четыре года после возвращения в Москву сталинская племянница искала работу - не брали. Михаил Иванович Царев не имел права не восстановить ее в театре, но нашел повод: «Вы в Шуе работали, у вас другой почерк».
И отказал.
Ссылаясь на «почерк», великолепный Михаил Иванович показал свой «почерк»: за его отказом, скорее всего, скрывалась осторожность руководителя, предпочитавшего в годы разоблачения Сталина не подводить родной театр присутствием в нем сталинской племянницы: так пострадавшая от дяди «враг народа» Кира Павловна Политковская получила новое невидимое клеймо: «родственница тирана».
Но свет не без добрых людей. В 1957 году она устроилась работать на телевидение, где и прослужила до 1980 года, откуда ушла на пенсию. Была помощником режиссера и режиссером музыкальной редакции.
Расскажите, пожалуйста… - начинаю я.
О сексуальном характере Сталина? - хитро щурится озорная Кира Павловна. - Это я открою только за доллары.
Обалдело смотрю на нее. Неужели она серьезно? Или я ничего не понимаю в людях, ничего не поняла в ней?
А может, она, как все наше общество девяностых годов, сошла с ума на зеленых бумажках?
Пожалуйста, называйте сумму, - говорю и думаю: «Какую бы сумму она ни назвала, даже для меня удобоваримую, я не воспользуюсь этой тайной. Зачем мне знать такое? Я ведь не порнокнигу пишу. Какое право я имею знать интимные подробности жизни человека, сегодня беззащитного перед временем, каким бы ни был этот человек?»
Неужели вы поверили, что я способна торговать его интимной жизнью? - говорит Кира Павловна. - Какой-никакой - он мой дядя. И ему я простила то, что касалось меня…
О, лукавая, кокетливая, искрометная Кира Павловна! Что она могла бы рассказать мне необыкновенного о своем дяде, который, по мнению многих живших в те времена и живущих сегодня, на долгие годы лишил всю страну сексуального воспитания? Случалось, говоря с кремлевскими женами и детьми, я осторожно касалась интимной темы, и не было случая, чтобы мое любопытство как-то удовлетворялось.
О чем говорить! Какой секс? - воскликнула Серафима, невестка Кагановича. - Это были замордованные работой и Сталиным мужики. Они боялись взглянуть в сторону от жены. А если что-то где-то с кем-то было, то уж, конечно, так неинтересно, с оглядкой, кое-как. Секс стерегли сексоты! (Сексот - секретный сотрудник КГБ. - Л.В.)
Думаю, она недалека от истины. Однако дети Кремля 40-50 -х годов были уже иными. Западное влияние и определенная защищенность давали свои плоды, но тоже все творилось исподтишка. Как бы папа не узнал и мама не переживала.
Интимная жизнь каждого человека - это шахматная доска со множеством вариантов, и чем больше запрещений и преград, тем желаннее и острее тайное самовыражение плоти. Не удивилась бы, узнав, что в жизни каждой кремлевской семьи случалось такое, что могло бы стать предметом внимания не только сексота, но и сексолога, сексопатолога или современного сексописателя. Но эта тема - не моя.
(с 1919 г.), брата второй жены Сталина. Репрессирована вместе со вторым мужем Н.В. Молочником в декабре 1947 г. Е.А. Аллилуеву обвинили в отравлении первого мужа (спустя девять лет после его смерти). Была проведена эксгумация, которая не обнаружила следов яда, но ее так и не выпустили из тюрьмы. Шесть лет они провели с А.С. Аллилуевой в одной тюрьме, причем в одиночных камерах. Евгения Александровна была более сильной и жизнестойкой. «Настоящая новгородская баба, - с любовью говорила о ней дочь Кира. - Румянец во всю щеку, так что в гимназии ей.постоянно делали замечания: "Земляницына, умойся!", думали, что она румянится». Освобождена и реабилитирована после смерти Сталина.
А. Бурдонский утверждает, что после смерти Н.С. Аллилуевой у Сталина был роман с Е.А. Аллилуевой. «Некрасива была, но умна как дьявол. Всегда пыталась спустить Сталина на землю» (Тархова Л. Заложники Кремля. М., 1998. С. 128).
Семейная хроника свидетельствует о том, что Сталин был в панике в первые недели войны. Е. Аллилуева о своей встрече со Сталиным в августе 1941 г. рассказала следующее: «Я никогда не видела Иосифа таким подавленным и растерянным. Я приехала к нему, думая найти поддержку. Надеясь, что он подбодрит меня... Каков же был мой ужас, когда я нашла самого его в состоянии, близком к панике» (Аллилуева С. Только один год. Лондон, 1969. С. 324).
Использованы материалы кн.: Торчинов В.А., Леонтюк А.М. Вокруг Сталина. Историко-биографический справочник. Санкт-Петербург, 2000
Аллилуев Павел Сергеевич (1894-1938). Профессиональный военный
Аллилуева (Политковская) Кира Павловна (р. 1920 г.). Дочь П.С. Аллилуева и Е.А. Земляницыной. По мужу - Политковская. Закончила театральное училище, работала в театре. Арестована в 1948 г. через три недели после ареста матери. Тогда же арестовали и Джонрида (Ивана) Сванидзе. «Это была особенность сталинско-бериевских "чисток" - после уничтожения "врагов народа" подчищали их детей, иногда совсем подростков. Сколько загублено молодых жизней в ссылках и тюрьмах! Это невозможно ни постигнуть, ни оправдать» (Самсонова В. Дочь Сталина. М., 1998. С. 165). Реабилитирована после смерти Сталина. Состоит во втором браке. Детей нет.
Сталин в моде: о нем снимают фильмы, делают телепередачи. Муссируются подробности его личной жизни. Извлекаются на свет откровения свиты. По правилам политического гламура уже неуместно вспоминать, каким катком проехала сталинская эпоха по миллионам судеб соотечественников. В том числе — по судьбам его родственников. Об этом в 55-ю годовщину смерти вождя корреспондент The New Times беседовал с племянницей Иосифа Сталина Кирой Аллилуевой. Сталина она называет «дядей»...
Кира Павловна, как вас арестовали?
Сначала арестовали мою маму. Ее звали Евгения Александровна Аллилуева. Это папина фамилия, Павла Сергеевича Аллилуева, родного брата тети Нади. А вообще мама была Земляницына, и она была такая румяная, что все говорили: «Ты земляничка настоящая»... Арест случился 21 декабря 1947 года, в мамин день рождения! Мы были дома. Раздался звонок в дверь, входит высокий мужчина, с ним еще двое, и говорит: «А где ваша мама?» Я отвечаю: «А мама вон там - шьет платье, сидит в комнате». Я в это время репетировала для Малого театра какую-то роль, для водевиля1, и вдруг слышу, мама говорит: «Ну, от тюрьмы и от сумы не отказываются », - и идет. Я когда услыхала «от тюрьмы», выскочила к ней навстречу, а она меня оттолкнула… Оказывается, она хотела броситься с восьмого этажа в лестничный пролет, а я ей не дала. Так случайно получилось.
Потом я стала ходить и искать маму. Как и все. Потому что тогда очень много было арестов. И нигде ее фамилии не было, в общем, так я маму тогда и не нашла. Потом пришли и за мной. Это было уже в 1948 году. Был вечер, я уже готовилась спать, и вдруг опять звонок в дверь. Мой маленький брат Сашенька открыл дверь и мне говорит: «Кира, это тебя спрашивают». Мне сказали: «Кира Павловна, оденьтесь тепло». Я не помню даже, что взяла. Кажется, совершенно не то, что надо было. И вот меня посадили в машину и повезли на Лубянку. Потом меня отправили в «Лефортово».
Он знал меня с 19-го года А следователи знали, что вы племянница Сталина? Ну еще бы они не знали! Иосиф Виссарионович все и затеял. Папа уже умер к этому времени, а Сталин решил, что мама отравила папу. И всех нас надо было посадить. Всетаки дядя был параноик, и у него были такие периоды, когда он всех ненавидел и не хотел никого видеть. Итак, я оказалась в «Лефортово». Завели меня в какую-то комнату и говорят: «Снимите все, разденьтесь догола». Забрали мою одежду на дезинфекцию… Я просидела всю ночь вот так, потом мою одежду вернули, воняющую химикатами и со срезанными пуговицами. С меня все падало, и надо было держать руками. Представляете, какой ужас? И в камеру меня… Там внизу очень кто-то кричал. Наверное, били их... Были ужасные крики. А куда их спрячешь? Знаете, что такое «Лефортово»? Это огромная тюрьма, и там все слышно.
Вы не пробовали обращаться к Сталину?
Вы что, с Луны свалились? Я в тюрьме! Куда обращаться? Какое там обращение? Я только думала, чтобы больше ничего не случилось. Нет, без его распоряжения волос бы с моей головы не упал. Он меня знал с 19-го года, маленькую совсем. Вот понимаете, что значит политика и что значит царь.
Вы часто с ним до этого общались?
Ну а как же. Он меня с детства знал. Мы все жили в Кремле. У всех разные комнаты, но одна общая кухня. Все рядом. И мы, и Сталин со своей Надеждой Сергеевной, и Анна Сергеевна - все жили в куче. Мы ходили в гости к нему. Мама звонила, он - «конечноконечно», и шли в гости.
Я была полгода в «Лефортово». Потом меня вызвал какой-то энкавэдэшник. И так сказал: «Кира Павловна, вы не волнуйтесь. На вас сегодня Сталин рассердился, а завтра он вас выпустит». Я говорю: «Нет, не знаеш ты моего дядю. Он не такой - уже не выпустит». И он мне говорит: «Куда тебя отправить в ссылку?» А я ему: «Вы знаете - куда угодно, только туда, где есть театр». Он подумал: «Ну вот, в Шуе есть». Я отвечаю: «Вот и прекрасно, давайте меня в Шую». И я туда приезжаю. Кошмар был, конечно, я никого не знаю, меня никто не знает. Да и арестованная все-таки. Ссылка на 5 лет. Ну, нашла я себе квартиру, в театр поступила, стала своих любимых старушек играть. Я была довольна, что все-таки я там в театре. Но о маме ничего не знаю, это был ужас... И я очень долго не знала о маме ничего, пока я не вышла и пока меня не вызвали и не сказали: «Вы поедете сейчас за вашей мамой».
Вы вернулись в Москву?
Да, но мне уже не разрешали жить в Доме правительства, доме на набережной, как его еще называют. Квартира у нас там была. Я могла только днем пойти, а уж ночевать там я не имела права. Но так как у меня там жили оба брата младшие, то меня туда пускали. Я стала жить у своей тетки. Пока Сталин не помер, маму и не выпустили… Она была во Владимирской тюрьме, оказывается. Мне позвонили и сказали: поедете за Евгенией Александровной. Я, жутко волнуясь, надела шотландскую юбку и что-то к ней неподходящее. И вот мама идет ко мне навстречу, я к ней, а она мне говорит: «А ты более безвкусно не могла одеться?» Я говорю: «Ну, мама, ты у меня и фрукт!» Вы представляете себе - такая встреча…
Почему Сталин вообще сажал Аллилуевых, как вы думаете?
Не знаю. По-моему, он параноик был. Я не знаю, за что… Он ведь тоже когда-то сидел, и дедушка его прятал, дедушка ему посылал еду. Вот мы и удивлялись, никогда не могли понять - как он мог нас посадить? Когда дедушка ему помогал...
Я его давно простила
Скажите, а со Светланой, с Василием, с Яковом вы как-то пересекались?
Обязательно. Помню, у Светланы была нянечка - очень пожилая, такая толстенькая, и, видно, с сердцем у нее было нехорошо. И вдруг мне звонит она (это уже после ссылки): «Кирочка, ты не выйдешь погулять?» Я говорю: «Да, я сейчас выйду». - «Хорошо». Я вышла. Она мне говорит: «Ты знаешь, Светлана думает, что ты ее не хочешь видеть». Я говорю: «Что она, с ума сошла?» И С вета вышла, мы с ней расцеловались и стали опять дружить, ходить друг к другу. А Ваську куда-то услали. Он пил, был алкоголиком и ненадежным. Мы с мамой давно решили, что не будем с ним общаться, потому что он черт-те что говорит. Ну, у него вообще с головой было плохо.
А Яков?
Ой, Яшенька, любовь моя. Яша был замечательным. Но он не лез никуда. Он женился на какой-то украинке из какого-то маленького города, и он там жил. Он никогда не лез, он был совсем другого нрава. Они совершенно разные. Хоть и от одного отца. Это все-таки много значит.
Скажите, а в семье какое было отношение к Иосифу Виссарионовичу?
Очень хорошее, ну, до арестов, конечно. Он же нам ничего плохого не делал. Мы просто были поражены. Решили, что все-таки параноик. Он расстреливал, потом перестал, потом опять… какая-то на него волна находила такой жестокости. Когда я в Сочи была, я всегда к нему бегала. У него там был особняк, и меня туда, конечно, пускали - пожалуйста. Все знали, что я приду. Он всегда про маму спрашивал, потому что всем очень она нравилась - такая ягодка-земляничка. И она такая была боевая, никого не боялась. Както она сказала, уж не помню по какому поводу: «Да что ты хочешь? Опять он чего-то там наговорил… Этот Иосиф опять дурака валяет». Ему, конечно, Берия быстренько передал. Царя обидели...
Вы простили его?
Да, я его давно простила. Во-первых, я скажу - я незлобная. И во-вторых, я никогда его нигде не ругала. А что я его буду ругать? Мне от этого легче будет?
Сейчас опять с любовью стали говорить о Сталине. Как вы к этому относитесь?
Народу нужен фюрер. Хотят какой-то силы - чтобы хозяин был сильный, чтобы его все любили и уважали. В нашей стране это, помоему, естественное состояние.
Слушайте! Помните ли вы эту паузу в радиопередачах третьего марта?! Эту неимоверно, невероятно затянувшуюся паузу, после которой не было еще сказано ни одного слова - только музыка… Только эта чудесная, эта изумительная, эта необыкновенная музыка!!! Без единого слова, сменяя друг друга, Бах и Чайковский, Моцарт и Бетховен изливали на нас всю похоронную грусть, на какую только были способны. Для меня эта траурная музыка звучала как ода «К радости». Один из них! Кто? Неужели? Господи, неужели он?!! И чем длиннее была эта невероятная музыкальная пауза, эта длинная увертюра к неизвестному, тем больше я укреплялся в уверенности: Он! Наверняка Он! И наконец-то знакомый, скорбный и торжествующий (наконец-то есть возможность пустить в ход этот знаменитый тембр, этот низкий, бархатный тон!) голос Левитана: «Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза…»
Передавалось первое правительственное сообщение, первый бюллетень. Я уж не помню, после этого ли бюллетеня или после второго, в общем, после того, в котором было сказано: «дыхание ЧейнСтокса» - мы кинулись в санчасть. Мы - это Костя Шульга, нормировщик Потапов, еще два человека конторских - потребовали от нашего главврача Бориса Петровича, чтобы он собрал консилиум и - на основании переданных в бюллетене сведений - сообщил нам, на что мы можем надеяться…
В консилиуме кроме главврача принимали участие второй врач, бывший военный хирург Павловский, и фельдшер - рыжий деревенский фельдшер Ворожбин. Они совещались в кабинете главврача нестерпимо долго - минут сорок. Мы сидели в коридоре больнички и молчали. Меня била дрожь, и я не мог унять этот идиотский, не зависящий от меня стук зубов. Потом дверь, с которой мы не сводили глаз, раскрылась, оттуда вышел Борис Петрович. Он весь сиял, и нам стало все понятно еще до того, как он сказал: «Ребята! Никакой надежды!!»
Я упала руками на стол и бурно разрыдалась. Тело мое сотрясалось. Это была разрядка не только за последние несколько месяцев ожидания третьего ареста. Я плакала за два десятилетия сразу. В одну минуту передо мной пронеслось все. Все пытки и все камеры. Все шеренги казненных и несметные толпы замученных. И моя, моя собственная жизнь, уничтоженная ЕГО дьявольской волей. И мой мальчик, мой погибший сын…
Алексей Кузнецов: Одно сочетание фамилий - Аллилуева-Политковская - может запросто ввести в ступор сегодняшнего читателя. Впрочем, на обложке этих мемуаров дана лишь первая часть фамилии. Кира Павловна Аллилуева-Политковская, автор книги "Племянница Сталина", действительно является племянницей Сталина. Она дочь родной сестры Надежды Аллилуевой. Некоторое время она жила вместе с родителями в кремлевской квартире, девочкой часто общалась с дядей Иосифом, и уже одного этого более чем достаточно, чтобы в который раз привлечь внимание читающей публики к книге с таким названием. Конечно, от таких мемуаров следует в первую очередь ждать рассказа о том, что тиран и сатрап в быту был веселым и добрым дядюшкой. А что еще может увидеть ребенок? Однако в самом начале нашего разговора Кира Павловна рассказал о том, как именно подшучивал над ней дядя. Вслушайтесь, пожалуйста, в эту зловещую шутку вождя.
Кира Павловна, вы в детстве много общались с вашим дядей? У вас сохранились какие-то детские впечатления о нем?
Кира Аллилуева-Политковская: В детстве мы просто вместе жили в одной квартире в Кремле. И у меня, конечно, о нем самые хорошие были воспоминания. Хотя он меня дразнил: "Кирка - в голове дырка". Я ему говорила: "Не буду с вами больше разговаривать". Через минуту я это забывала, а он опять: "Кирка..." Вот у него такой юмор был. Меня поддразнивать - это у него такая манера была, и вообще в жизни, по-видимому.
Алексей Кузнецов: Когда вы писали мемуары, что для вас было самое важное в этой личности - ваши личные отношения с этим человеком или же общественное понимание этой личности?
Кира Аллилуева-Политковская: Вы знаете, мне говорят: "Ты его нигде не ругала". Я говорю: "Но он же мой родственник. Я написала, что я сидела, а без него кто бы меня посадил?" Люди должны сами как-то соображать. Он и маму посадил, он посадил и тетку, сестру свою. Он считал, что что-то мы там наболтали, хотя у нас вообще раньше никогда не было, что дети слушали, что там взрослые говорят. Мы сами были по себе, они сами по себе. Так что, что мы там могли болтать, конечно, это была уже его... Ну, я не знаю, может быть, он уже психически считал, что у него много врагов.
Алексей Кузнецов: Вы сказали, что вы сидели. Это было в какие годы?
Кира Аллилуева-Политковская: Меня посадили с 5 на 6 декабря 1948 года. Ночью пришли, уже мама сидела, брат меня разбудил и говорит: "Кира, по-моему, за тобой пришли". Они вошли и сказали: "Вы будете одеваться при нас". Иначе я могу себя убить или что-то спрятать. Я при них оделась, как могла. Они мне только сказали: "Оденьтесь теплее, потому что зима очень лютая". И на самом деле очень была злая зима. Я оделась. Мне сказали: "Возьмите все теплое. И возьмите 25 рублей". Это тогда такие деньги были, не как теперь. Я взяла 25 рублей, конечно, у меня сердце ушло в пятки в полном смысле слова, и меня куда-то повели. Такая была "эмка", в которой были такие, знаете, уголочками места, а там 5 или 6 человек. И я не видела, кто рядом со мной, и он не видел. А, говорят, на самой машине было написано "Хлеб". Потом уж мы узнали: так везут на Лубянку.
Алексей Кузнецов: Кира Павловна, вам обвинение какое предъявили? Или не было предъявлено обвинение?
Кира Аллилуева-Политковская: Вообще, сначала мне ничего не объявили. Обвинение было - "много болтали" (смеется). Хотя мы рта не открывали, потому что такая была семья, что вообще не было привычки кого-то ругать. Ну вы подумайте, кого мы могли ругать, так уж, по-человечески? Почему мы его должны были ругать? "Много болтали" - значит, мы не его ругали, а вот болтали. А что мы могли болтать, когда мы и анекдоты никогда не рассказывали, не принято как-то было. Папа был военный, строгий, очень добрый, но строгий в смысле своих чувств. Потом, папа ведь и умер очень рано, его отравили, а сказали, что это мама отравила, и ее посадили. Понимаете, как они все делали-то здорово, постепенно. А меня - что я болтала много.
Алексей Кузнецов: Сколько вам присудили?
Кира Аллилуева-Политковская: Я 5 лет была в ссылке и полгода я была в Лефортове.
Алексей Кузнецов: А после смерти Сталина выпустили?
Кира Аллилуева-Политковская: А после ссылки меня никуда не пускали в дом правительства, потому что это считался такое особое место. И я жила в Шуе, приезжала сюда, у меня была тут тетя. Но я и не лезла никуда, я же понимала.
Алексей Кузнецов: Скажите, пожалуйста, а ваше отношение к Сталину менялось?
Кира Аллилуева-Политковская: Когда я была в ссылке и он умер, я очень плакала, я скажу откровенно. Я даже нисколько не торжествовала, что он умер, нет. Видно, психика такая. Мне казалось, что, может быть, кто-то сказал, наговорил. Потому что когда уже меня спрашивали в НКВД, я говорю: "Скажите, пожалуйста, а все-таки кто меня предал?" - "А вот у вас такая была подруга, с которой вы очень дружили..." И, оказывается, она была "стукачка", как-то так. И что я сделала? Я пошла к ней, а она была из Казахстана, у нее ничего не было, я ее одевала, давала пальто, потому что у нас было, мы жили за границей пять лет, и конечно, мы были хорошо одеты. И когда мы сюда приехали, я ужасно стеснялась, что я очень хорошо одета. И я ей говорю: "А что же ты на меня наговорила?" А она говорит: "А меня вызвал к себе Берия и сказал: "Будешь за этой женщиной следить"..." Я говорю: "Ну и что, много наследила?" Да, такая была жизнь, что людей заставляли вот так. А она такая была, что видела, что я сижу, и ей, наверное, неохота было сидеть.
Алексей Кузнецов: Часто бывает так, что близкие люди, близкие родственники людей такого калибра, такого масштаба, как Сталин, у них разделяется ощущение от человека. Известно, что диктатор, известны разнообразные исторические факты, лагеря, тюрьмы и так далее, но отношение людей к этому человеку остается все равно, скажем так, родственное. Вам знакомо это чувство?
Кира Аллилуева-Политковская: Конечно. Потому что я его знала с самого детства, и поэтому я на него уже смотрела, как на близкого человека. Ну, а потом со мной что-то случилось, потому что Надежда Сергеевна так трагически умерла, и все время говорили, что он ее убил. Он ее не убивал, потому что грузины, они вообще женщин... они считают: как это он женщину убьет, да что он, пачкаться будет? Люди даже не понимают, каждая раса сама по себе воспринимает, а у них это не принято - что это он на бабу будет руку поднимать, что, он до этого унизится? Неправда, ничего он ее не убил, а просто получилось так. Она кого-то там приревновала, потом у нее головные боли были, у нее были ужасные мигрени, такая болезнь была, потому что слабые были нервы, вечно у нее болит голова, вечно подозрительная. Она вот так и застрелилась, как вы знаете, папиным как раз оружием. "Нашел, что привезти", - сказал Сталин папе. Когда папа уезжал в Лондон, мама и жена Молотова Полина Семеновна - они дружили, и папа говорит: "А что вам привезти из Лондона?" И они говорят: "Маленькие револьверчики, потому что мы живем в Кремле, там далеко от часовых, они там сторожат, а тут..." Ну, бабы, знаете, так сказали, а он взял и привез. И вот Сталин его все время корил, что она этим... А мы даже не знали, что там вообще что-то есть, в этом револьвере. Значит, она где-то нашла. Наверное, не с пулями он купил-то все-таки.
Алексей Кузнецов: Беседовать с племянницей Сталина Кирой Аллилуевой можно бесконечно. Голос Киры Павловны, которая успела поработать и в Малом театре, и на еще советском центральном телевидении, порой просто завораживает, независимо от темы ее рассказа. Вот только постоянно мучает мысль: не во сне ли все это? Да, конечно, дядя Иосиф был именно таким, каким сохранила его в памяти та самая девочка Кира. Но мы-то знаем, что он был и совсем иным - деспотичным и страшным человеком, наводившим ужас едва ли не на весь мир. Вот интересно, какие сны видит Кира Аллилуева? И не оказываются ли они чем-то вроде легенарных для советских школьников снов. Третий, четвертый, пятый сон Веры... то есть Киры Павловны.
