Повесть «Фауст» была написана И.С. Тургеневым в 1856 г. В.М. Маркович и Л.М. Долговой в примечаниях к собранию сочинений И.С. Тургенева справедливо усматривают связь героини повести «Фауста» Веры с сестрой Л.Н. Толстого М.Н. Толстой, с которой писатель познакомился осенью 1854 г. в «имении Толстых Покровском, находившемся поблизости от Спасского» . «Не только женское обаяние, но и черты по-своему незаурядной личности роднят героиню «Фауста» с М.Н. Толстой» , – считают исследователи. Это сходство отмечалось и ее дочерью, и членами семьи Л.Н. Толстого, и их близкими друзьями. Близость героини «Фауста» Веры Николаевны Ельцовой и М.Н. Толстой многое объясняет в русской повести с немецким названием. Совершенно очевидно, что родовые черты графини М.Н. Толстой, воспитанной в русских народных традициях, стали доминантой образа Веры и вывели её ценою смерти из духовно-нравственного тупика, возможно, даже вопреки замыслу автора. Да и «сама М.Н. Толстая узнавала в повести эпизоды, в которых отразилась пора её знакомства с И.С. Тургеневым…» .
Для понимания духовно-нравственной позиции И.С. Тургенева важно также уяснить его отношение к произведению немецкого писателя. «Фауст» Гете, по словам переводчика Ф. Боденштедта, «был любимым произведением Тургенева; первую часть его он знал почти всю наизусть» . И.С. Тургенев перевел последнюю сцену первой части «Фауста», а в 1845 г. написал рецензию на перевод «Фауста» М. Вронченко и статью, посвящённую анализу трагедии Гете. Однако ещё в 1843 г. И.С. Тургенев в статье о переводе Ф. Миллером на русский язык «Вильгельма Телля» Шиллера затрагивает вопросы, которые свяжут воедино статьи русского писателя о «Фаусте» Гете, об образах Гамлета и Дон Кихота («Гамлет и Дон Кихот») и повесть «Фауст», вопросы, касающиеся его оценки русской и западноевропейской литературы.
В статье «Вильгельм Телль» И.С. Тургенев дает определение «великого произведения», которое верно отражает характер целого народа, «сокровеннейшую сущность» . Важно, что человека, как личность, писатель рассматривает сквозь призму принадлежности к своему народу и с этой же точки зрения оценивает любое художественное творчество. Писатель велик, когда изображает человека, его качества, «всю его личность самым тесным образом, связанную с недостатками, качествами и личностью его народа» . В связи с этим заслугу Шиллера И.С. Тургенев видит в том, что он сумел уловить и выразить дух народа, «германский дух», основным свойством которого писатель считает «распадение между мыслящим разумом и исполняющей волей» . Эту же черту И.С. Тургенев впоследствии выявит у Гамлета («Гамлет и Дон Кихот») и назовет её рефлексией.
В статье о «Фаусте» Гете И.С. Тургенев продолжает разговор о немецкой литературе и о народности, дополняя и конкретизируя данные понятия. «Жизнь каждого народа, считает И.С. Тургенев, «можно сравнить с жизнью отдельного человека», но «народ, как природа, способен вечно возрождаться» . Молодость человека, подобно молодости народа, И.С. Тургенев связывает с романтизмом, «эпоха которого настала для Германии во время юности Гете» . «Величие» Гете «состояло именно в том, что все стремления, все желания его народа небесплодно отражались в нем» . Так как Гете был немцем 18-го в., века Просвещения, наследником Реформации (протестантизма), то эти идеи он и вложил в своего «Фауста». В связи с чем И.С. Тургенев совершенно справедливо определяет поэму Гете как «чисто человеческое» (в гуманистическо-возрожденческом значении), «чисто эгоистическое произведение» . Свое утверждение И.С. Тургенев объясняет воздействием на общественное сознание немецкой идеалистической философии (Фихте, Шеллинга, Канта), которая способствовала раскрытию индивидуалистического сознания, следствием чего стало «распадение Германии на атомы, где «каждый (о человеке вообще, то есть в сущности) хлопотал о своей собственной личности» .
Так и гетевский Фауст «с начала до конца трагедии заботится об одном себе» . С начала и до конца об одном себе заботится и главный герой тургеневского «Фауста» Павел Александрович. Эгоизм главного героя гетевской трагедии И.С. Тургенев объясняет «самым резким выражением романтизма» , так как Фауст представляет немецкий народ эпохи романтизма, т.е. молодости, которой свойственны максимализм и индивидуализм. Этим отчасти русский писатель и оправдывает Фауста. Сам Гете и похож и не похож на своего героя, по мнению И.С. Тургенева. «Гете не признавал ничего вне сферы чисто человеческой» (т.е. не признавал Бога – Г.К.), поэтому для Фауста, которого волнуют «трансцендентальные вопросы» , он «не мог найти удовлетворительного разрешения» . Конец поэмы Гете И.С. Тургенев, на наш взгляд, справедливо считает натянутым, несмотря на то, что Мефистофель не получает души Фауста, и ангелы несут её к Богу:
Пламя священное!
Кто им охвачен,
К жизни блаженной
Добра предназначен.
Воздух очищен,
Братья, в полёт!
Дух сей похищённый
Вольно вздохнёт .
Гете, «весь погруженный в себя», как и Фауст, близок самому И.С. Тургеневу, так и не определившемуся в вопросах веры. Свои метания в этой области И.С. Тургенев соотносит с фаустовскими, в душе которого писатель видит столкновение религиозного средневекового сознания и сознания новейшего времени, «эпохи разума и критики». Фауст, по мнению И.С. Тургенева, «сын своего прошедшего», Мефистофель – это новое время, «дух отрицания». Из этого следует, что Мефистофель, романтизм и отрицание – синонимы.
В повести И.С. Тургенева «Фауст» новое время воплощено в образе Павла Александровича (и Мефистофеля, и Фауста), старое представлено семьей Ельцовых. Мефистофелевский дух «отрицания и критики» в новое время «постепенно теряет свою чисто разрушающую ироническую силу», считает Тургенев, он «наполняется» «новым положительным содержанием и превращается в разумный и органический прогресс» . Так и с Павлом Александровичем (Фаустом) происходят некоторые перемены после гибели Веры. Однако эти изменения не духовного, но душевного плана и отражаются они в абстрактных философских рассуждениях «о тайной игре судьбы», «слепом случае» и «смирении перед Неведомым». Павел Александрович – это Мефистофель и Фауст одновременно, в то же время он и философ-романтик эпохи немецкого идеализма, в нем живут тургеневские Дон Кихот и Гамлет («Гамлет и Дон Кихот»).
«Фауст» И.С. Тургенева – это попытка воплотить замысел Гете на русской почве, проанализировать возможное воздействие произведения гениального немецкого поэта на русскую душу и русскую культуру». «Может быть, мы, читая «Фауста», – пишет И.С. Тургенев, – поймём, наконец, что разложение элементов, составляющих общество, не всегда признак смерти… Мы не будем бессмысленно преклоняться перед «Фаустом», потому что мы русские; но поймем и оценим великое творение Гете, потому что мы европейцы…» . Но такое разложение элементов как в обществе, так и в душе человека есть отрицание соборности русского народа. Думается, что амбивалентность И.С. Тургенева так и не позволила ему до конца понять русскую душу, которая в наивысшем своём воплощении тождественна православию.
Интуитивно в Мефистофеле И.С. Тургенев обнаруживает общую черту для России и Запада эпохи декаданса. Этой чертой становятся рефлексия как «воплощение того отрицания, которое появляется в душе исключительно занятой своими собственными сомнениями <…>» . «Мефистофель бес каждого человека, в душе которого родилась рефлексия» в такой душе он становится полноправным властителем. При этом условии высказывание И.С. Тургенева о том, что Мефистофель – «бес людей одиноких», «отвлеченных» бес, «страшный своей ежедневностью, своим влиянием на множество юношей» , становится верным и пророческим.
Мефистофель, как бес рефлексии, отрицания и критического начала, по верному наблюдению И.С.Тургенева, поражает людей, подобных Фаусту, «эгоистичных», «самолюбивых», «мечтательных», «философски равнодушных», которые «пройдут мимо целого семейства ремесленников, умирающих с голода» .
В образе Павла Александровича И.С. Тургенев неслучайно объединил черты Мефистофеля и Фауста, рефлексию и критическое отрицающее начало, эгоизм и мечтательность. Рефлексия, по мнению И.С. Тургенева, «составляет отличительную черту <…> современности» по-русски «рефлексировать» – значит «размышлять о собственных чувствах» . Рефлексию, как элемент отрицания, И.С. Тургенев считает и силой, и слабостью. Рефлексирует, а значит размышляет, Фауст. Рефлексирует и Павел Александрович. Рефлексировать стало модным и на Западе, и в России. И в этом решающую роль сыграла немецкая классическая идеалистическая философия эпохи романтизма.
Рефлексию своего героя И.С. Тургенев, в отличие от Гете, показывает, через личную переписку. Воздействие же рефлексии на героиню повести А.С. Тургенева изображено не непосредственно, а через произведение Гете, которое ей читает Павел Александрович. Это позволяет И.С. Тургеневу говорить о рефлексии как о западном явлении, с одной стороны, с другой – показать её негативное воздействие на душу русского человека.
В «Фаусте» И.С. Тургенев изображает один эпизод из жизни Павла Александровича – соблазнение им Веры Ельцовой. Повесть названа в подражание гетевскому «Фаусту», и в ней действительно произведение немецкого поэта играет решающую роль в судьбах героев. Однако название несет дополнительную смысловую нагрузку. И.С. Тургенев проводит параллель между соблазнением Фаустом Гретхен и Павлом Александровичем Веры Ельцовой. Здесь отразилось не только преклонение И.С. Тургенева перед талантом Гете, но и попытка отыскать явления, характерные для западной мысли в русской среде.
Подобно И.С. Тургеневу Павел Александрович возвращается после долгого отсутствия на родину, «в своё старое гнездо, в котором не был – страшно вымолвить – целых девять лет» . Он обнаруживает в книжных шкафах «Фауста» Гете, «привезенного» «когда-то из-за границы», которого он знал «наизусть (первую часть, разумеется) от слова до слова» и «не мог начитаться им» . «Фауст» Гете напомнил герою его пребывание за границей, в Германии. Об этом сообщается в первом письме Павла Александровича Б. к Семену Николаевичу В. Из письма становится очевидным, что герой находился в состоянии греха уныния, которого не скрывает и которое называет «скукой», а И.С. Тургенев – рефлексией (у немецких романтиков – томление, которое Гегель считал мечтательностью и относился к нему отрицательно). В России эта болезнь века породила «лишних» людей и нигилистов.
Павел Александрович в свои почти сорок лет томится от бездействия. Эгоизм, мечтательность и рефлексия, «бес людей одиноких и отвлеченных», сформировали в нем критическое отношение к действительности. Мефистофелевское начало исказило духовное зрение Павла Александровича. Он стал видеть исключительно только отрицательное и уродливое в людях и в жизни: плох его «покривившийся и вросший в землю домишко», ключница Васильевна «совсем высохла и сгорбилась», старик Терентий «на ходу выворачивает худенькие ножки», на которых «болтаются желтые панталошки» и т.п. . Герой еще способен восторгаться природой, но и пейзажи навевают на него «не то лень, не то умиление» . Из первого письма видно, что главный герой так и не обрел своего места в жизни, не обзавелся семьей, не имеет чётких духовно-нравственных ориентиров.
События, изложенные Павлом Александровичем, И.С. Тургенев назвал рассказом в девяти письмах, подчеркнув этим незначительность их для главного героя, который, обретя модную для западного человека рефлексию, утратил христианскую веру, стал равнодушным к своему ближнему. Он увлекается Верой Ельцовой «от скуки», соблазняет её утонченным философствованием (рефлексированием), и потому главное трагическое событие рассказа – гибель Веры – не стало для него подлинной трагедией, а лишь звеном в веренице событий, о которых он мимоходом сообщает в письмах приятелю.
И.С. Тургенев, подобно многим западноевропейским писателям, с которыми он близко общался (Флобер, Золя, Мопассан, братья Гонкур, Доде), положил в основу сюжета своей повести модный тогда в европейской литературе адюльтер, который мастерски разработал Флобер в «Госпоже Бовари». И.С. Тургенев сделал участниками адюльтера западника Петра Александровича, его университетского товарища Приимкова, «малого довольно пустого, хотя не злого и не глупого» , и Веру Николаевну Ельцову, внучку итальянки с мистической фамильной историей. Вслед за Мериме («Кармен», «Коломба»), И.С. Тургенев создаёт романтический, таинственный ореол вокруг своей героини и её родословной, которая с христианской точки зрения отягощена родовым грехом – убийством: «Мать Веры Николаевны родилась от простой крестьянки из Альбано, которую на другой день после ее родов убил трастеверинец, её жених…» . Однако для И.С. Тургенева всё-таки важен не христианский, а авантюрный элемент в семейной истории Веры, призванный акцентировать страстную итальянскую наследственность её темперамента (возможно, не без влияния Стендаля), тщательно героиней скрываемую и подавляемую. Что касается эпиграфа повести, который И.С. Тургенев также взял из «Фауста» Гете, «Отречься (от своих желаний) должен ты, отречься» , то эти слова можно отнести ко всем персонажам повести «Фауст» с одной поправкой: тургеневским героям надо не отречься от греховных страстей и желаний, а раскаяться в них и покаяться. Думается, что И.С. Тургенев придал словам из «Фауста» Гете совершенно иной, отличный от христианского иронический смысл, так как именно отречение от связи с Петром привело, по его мнению, героиню к смерти. Вера, поддавшись искушению, вызванному чтением «Фауста» Гете, поняла, что согрешила против заповеди Господа о браке. Она осознала, что прелюбодействовала в сердце своём, и теперь, чтобы спасти душу, должна отречься от страстей и покаяться. Её болезнь и смерть, как результат греха, свидетельствуют о раскаянии русской православной женщины, осознавшей глубину своего нравственного падения. В этом поступке Вера как бы ушла из-под власти писателя (наследственности, темперамента и т.п.) и зажила своей собственной жизнью.
Несмотря на то, что сообщение о еёсмерти даётся через восприятие Петра Александровича, болезнь Веры И.С. Тургенев показал как греховную болезнь. Вера поняла и оценила и «Фауста», и Мефистофеля, и Павла Алексеевича правильно, как христианка: они стали для неё единым олицетворением сил ада. Недаром последними словами Веры, обращенными к Павлу Александровичу, были: «Чего хочет он на освященном месте, этот…вот этот…?» , и можно закончить – дьявол. Она, как и гетевская Маргарита, ясно осознала, с кем имеет дело, и ужаснулась своему падению. Вера не смогла пережить (как и Маргарита) связи Петра Александровича (Фауста) с силами зла (Мефистофель), его черствости и равнодушия, его сознательного вовлечения её в грехопадение.
Вспомним, как заканчивается третья глава новеллы Мериме «Кармен». Она заканчивается словами Хосе, подводящими итог его исповеди о страсти к Кармен и ее убийстве: «Бедная девочка! Во всем виноваты калесы: это они так воспитали её» . Цыганским воспитанием Хосе пытается объяснить и оправдать преступное, греховное поведение Кармен. Вполне вероятно, что И.С. Тургенев сдержанное поведение Веры Николаевны также считает результатом воспитания матери, её контроля и запретов.
В отличие от Павла Александровича Вера немногословна, поэтому его слова представляются легковесными, а слова Веры значимыми. Так, в седьмом письме Павел Александрович сообщает, что он, только встретив Веру, узнал, что «значит полюбить женщину», и тут же называет своих кумиров, среди которых куртизанка Манон Леско. В восприятии Павла Александровича «любовь всё-таки эгоизм» , а не самопожертвование. Верой Николаевной он увлекся «от скуки» и с определенной целью – добиться её, так как ему не удалось это сделать в молодости. Муж Веры не стал для него помехой. Павел Александрович с лёгкостью идёт на разрушение семьи, считая Приимкова человеком недалёким и неравным ему. Он нарушает христианские заповеди, не задумываясь, будучи готовым призвать на помощь самого Мефистофеля ради плотского удовольствия.
С Верой Николаевной всё обстоит иначе. Она первая сказала Павлу Александровичу о своей любви, зная, что женщина, тем более замужняя, не должна так себя вести, поэтому её признание прозвучало как приговор к смерти. Символично, что перед признанием Вера Николаевна спрашивает, «верит ли Фауст в бога» , и, не получив от Павла Александровича никакого ответа, догадывается, что – нет, и вспоминает сцену соблазнения Фаустом Гретхен.
Результатом совместного чтения «Фауста» Гете стало трагическое признание в любви Веры Николаевны, которого страстно ожидал Павел Александрович и с которым он, как и Фауст, не знал, что делать дальше. В отличие от Павла Александровича Вера чувствовала, что их дальнейшие отношения невозможны для неё, как жены и матери троих детей. Она дала волю страсти в единственном поцелуе и не смогла пережить своего желания измены в мыслях. Хотя Вера не любила мужа, для нее брак был священным таинством, охраняемым Богом. Изменив мужу, она нарушила Божьи Заповеди, и болезнь стала единственным возможным для нее вариантом раскаянья. Этого Вера ещё не поняла разумом, но душа-христианка уже откликнулась на грех прелюбодеяния болезнью тела.
Разрешив конфликт повести смертью Веры Николаевны, И.С. Тургенев больше интуитивно, нежели осознанно, показал реакцию православной души и православной культуры на насильственное вживление в нее инославных и инородных традиций.
Литература
1. Гете. И.В. Фауст / И.В. Гете. – М., 1969.
2. Мериме П. Собрание сочинений в 4 т. / П. Мериме. – М., 1983.
3. Тургенев И.С. Собрание сочинений в 12 т. / И.С. тургенев. – М., 1976 – 1979.
4. Тургенев И.С. Сочинения в 2 т. / И.С. Тургенев. – М., 1980.
Повесть “Фауст”, написанная в 1856 году, является в основе своей отражением исканий писателя, его творческих переживаний.
В основу своей повести Тургенев положил достаточно модный тогда сюжет – адюльтер. Повествование изложено в виде писем рассказчика, всего писем девять. В них он рассказывает о приезде в свое имение, о знакомстве с соседями, Приимковым и его женой, Верой.
Рассказчик отмечает непохожесть Веры на русских барышень, ее тихость и спокойствие. Его удивляет незнакомство Веры с образцами немецкой литературы, хотя она прекрасно говорит на немецком, и он решает прочесть ей Фауста Гете.
На первом чтении видно, что Веру очень трогает этот роман, она проникается к своему соседу симпатией, просит его подарить книгу. Их чтения становятся регулярными, и в одном из писем он признается, что любит ее, что никогда так не любил, но сокрушается по тому, что она замужем, и что у них слишком большая разница в возрасте.
В последнем письме рассказчик пишет о, казалось бы, радостных, но в то же время трагических, аморальных событиях: Вера признается ему в любви, вечером, в китайском домике, где проходили чтения, у них свидание, они “целовались и горячо обнимали друг друга”… Но Вера отстраняет его, говорит, что так нельзя и они расстаются.
На следующий день от мужа Веры он узнает, что девушка больна и всю ночь бредила Фаустом. Вскоре она умирает.
В книге рассказывается о Бенджамине Дрисколле. В возрасте 31 года Бенджамин решил озеленить планету Марс. В течение 30 дней он жил на Марсе.
Роман Звягин, обычный совхозный механик, любил участвовать в образовании сына Валерки. Мог подолгу слушать, курить и поучать, что нужно учиться с толком, вдумчиво, чтобы в будущем не жалеть о том, что не доучился. Сказывался горький собственный опыт.
В прекрасный праздник Троицы король лесных зверей и птиц лев Нобель созывает своих подданных на пир. На зов короля собираются все птицы и звери кроме Рейнике-лиса. Долгое время он обижал лесных обитателей и теперь не хочет попадаться им на глаза.
В этом рассказе Бажова речь идет о верности, доверии близкому человеку. Главная героиня – Катерина осталась одна, ее жених Данила пропал. Болтали всякое: будто сбежал, будто сгинул
В деревне Чебровка живет человек по имени Сема Рысь. Он известен и во всей округе своим мастерство. Сема очень хороший столяр. Его даже приглашают в другие села поработать. Однако, у Семы была очень плохая привычка выпивать.
Повесть «Фауст» написана летом 1856 г. и напечатана в журнале «Современник» в № 10 за 1856 г.
Лирическая тональность повести обусловлена тем, что она была написана на переломе жизни. В ней, по словам Тургенева , вся душа вспыхнула последним огнём воспоминаний, надежд, молодости.
Герой повести возвращается в старинное поместье и влюбляется в замужнюю женщину. Это автобиографические черты. «Дворянское гнездо» героя - это Спасское.
Прототипом Веры Николаевны Ельцовой могла стать Мария Николаевна Толстая, сестра Льва Толстого , чьи простые и бесхитростные отношения с мужем мог наблюдать Тургенев в имении Толстых, находящемся недалеко от Спасского. Как и Вера, Мария Толстая не любила беллетристики, особенно стихов. Однажды Тургенев, прекратив с ней горячие споры о прелести поэзии, привёз свою повесть «Фауст». Четырёхлетняя дочь Марии Варенька стала свидетельницей того, как при чтении «Евгения Онегина» Тургенев поцеловал у её матери руку, а она её отдёрнула и попросила впредь так не делать (сцена повторена в «Фаусте»).
Произведение «Фауст» имеет подзаголовок «Рассказ в девяти письмах». Тем не менее, подзаголовок указывает не на жанр, а на повествовательный, «сказовый» характер. Жанр «Фауста» - повесть, так он воспринимался современниками Тургенева и рассматривается сейчас.
Современники отмечали лиризм повести, Герцен и Огарёв осудили её романтические и фантастические элементы. Вопрос о литературном направлении повести вовсе не прост. Тургенев – писатель-реалист. Типичность героини подтверждается, например, тем, что современницы Тургенева отмечали сходство их матерей с Ельцовой-старшей, имели такой же, как у Веры, круг чтения. Но многие современники называли героев и события романтическими. Писарев так описывал повесть: «Он взял исключительную личность, поставил ее в зависимость от другой исключительной личности, создал для нее исключительное положение и вывел крайние последствия из этих исключительных данных».
Литературоведы предлагают называть такое отношение к действительности у Тургенева не романтизмом, а романтикой, романтическим пафосом, который присущ и реалистическому направлению. Речь идёт об уместном использовании романтических форм, средств и приёмов. Романтика у Тургенева – особое отношение к жизни, стремление личности к возвышенному идеалу.
Проблематика «Фауста» Тургенева тесно связана с проблематикой «Фауста» Гёте , которую Тургенев переосмысливает.
В 1845 г. Тургенев написал статью о «Фаусте» Гёте. Тургенев считал, что в образе гётевского Фауста отражена трагедия индивидуализма. Для Фауста нет других людей, он живёт только собой, в этом смысл его жизни. С точки зрения Тургенева, «краеугольный камень человека не есть он сам, как неделимая единица, но человечество, общество».
«Фауст» Гёте связан в сознании главного героя повести со студенческим временем, временем надежд. Эту книжку Павел Александрович находит наиболее удачной для того, чтобы пробудить в Вере спящие в ней страсти. Вера воспринимает, прежде всего, любовную сюжетную линию «Фауста» и осознаёт неполноценность собственной семейной жизни. Затем она выходит в состояние той свободы, от которой её предостерегала мать. В финале герой пересматривает свои юношеские взгляды на жизнь и свободу. Герой осознаёт бесконечную сложность бытия, то, что в жизни причудливо переплетаются судьбы, что счастье невозможно, а радостей в жизни очень мало. Основной вывод героя перекликается с эпиграфом из Фауста: «Отказывай себе, смиряй свои желанья». Павел Александрович на собственном опыте убедился, что нужно отказываться от сокровенных желаний, чтобы исполнить нравственный долг.
Проблема стихийности любви поднимается во многих произведениях Тургенева. Любви не может противостоять ни строгое воспитание, ни рассудочность, ни благополучная семья. И герой, и героиня чувствуют себя счастливыми лишь на миг, чтобы потом умереть или быть сломленным на всю жизнь.
К проблеме любви как стихийного бедствия примыкает проблема всего тёмного и иррационального в жизни человека. Существовало ли в действительности привидение матери Веры или это её подсознание велело ей исполнить свой долг?
Павел Александрович Б – помещик в возрасте 35 лет, вернувшийся в своё поместье после 9 лет отсутствия. Он пребывает в состоянии рефлексии, душевной тишины. Павел Александрович рад встрече с Семёном Николаевичем Приимковым, университетским товарищем, человеком добрым и простым.
Герою любопытно посмотреть, как изменилась жена Приимкова Вера, в которую Павел был влюблён в 23 года. Увидев, что Вера прежняя, герой решает изменить её, разбудить её душу с помощью «Фауста» Гёте. Он не понимает последствий своего образовательного эксперимента, невольно разрушая чужую жизнь. Только через два с лишком года герой способен проанализировать случившееся, осознаёт, что должен был бежать, полюбив замужнюю женщину, чтобы не разбилось вдребезги прекрасное создание. Теперь же, в состоянии, когда Павел Александрович с немым укором глядит на дело рук своих, он делится с другом жизненными уроками о том, что жизнь – не наслаждение, а тяжёлый труд, а её смысл – постоянное отречение, исполнение долга.
Вера Николаевна Ельцова познакомилась с Павлом, когда ей было 16 лет. Она не была похожа на всех русских барышень. Павел отмечает её спокойствие, простую и умную речь, умение слушать. Тургенев всё время подчёркивает её состояние как бы «вне времени». За 12 лет она не постарела. В ней сочетаются «проницательность мгновенная рядом с неопытностью ребёнка».
Такое состояние Веры связано было с её воспитанием, при котором развивался только интеллект, но душевные порывы, страсти были усыплены. Павел Александрович удачно описывает её законсервированное душевное состояние, холодность: «Точно она все эти годы пролежала в снегу». Вера подходит к жизни рационально: не боится пауков, ведь они не ядовиты, выбирает для чтения беседку, потому что в ней нет мух...
«Фауст» и другие книги раскрыли для Веры чувственную сторону жизни, и это её пугает, ведь до этого она плакала только о смерти дочери! Мать её недаром предостерегала: «Ты как лёд: пока не растаешь, крепка, как камень, а растаешь, и следа от тебя не останется».
Мать Веры Николаевны, г-жа Ельцова, - женщина странная, настойчивая и сосредоточенная. От природы страстная натура, г-жа Ельцова вышла замуж по любви за человека, которого была старше на 7-8 лет. Она тяжело переживала смерть любимого мужа и посвятила свою жизнь воспитанию дочери.
Она научила дочь жить рассудком, чтобы подчинять себе страсти. Мать боялась разбудить воображение дочери, поэтому не давала ей читать поэтические произведения, выбрав не приятное, а полезное.
Мистическая сторона повести связана с образом г-жи Ельцовой, которая то наблюдает за происходящим с портрета, то появляется как привидение. Она сама боялась жизни и хотела застраховать дочь от ошибок страсти. Трудно сказать, что вызвало горячку и смерть Веры: привидение матери, чьим советам она не последовала, или нарушение нравственных запретов и самоосуждение.
Повесть представляет собой 9 писем, написанных Павлом Алексеевичем Б... своему другу Семёну Николаевичу В... Восемь из девяти писем написаны в 1850 г. из имения Павла Александровича. Последнее написано двумя годами позже из глуши, в которой он оказался после печальных событий. Эпистолярная форма повести не может ввести в заблуждение читателя, потому что её композиция – классическая для этого жанра. Она включает в себя портреты и пейзаж, бытописание, философские рассуждения и выводы.
В следующих письмах описана история отношений Павла Александровича и Веры в 1850 г. и воспоминание об их молодости. Девятая глава – рассказ о болезни и смерти Веры и философские рассуждения героя по этому поводу.
Многие современники отмечали лиричность и поэтичность первого письма, по достоинству оценили его бытоописательность, интерьер заброшенной дворянской усадьбы. Тургенев создаёт в повести яркие образы с помощью тропов: молодость приходит, как призрак, пробежала по жилам отравой; жизнь – тяжёлый труд; смерть Веры – разбитый сосуд, в тысячу раз драгоценнейший.
Помещик тридцати семи лет Павел Александрович пишет письмо из деревни своему другу Семену Николаевичу, который живет в Петербурге. В нем он рассказывает о том, в какое запустение пришло имение. Дом совсем обветшал, слуги состарились, охотничьи собаки все издохли, осталась только старая безродная Шавка. Зато похорошел, разросся сад.
Делать здесь совершенно нечего, можно только читать. Счастье, что в имении есть неплохая библиотека, да и много книг Павел Александрович привез из-за границы. «Фауста» Гете он в последнее время с удовольствием перечитывает.
Павел сообщает другу интересную новость. Сегодня, когда он гулял по дороге, мимо проезжал сосед, их университетский товарищ Приимков. Павел очень обрадовался встрече и пригласил старого друга в гости. Оказывается, Приимков женат на Вере, бывшей возлюбленной помещика. Когда-то Павел провел лето в деревне у своего дяди и там познакомился с Верой. Девушка жила с матерью в соседнем поместье.
История этой семьи примечательна. Дед Веры по материнской линии Ладанов прожил 15 лет в Италии. Там он влюбился в крестьянку и похитил ее. Женщина родила девочку, но уже на следующий день была застрелена своим бывшим женихом-итальянцем.
Ладанов привез дочь в Россию и воспитывал в своем имении. Человек он был немного странный: увлекался алхимией, каббалой. В деревенской округе его считали колдуном. Ладанов дал своей дочери превосходное образование, девушка говорила на пяти языках. Она была очень красива, но замуж долго не выходила, пока ее не увез некто по фамилии Ельцов.
Ладанов проклял дочь, предрек ей печальную и трудную жизнь. Свои дни он доживал в одиночестве. Ельцов случайно погиб на охоте от шальной пули своего товарища. Его жена воспитывала Веру по своим правилам, довольно странным в нашем обществе. Девочке дано было много воли, но авторитет матери был настолько велик, что Вера никогда не решалась нарушать ее запретов. В частности, были запрещены стихи и романы, «все выдуманное». Вера с увлечением читала записки путешественников и очерки по естественной истории, но ничего не знала о Пушкине.
В такую оригинальную личность и влюбился Павел. Он сделал Вере предложение, но госпожа Ельцова была категорически против такого союза. Павел уехал учиться в Германию и вскоре забыл о своем увлечении. Теперь ему было любопытно: чем же сумел угодить Приимков своей теще, и какой стала Вера через десять лет?
Павел с восторгом описывает свой визит к Приимкову. Вере двадцать восемь, но она за десять лет ничуть не изменилась и выглядит семнадцатилетней. И это при том, что женщина родила троих детей. Правда, выжила только одна девочка – Наташа.
Любопытно, что Вера по-прежнему не читает стихи и романы, впрочем, как и Приимков. Вот почему так благосклонна была к нему уже покойная госпожа Ельцова. В гостиной висит ее портрет, и Вера всегда сидит под ним.
Павел заводит разговор о литературе, он интересуется, запрещено ли и теперь читать Вере сочинения «выдуманные»? Хозяйка отвечает, что маменька сняла этот запрет, но у нее самой не возникает такого желания.
Через два дня Павел приезжает к обеду. За столом, кроме Приимкова, Веры и девочки сидят гувернантка и старый учитель-немец Шиммель. Он приехал из соседнего имения послушать «Фауста».
После обеда гости гуляют в саду, а ближе к вечеру располагаются в беседке в виде китайского домика, которую привели в порядок специально для чтений. Павел открывает «Фауста» с волнением. Он уже жалеет, что выбрал именно эту книгу, лучше было начать с Шиллера. Как воспримет литературный текст с таким неоднозначным сюжетом, да еще и в стихах, воспитанная в строгости Вера?
Но «Фауст» производит на ошеломляющее впечатление. Исключение составляет Приимков, который плохо понимает немецкий. Вера сидит неподвижно, а когда чтение заканчивается, выбегает в сад. Павел следует за ней, чтобы спросить о впечатлении. Вера просит оставить ей книгу, чтобы перечитать произведение еще раз. Взволнованный Павел дарит ей «Фауста». Женщина благодарит и убегает. Удивленный Приимков находит жену в спальне, где она горько плачет. Но к ужину Вера выходит к гостям в своем обычном состоянии. Начинается гроза, и Павел остается ночевать у Приимковых.
Всю ночь он не спит, а утром раньше всех спускается в гостиную. Там помещик со злорадством обращается к портрету госпожи Ельцовой: «Ну что, взяла?» И вдруг ему кажется, что портрет смотрит на него с осуждением.
Вера тоже не спала всю ночь. Молодые люди встречаются в саду, и женщина просит не упоминать пока о книгах. Павел и Вера беседуют на отвлеченные темы.
Павел часто ездит к Приимковым. Он читает им вслух разные книги. Помещику очень нравится развивать литературные вкусы Веры, его восхищают оригинальные суждения девушки о прочитанном. Павел уверен, что между ними только дружба. Но был случай, когда он ненароком поцеловал Вере руку. Девушка сильно смутилась и попросила «учителя литературы» больше так никогда не делать.
В этом письме Павел рассказывает о прогулке с Верой и Шиммелем на лодке. Погода стоит прекрасная, озеро спокойно, свежий ветерок надувает парус. Немец поет красивым басом. Замечательная прогулка! Внезапно ветер меняется, поднимаются волны, и лодка слегка зачерпывает бортом. Вера бледнеет от испуга, но Шиммель вырывает у Павла веревку и ставит парус. Лодка выравнивается. Начинается дождь, и Павел укрывает Веру своим пальто. Они причаливают к берегу, идут домой.
По дороге Павел спрашивает, почему Вера всегда сидит под портретом матери, словно птенец под крылом? Девушка отвечает, что так оно и есть, она всегда хочет оставаться под крылом матери. На следующий день Павел слышит, что Вера поет немецкую песню. У нее неожиданно оказался красивый и сильный голос. Молодой человек восхищен: сколько еще достоинств у этой необычной женщины.
На следующий день Вера и Приимков завели разговор о привидениях. Павел с удивлением узнает, что супруги верят в эти предрассудки. Дальше беседа переходит на новую тему – итальянское происхождение Веры. Она показывает Павлу портреты бабушки и деда. Вера больше похожа на бабушку, а вот ее мать – на своего отца, Ладанова.
Павел признается другу в своей любви к Вере. Его охватывает чувство глубокого отчаяния и боли. Вера замужем и счастлива в браке, но Павел не хочет мириться с таким положением дел. Ему уже мало видеть любимую, он хочет быть с ней постоянно. Чем это все кончится?
Павел отвечает на письмо Семена Николаевича. С ним все в порядке и беспокоиться не стоит. Его чувство к Вере – дело обычное, не нужно другу приезжать для поддержки. Совершенно незачем мчаться за тысячу верст из Петербурга. Павел благодарен другу за беспокойство, но уверяет его в собственном благополучии. Он сам собирается приехать в Петербург, вскоре друзья и так встретятся.
Спустя несколько лет Павел решается ответить на послание друга и рассказать, что с ним произошло. Письмо, которое он отправил 8 сентября 1850 года, не зря показалось Семену Николаевичу фальшивым.
Накануне герой узнает, что любим. Павел приходит к Вере. Приимков в этот день занят охотой, а женщина сидит одна с «Фаустом» в руках. Вера признается, что влюблена в Павла. Она сразу же убегает и запирается у себя в комнате.
Павел в полной растерянности выходит в сад и долго бродит. Там его застает Приимков, вернувшийся с охоты. Вера вышивает у окна и кажется совершенно спокойной. Воспользовавшись тем, что хозяин часто выходит из комнаты, Павел делает ответное признание. Вера просит его зайти вечером в тот домик, где они читали «Фауста». Молодым людям нужно срочно переговорить.
После чаепития Павел и Вера выходят на прогулку в сад и молча идут к чайному домику. Едва оказавшись внутри, влюбленные бросаются друг к другу. Внезапно Вера прерывает поцелуй и испуганно глядит по сторонам. Она очень бледна. Женщина говорит Павлу, что внезапно увидела свою мать. Вера порывается уйти. Павел пытается ее остановить, но женщина непреклонна в своем решении. Она уходит, назначив своему возлюбленному свидание на следующий день у озера.
Павел с трудом дожидается назначенного времени, идет к озеру. Солнце еще высоко в небе, поэтому он прячется в густом лозняке. Но проходит вечер, наступает ночь, а Вера не появляется.
В полночь Павел уже не выдерживает и направляется к дому. Окна в нем ярко освещены, а от заднего крыльца отъезжает экипаж. Павел предполагает, что Вере помешал уйти из дома неожиданный приезд гостей. Помещик возвращается домой, но его охватывает какая-то беспричинная тревога. Вдруг Павлу слышится чей-то дикий крик, затем еще один страшный возглас. Перепуганный мужчина уходит в другую комнату, но и там не может уснуть.
Утром Павел идет к Приимкову и узнает, что Вера больна, не встает с постели. Вечером она вышла в сад и вернулась в сильном испуге: там она встретила мать, которая простирала к ней руки. После этого Вера слегла и начала бредить. Врач не смог сказать ничего утешительного.
Вера все время цитирует «Фауста» и зовет мать. Павел приезжает несколько раз. В один из дней женщина его узнает и тихим голосом упрекает: «Зачем он здесь, в этом священном месте». Павел знает, что это цитата из «Фауста».
От Павла Александровича Б…
к Семену Николаевичу В…
Четвертого дня прибыл я сюда, любезный друг, и, по обещанию, берусь за перо и пишу к тебе. Мелкий дождь сеет с утра: выйти невозможно; да и мне же хочется поболтать с тобой. Вот я опять в своем старом гнезде, в котором не был – страшно вымолвить – целых девять лет. Чего, чего не перебывало в эти девять лет! Право, как подумаешь, я точно другой человек стал. Да и в самом деле другой: помнишь ты в гостиной маленькое, темненькое зеркальце моей прабабушки, с такими странными завитушками по углам, – ты всё, бывало, раздумывал о том, что оно видело сто лет тому назад, – я, как только приехал, подошел к нему и невольно смутился. Я вдруг увидел, как я постарел и переменился в последнее время. Впрочем, не я один постарел. Домишко мой, уже давно ветхий, теперь чуть держится, весь покривился, врос в землю. Добрая моя Васильевна, ключница (ты ее, наверно, не забыл: она тебя таким славным вареньем потчевала), совсем высохла и сгорбилась; увидав меня, она даже вскрикнуть не могла и не заплакала, а только заохала и раскашлялась, села в изнеможении на стул и замахала рукою. Старик Терентий еще бодрится, по-прежнему держится прямо и на ходу выворачивает ноги, вдетые в те же самые желтые нанковые панталошки и обутые– в те же самые скрыпучие козловые башмаки, с высоким подъемом и бантиками, от которых ты не однажды приходил в умиление… Но, боже мой! – как болтаются теперь эти панталошки на его худеньких ногах! как волосы у него побелели! и лицо совсем съежилось в кулачок; а когда он заговорил со мной, когда он начал распоряжаться и отдавать приказания в соседней комнате, мне и смешно и жалко его стало. Все зубы у него пропали, и он шамкает с присвистом и шипеньем. Зато сад удивительно похорошел: скромные кустики сирени, акации, жимолости (помнишь, мы их с тобой сажали) разрослись в великолепные сплошные кусты; березы, клены – всё это вытянулось и раскинулось; липовые аллеи особенно хороши стали. Люблю я эти аллеи, люблю серозеленый нежный цвет и тонкий запах воздуха под их сводами; люблю пестреющую сетку светлых кружков по темной земле – песку у меня, ты знаешь, нету. Мой любимый дубок стал уже молодым дубом. Вчера, среди дня, я более часа сидел в его тени на скамейке. Мне очень хорошо было. Кругом трава так весело цвела; на всем лежал золотой свет, сильный и мягкий; даже в тень проникал он… А что слышалось птиц! Ты, я надеюсь, не забыл, что птицы – моя страсть. Горлинки немолчно ворковали, изредка свистала иволга, зяблик выделывал свое милое коленце, дрозды сердились и трещали, кукушка отзывалась вдали; вдруг, как сумасшедший, пронзительно кричал дятел. Я слушал, слушал весь этот мягкий, слитный гул, и пошевельнуться не хотелось, а на сердце не то лень, не то умиление. И не один сад вырос: мне на глаза беспрестанно попадаются плотные, дюжие ребята, в которых я никак не могу признать прежних знакомых мальчишек. А твой фаворит, Тимоша, стал теперь таким Тимофеем, что ты себе представить не можешь. Ты тогда боялся за его здоровье и предсказывал ему чахотку; а посмотрел бы ты теперь на его огромные красные руки, как они торчат из узеньких рукавов нанкового сюртука, и какие у него повсюду выпираются круглые и толстые мышцы! Затылок, как у быка, и голова вся в крутых белокурых завитках – совершенный Геркулес Фарнезский! Впрочем, лицо его изменилось меньше, чем у других, даже не очень увеличилось в объеме, и веселая, как ты говорил, «зевающая» улыбка осталась та же. Я его взял к себе в камердинеры; своего петербургского я бросил в Москве: очень уж он любил стыдить меня и давать чувствовать свое превосходство в столичном обращении. Собак моих я не нашел ни одной; все перевелись. Одна Нефка дольше всех жила – и та не дождалась меня, как Аргос дождался Улисса; не пришлось ей увидеть бывшего хозяина и товарища по охоте своими потускневшими глазами. А Шавка цела и так же лает сипло, и одно ухо так же прорвано, и репейники в хвосте, как быть следует. Я поселился в бывшей твоей комнатке. Правда, солнце в нее ударяет, и мух в ней много; зато меньше пахнет старым домом, чем в остальных комнатах. Странное дело! этот затхлый, немного кислый и вялый запах сильно действует на мое воображение: не скажу, чтобы он был мне неприятен, напротив; но он возбуждает во мне грусть, а наконец унылость. Я, так же как и ты, очень люблю старые пузатые комоды с медными бляхами, белые кресла с овальными спинками и кривыми ножками, засиженные мухами стеклянные люстры, с большим яйцом из лиловой фольги посередине, – словом, всякую дедовскую мебель; но постоянно видеть всё это не могу: какая-то тревожная скука (именно так!) овладеет мною. В комнате, где я поселился, мебель самая обыкновенная, домодельщина; однако я оставил в углу узкий и длинный шкаф с полочками, на которых сквозь пыль едва виднеется разная старозаветная дутая посуда из зеленого и синего стекла; а на стене я приказал повесить, помнишь, тот женский портрет, в черной раме, который ты называл портретом Манон Леско. Он немного потемнел в эти девять лет; но глаза глядят так же задумчиво, лукаво и нежно, губы так же легкомысленно и грустно смеются, и полуощипанная роза так же тихо валится из тонких пальцев. Очень забавляют меня шторы в моей комнате. Они когда-то были зеленые, но пожелтели от солнца: по ним черными красками написаны сцены из д’арленкуровского «Пустынника». На одной шторе этот пустынник, с огромнейшей бородой, глазами навыкате и в сандалиях, увлекает в горы какую-то растрепанную барышню; на другой – происходит ожесточенная драка между четырьмя витязями в беретах и с буфами на плечах; один лежит, en raccourci , убитый – словом, все ужасы представлены, а кругом такое невозмутимое спокойствие, и от самых штор ложатся такие кроткие отблески на потолок… Какая-то душевная тишь нашла на меня с тех пор, как я здесь поселился; ничего не хочется делать, никого не хочется видеть, мечтать не о чем, лень мыслить; но думать не лень: это две вещи разные, как ты сам хорошо знаешь. Воспоминания детства сперва нахлынули на меня… куда я ни шел, на что ни взглядывал, они возникали отовсюду, ясные, до малейших подробностей ясные, и как бы неподвижные в своей отчетливой определенности… Потом эти воспоминания сменились другими, потом… потом я тихонько отвернулся от прошедшего, и только осталось у меня в груди какое-то дремотное бремя. Вообрази! сидя на плотине, под ракитой, я вдруг неожиданно заплакал и долго бы проплакал, несмотря на свои уже преклонные лета, если бы не устыдился проходившей бабы, которая с любопытством посмотрела на меня, потом, не обращая ко мне лица, прямо и низко поклонилась и прошла мимо. Я бы очень желал остаться в таком настроении (плакать, разумеется, я уже больше не буду) до самого моего отъезда отсюда, то есть до сентября месяца, и очень был бы огорчен, если б кто-нибудь из соседей вздумал посетить меня. Впрочем, опасаться этого, кажется, нечего; у меня же и нет близких соседей. Ты, я уверен, поймешь меня; ты знаешь сам по опыту, как часто бывает благотворно уединение… Оно мне нужно теперь, после всяческих странствований.
А скучать я не буду. Я привез с собой несколько книг, и здесь у меня библиотека порядочная. Вчера я раскрыл все шкафы и долго рылся в заплесневших книгах. Я нашел много любопытных, прежде мною не замеченных вещей: «Кандида» в рукописном переводе 70-х годов; ведомости и журналы того же времени; «Торжествующего хамелеона» (то есть Мирабо); «Le Paysan perverti» и т. д. Попались мне детские книжки, и мои собственные, и моего отца, и моей бабки, и даже, представь себе, моей прабабки: на одной ветхой-ветхой французской грамматике, в пестром переплете, написано крупными буквами: Ce livre appartient à m-lle Eudoxie de Lavrine и выставлен год – 1741. Я увидал книги, привезенные мною когда-то из-за границы, между прочим гётевского «Фауста». Тебе, может быть, неизвестно, что, было время, я знал «Фауста» наизусть (первую часть, разумеется) от слова до слова; я не мог начитаться им… Но другие дни – другие сны, и в течение последних девяти лет мне едва ли пришлось взять Гёте в руки. С каким неизъяснимым чувством увидал я маленькую, слишком мне знакомую книжку (дурного издания 1828 года). Я унес ее с собою, лег на постель и начал читать. Как подействовала на меня вся великолепная первая сцена! Появление Духа Земли, его слова, помнишь: «На жизненных волнах, в вихре творения», возбудили во мне давно не изведанный трепет и холод восторга. Я вспомнил всё: и Берлин, и студенческое время, и фрейлейн Клару Штих, и Зейдельманна в роли Мефистофеля, и музыку Радзивилла и всё и вся… Долго не мог я заснуть: моя молодость пришла и стала передо мною, как призрак; огнем, отравой побежала она по жилам, сердце расширилось и не хотело сжаться, что-то рвануло по его струнам, и закипели желания…
Вот каким грезам предавался твой почти сорокалетний друг, сидя, одинокий, в своем одиноком домишке! Что, если бы кто подсмотрел меня? Ну, так что ж? Я бы нисколько не устыдился. Стыдиться – это тоже признак молодости; а я, знаешь ли, почему стал замечать, что стараюсь? Вот почему. Я теперь стараюсь преувеличивать перед самим собою свои веселые ощущения и укрощать грустные, а в дни молодости я поступал совершенно наоборот. Бывало, носишься с своей грустью, как с кладом, и совестишься веселого порыва…
А все-таки мне кажется, что, несмотря на весь мой жизненный опыт, есть еще что-то такое на свете, друг Горацио, чего я не испытал, и это «что-то» – чуть ли не самое важное.
Эх, до чего я дописался! Прощай! До другого раза. Что ты делаешь в Петербурге? Кстати: Савелий, мой деревенский повар, велит тебе кланяться. Он тоже постарел, но не слишком, потолстел и обрюзг немного. Так же хорошо делает куриные супы с разварными луковицами, ватрушки с узорчатой каймой и пигус – знаменитое степное блюдо пигус, от которого у тебя язык побелел и стоял колом в течение целых суток. Зато жареное он по-прежнему засушивает так, что хоть стучи им по тарелке – настоящий картон. Однако прощай!
Твой П. Б.
От того же к тому же
Имею сообщить тебе довольно важную новость, любезный друг. Слушай! Вчера, перед обедом, захотелось мне погулять – только не в саду; я пошел по дороге в город. Идти без всякой цели быстрыми шагами по длинной прямой дороге – очень приятно. Точно дело делаешь, спешишь куда-то. Смотрю: едет навстречу коляска. «Не ко мне ли?» – подумал я с тайным страхом… Однако нет: в коляске сидит господин с усами, мне незнакомый. Я успокоился. Но вдруг этот господин, поравнявшись со мною, велит кучеру остановить лошадей, учтиво приподнимает фуражку и еще учтивее спрашивает меня: не я ли такой-то? – называя меня по имени. Я, в свою очередь, останавливаюсь и с бодростью подсудимого, которого ведут к допросу, отвечаю: «Я такой-то», а сам гляжу, как баран, на господина с усами и думаю про себя: «А ведь я его видал где-то!»
– Вы меня не узнаёте? – произносит он, вылезая между тем из коляски.
– Никак нет-с.
– А я так узнал вас тотчас.
Слово за слово: оказывается, что это был Приимков, помнишь, бывший наш университетский товарищ. «Что же это за важная новость? – думаешь ты в это мгновение, любезный Семен Николаич. – Приимков, сколько мне помнится, малый был довольно пустой, хотя не злой и не глупый». Всё так, дружище, но слушай продолжение разговора.
– Я, говорит, очень обрадовался, когда услыхал, что вы приехали в свою деревню, к нам в соседство. Впрочем, не я один обрадовался.
– Позвольте узнать, – спросил я, – кто же еще был так любезен…
– Моя жена.
– Ваша жена!
– Да, моя жена: она ваша старая знакомая.
– А позвольте узнать, как зовут вашу супругу?
– Ее зовут Верой Николаевной; она Ельцова урожденная…
– Вера Николаевна! – восклицаю я невольно…
Вот это-то и есть самая та важная новость, о которой я говорил тебе в начале письма.
Но, может быть, ты и в этом ничего не находишь важного… Придется мне рассказать тебе кое-что из моей прошедшей… давно прошедшей жизни.
Когда мы вместе с тобой вышли из университета в 183… году, мне было двадцать три года. Ты поступил на службу; я, как тебе известно, решился отправиться в Берлин. Но в Берлине раньше октября нечего было делать. Мне захотелось провести лето в России, в деревне, полениться хорошенько в последний раз, а там уже приняться за работу не шутя. Насколько сбылось это последнее предположение, об этом теперь распространяться нечего… «Но где мне провести лето?» – спрашивал я себя. В свою деревню мне ехать не хотелось: отец мой недавно скончался, близких родных у меня не было, я боялся одиночества, скуки… А потому я с радостью принял предложение одного моего родственника, двоюродного дяди, погостить у него в имении, в Т***ой губернии. Он был человек зажиточный, добрый и простой, жил барином и палаты имел барские. Я поселился у него. Семейство у дяди было большое: два сына и пять дочерей. Кроме того, в доме у него проживало пропасть народу. Гости беспрестанно наезжали – а все-таки весело не было. Дни протекали шумно, уединиться не было возможности. Всё делалось сообща, все старались чем-нибудь рассеяться, что-нибудь придумать, и к концу дня все уставали страшно. Пошлым чем-то отзывалась эта жизнь. Я уже начинал мечтать об отъезде и ждал только, чтобы прошли дядины именины, но в самый день этих именин на бале я увидел Веру Николаевну Ельцову – и остался.
Ей было тогда шестнадцать лет. Она жила с своею матерью в маленьком именьице, верстах в пяти от моего дяди. Отец ее – человек, говорят, весьма замечательный – быстро достиг полковничьего чина и пошел бы еще далее, но погиб в молодых летах, нечаянно застреленный на охоте товарищем. Вера Николаевна осталась после него ребенком. Мать ее была тоже женщина необыкновенная: она говорила на нескольких языках, много знала. Она была семью или восемью годами старше своего мужа, за которого вышла по любви; он тайно увез ее из родительского дома. Она едва перенесла его потерю и до самой смерти (по словам Приимкова, она умерла скоро после свадьбы дочери) носила одни черные платья. Я живо помню ее лицо: выразительное, темное, с густыми, поседелыми волосами, большими, строгими, как бы потухшими глазами и прямым тонким носом. Ее отец – фамилия его была Ладанов – лет пятнадцать прожил в Италии. Мать Веры Николаевны родилась от простой крестьянки из Альбано, которую на другой день после ее родов убил трастеверинец, ее жених, у которого Ладанов ее похитил… Эта история в свое время наделала много шуму. Вернувшись в Россию, Ладанов не только из дома, из кабинета своего не выходил, занимался химией, анатомией, кабалистикой, хотел продлить жизнь человеческую, воображал, что можно вступать в сношения с духами, вызывать умерших… Соседи считали его за колдуна. Он чрезвычайно любил дочь свою, сам учил ее всему, но не простил ей ее побега с Ельцовым, не пустил к себе на глаза ни ее, ни ее мужа, предсказал им обоим жизнь печальную и умер один. Оставшись вдовою, г-жа Ельцова посвятила весь свой досуг на воспитание дочери и почти никого не принимала. Когда я познакомился с Верой Николаевной, она, представь себе, ни в одном городе не бывала отроду, даже в своем уездном.
Вера Николаевна не походила на обыкновенных русских барышень: на ней лежал какой-то особый отпечаток. Меня с первого раза поразило в ней удивительное спокойствие всех ее движений и речей. Она, казалось, ни о чем не хлопотала, не тревожилась, отвечала просто и умно, слушала внимательно. Выражение ее лица было искреннее и правдивое, как у ребенка, но несколько холодно и однообразно, хотя и не задумчиво. Веселою она бывала редко и не так, как другие: ясность невинной души, отраднее веселости, светилась во всем ее существе. Она была небольшого роста, очень хорошо сложена, немного тонка, черты имела правильные и нежные, прекрасный ровный лоб, золотисто-русые волосы, нос прямой, как у матери, довольно полные губы; серые с чернотой глаза глядели как-то слишком прямо из-под пушистых, кверху загнутых ресниц. Руки у ней были невелики, но не очень красивы: у людей с талантами таких рук не бывает… и действительно, за Верой Николаевной никаких особенных талантов не водилось. Голос у ней звенел, как у семилетней девочки. Я на бале у дяди был представлен ее матери и, несколько дней спустя, в первый раз поехал к ним.
Г-жа Ельцова была женщина очень странная, с характером, настойчивая и сосредоточенная. На меня она имела влияние сильное: я и уважал ее и побаивался ее. Всё у ней делалось по системе, и дочь свою она воспитала по системе, но не стесняла ее свободы. Дочь любила ее и верила ей слепо. Стоило г-же Ельцовой дать ей книжку и сказать: вот этой страницы не читай – она скорее предыдущую страницу пропустит, а уж не заглянет в запрещенную. Но и у г-жи Ельцовой были свои idées fixes , свои коньки. Она, например, как огня боялась всего, что может действовать на воображенье; а потому ее дочь до семнадцатилетнего возраста не прочла ни одной повести, ни одного стихотворения, а в географии, истории и даже в естественной истории частенько ставила в тупик меня, кандидата, и кандидата не из последних, как ты, может быть, помнишь. Я было раз попытался потолковать с г-жой Ельцовой об ее коньке, хотя трудно было вовлечь ее в разговор: она очень была молчалива. Она только головой покачала.
– Вы говорите, – сказала она наконец, – читать поэтические произведения и полезно и приятно… Я думаю, надо заранее выбрать в жизни: или полезное, или приятное, и так уже решиться, раз навсегда. И я когда-то хотела соединить и то и другое… Это невозможно и ведет к гибели или к пошлости.
Да, удивительное существо была эта женщина, существо честное, гордое, не без фанатизма и суеверия своего рода. «Я боюсь жизни», – сказала она мне однажды. И точно, она ее боялась, боялась тех тайных сил, на которых построена жизнь и которые изредка, но внезапно пробиваются наружу. Горе тому, над кем они разыграются! Страшно сказались эти силы Ельцовой: вспомни смерть ее матери, ее мужа, ее отца… Это хотя бы кого запугало. Я не видал, чтоб она когда-нибудь улыбнулась. Она как будто заперлась на замок и ключ бросила в воду. Она, должно быть, много горя перенесла на своем веку и никогда ни с кем не поделилась им: всё в себе затаила. Она до того приучила себя не давать воли своим чувствам, что даже стыдилась выказывать страстную любовь свою к дочери; она ни разу не поцеловала ее при мне, никогда не называла ее уменьшительным именем, всегда – Вера. Помню одно ее слово; я как-то сказал ей, что все мы, современные люди, надломленные… «Надламывать себя не для чего, – промолвила она, – надо всего себя переломить или уж не трогать…»
Весьма немногие ездили к Ельцовой; но я посещал ее часто. Я втайне сознавал, что она ко мне благоволила; а Вера Николаевна мне очень нравилась. Мы с ней разговаривали, гуляли… Мать не мешала нам; сама дочь не любила быть без матери, и я, с своей стороны, тоже не чувствовал потребности уединенной беседы. У Веры Николаевны была странная привычка думать вслух; по ночам она во сне громко и явственно говорила о том, что ее поразило в течение дня. Однажды, поглядев на меня внимательно и, по обыкновению своему, тихонько подпершись рукою, она сказала: «Мне сдается, что Б. хороший человек; но положиться на него нельзя». Отношения между нами были самые дружелюбные и ровные; только однажды мне показалось, что я подметил там, где-то далеко, в самой глубине ее светлых глаз, что-то странное, какую-то негу и нежность… Но, может быть, я ошибся.
Между тем время шло, и мне уже пора было собираться в отъезд. Но я всё медлил. Бывало, как подумаю, как вспомню, что скоро я не увижу более этой милой девушки, к которой я так привязался, – жутко мне станет… Берлин начинал терять свою притягательную силу. Я не смел самому себе сознаться в том, что во мне происходило, да я и не понимал, что происходило во мне, – точно туман бродил в душе. Наконец, в одно утро мне вдруг всё стало ясно. «Чего еще искать, – подумал я, – куда стремиться? Ведь истина все-таки в руки не дастся. Не остаться ли лучше здесь, не жениться ли?» И, вообрази себе, эта мысль о женитьбе нисколько не испугала меня тогда. Напротив, я обрадовался ей. Мало того: в тот же день я объявил о своем намерении, только не Вере Николаевне, как бы следовало ожидать, а самой Ельцовой. Старуха посмотрела на меня.
– Нет, – сказала она, – мой милый, поезжайте в Берлин, надломитесь-ка еще. Вы добры; но не такой муж нужен для Веры.
Я потупился, покраснел и, что тебя, вероятно, удивит еще более, тотчас же внутренне согласился с Ельцовой. Через неделю я уехал и с тех пор уже не видал ни ее, ни Веры Николаевны.
Я описал тебе мои похождения вкратце, потому что знаю, ты не любишь ничего «пространственного». Приехав в Берлин, я очень скоро забыл Веру Николаевну… Но, признаюсь, неожиданное известие о ней меня взволновало. Меня поразила мысль, что она так близко, что она моя соседка, что я ее на днях увижу. Прошедшее, словно из земли, внезапно выросло передо мною, так и надвинулось на меня. Приимков объявил мне, что посетил меня именно с целью возобновить наше старинное знакомство и что он надеется в самом скором времени увидать меня у себя. Он мне сообщил, что служил в кавалерии, вышел в отставку поручиком, купил имение в восьми верстах от меня и намерен заниматься хозяйством, что у него было трое детей, но что двое умерли, осталась пятилетняя дочь.
– И жена ваша меня помнит? – спросил я.
– Да, помнит, – отвечал он с небольшой запинкой. – Конечно, она тогда была еще, можно сказать, ребенок; но ее матушка вас всегда очень хвалила, а вы знаете, как она дорожит каждым словом покойницы.
Пришли мне на память слова Ельцовой, что я не гожусь для ее Веры… «Стало быть, ты годился», – подумал я, сызбока посматривая на Приимкова. Он у меня пробыл несколько часов. Он очень хороший, милый малый, так скромно говорит, так добродушно смотрит; его нельзя не полюбить… но умственные способности его не развились с тех пор, как мы его знали. Я непременно к нему поеду, может быть, завтра же. Чрезвычайно любопытно мне посмотреть, что такое вышло из Веры Николаевны?
Ты, злодей, вероятно, смеешься теперь надо мною, сидя за своим директорским столом; а я все-таки тебе напишу, какое впечатление она произведет на меня. Прощай! До следующего письма.
Твой П. Б.
Entbehren sollst du, sollst entbehren! – 1549 стих первой части «Фауста» Гёте, из сцены «Studierzimmer». В трагедии Гёте Фауст иронизирует над этим изречением, призывающим к отказу от запросов своего «я», к смирению своих желаний, как над «прописной мудростью»; Тургенев полемически использует его в качестве эпиграфа к повести.
Геркулес Фарнезский. – Имеется в виду находящаяся в Неаполитанском музее знаменитая статуя работы афинского скульптора эпохи Римской империи Гликона, которая изображает отдыхающего Геракла (Геркулеса), опирающегося на палицу.
. …и та не дождалась меня, как Аргос дождался Улисса… – В «Одиссее» Гомера любимый охотничий пес Одиссея (Улисса) Аргос встречает хозяина после возвращения его из долгих странствий и затем издыхает (XVII песнь).
Манон Леско – героиня романа французского писателя Антуана Франсуа Прево «История кавалера де Грие и Манон Леско» (1731). Женский портрет, напоминающий Манон Леско, часто выступает в ряду других старинных портретов середины XVIII века в повестях Тургенева (см.: Гроссман Л. Портрет Манон Леско. Два этюда о Тургеневе. М., 1922, с.7–41).
. …сцены из д’арленкуровского «Пустынника». – Д’Арленкур (d’Arlincourt) Шарль Виктор Прево (1789–1856) – французский романист, легитимист и мистик, романы которого в свое время пользовались широкой известностью, выдержали несколько изданий, переводились на многие европейские языки, инсценировались. Особенно популярен был его роман «Le solitaire» – «Пустынник», или «Отшельник». Романы д’Арленкура сохранились в спасской библиотеке с надписью матери Тургенева (Barbe de Tourguéneff) (см.: Португалов M. Тургенев и его предки в качестве читателей. – «Тургениана». Орел, 1922, с. 17).
. …«Кандида» в рукописном переводе 70-х годов… – Первый перевод на русский язык романа Вольтера «Кандид, или Оптимизм, то есть наилучший свет» вышел в Петербурге в 1769 г., последующие – в 1779, 1789 гг. Речь идет о рукописной копии одного из этих переводов. Подобная копия имелась в спасской библиотеке. «Этот редкостный экземпляр, – отмечал М. В. Португалов, – в хорошо сохранившемся переплете имеет на корешке (внизу) инициалы: А. Л. (Алексей Лутовинов)» (там же, с. 16). Тот же рукописный список «Кандида» упоминается и в «Нови» (сохранялся в «заветном ящике» Фомушки – см. «Новь», гл. XIX).
. «Торжествующий хамелеон» (то есть: Мирабо) – анонимный памфлет «Торжествующий хамелеон, или Изображение анекдотов и свойств графа Мирабо», перев. с нем. М., 1792 (в 2-х частях).
. «Le Paysan perverti» – «Развращенный крестьянин» (1776) – роман французского писателя Ретифа де ла Бретонна (Restif de la Bretonne, 1734–1806), имевший большой успех. По свидетельству М. В. Португалова, «все упомянутые <в „Фаусте“> книги находятся и теперь в Тургеневской библиотеке: и роман Ретифа де ла Бретонна, с автографом Pierre de Cologrivoff, и „Хамелеон“ гр. Мирабо, и старые учебники матери и бабки Тургенева с той же надписью, только вместо Eudoxie de Lavrine (кстати упомянуть, бабка И. С. из рода Лавровых) поставлено „A Catharinne de Somov“…» (указ. соч., с. 27–28). Тургенев описывает в «Фаусте» спасскую библиотеку как типичную для среднедворянского помещичьего круга, к которому принадлежали его предки.
С каким неизъяснимым чувством увидал я маленькую, слишком мне знакомую книжку (дурного издания 1828 года). – Имеется в виду привезенное Тургеневым в Спасское из-за границы издание: Goethe J. W. Werke. Vollständige Ausgabe. Stuttgart und Tübingen, 1827–1830. Bd. I–XL. «Фауст» (1-я часть) был напечатан в 12-м томе этого издания, вышедшем в одном переплете с 11-м в 1828 г. (см.: Горбачева, Молодые годы Т, с. 43).
Клара Штих (1820–1862) – немецкая драматическая актриса, выступавшая в наивно-сентиментальных ролях и пользовавшаяся в начале 1840-х годов в Берлине, в период пребывания там Тургенева, большим успехом. Как об актрисе, занявшей главное место на берлинской сцене, упоминает о ней К. Гуцков в главе «Берлинская театральная жизнь накануне 1840 г.» (Gutzkow К. Berliner Erinnerungen und Erlebnisse. Hrsg. von P. Friedländer. Berlin, 1960, S. 358).
. …и Зейдельманна в роли Мефистофеля. – Карл Зендельманн (1793–1846) – знаменитый немецкий актер, игравший на берлинской сцене в 1838–1843 гг. в пору пребывания там Тургенева, исполнитель центральной роли в «Натане Мудром» Лессинга и разнообразных ролей в трагедиях Шиллера и Шекспира. Мефистофеля в «Фаусте» Гёте он играл в гротесковой манере, сочетая трагические и комические элементы (см. восторженный отзыв о нем П. В. Анненкова в «Письмах из-за границы (1840–1843)» в кн.: Анненков и его друзья, с. 131–132; о роли Зейдельманна в освобождении актерского немецкого искусства от напыщенной декламации и ложного пафоса см.: Троицкий З. Карл Зейдельманн и формирование сценического реализма в Германии. М.; Л., 1940).
Музыку Радзивилла… – Антон Генрих Радзивилл, князь (1775–1833) – польский магнат, живший с молодых лет при берлинском дворе, музыкант и композитор, автор ряда романсов, девяти песен из «Вильгельма Майстера» Гёте и партитуры к его трагедии «Фауст», впервые исполненной посмертно 26 октября 1835 г. берлинской Певческой академией и изданной в Берлине в том же 1835 г. В 1837 году радзивилловский «Фауст» с успехом исполнялся в Лейпциге, а в 1839 г. – в Эрфурте. Музыка Радзивилла к «Фаусту» привлекла внимание Шопена, Шумана и Листа. Лист в своей книге о Шопене, которая могла быть известна Тургеневу, дал высокую оценку партитуры Радзивилла к «Фаусту» (см.: Liszt Fr. Fr. Chopin. Paris, 1852, p. 134).
