Мы опубликовали первую часть записок нашего корреспондента Жанны Чуль, которая пять лет прожила в монастырях. Сначала в богатом и знаменитом Воскресенском Новодевичьем, что в Петербурге. Потом — в бедном Иоанно-Предтеченском, что в Москве. Сегодня мы заканчиваем публиковать этот уникальный текст о современных монастырских нравах.

Жанна Чуль

«Вернись немедленно!»

Я ушла из Новодевичьего монастыря в Петербурге, потому что сил не было терпеть такую жизнь. Миф о доброй матушке-игуменье был развеян ею же. Я долго собиралась с духом, перебирала возможные варианты ухода. Помог случай.

30 сентября игуменья София праздновала день ангела. Обычно этот праздник — день святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии — приравнивался по торжественности к приезду в обитель патриарха. За несколько дней у сестер и минутки свободной не выдавалось: они мыли, чистили, закупали множество продуктов для пышной трапезы. Из цветов плели гирлянды и составляли громадные клумбы. Храм празднично украшался. Гости шли длинной чередой. Тех, кто чином попроще, игуменья принимала в храме и в сестринской трапезной. Представителей власти и бизнесменов потчевала деликатесами и наливками в собственном домике. Сестрам в свой день ангела мать София тоже сделала подарок. Подарила каждой набор: книга, иконка и пачка чая. Я на праздничную трапезу не пришла: была дежурной по храму. Да и не очень-то хотелось. Отношения у нас с матушкой уже были напряженные.

Мой подарок принесла в храм инокиня Ольга. Но по ошибке взяла набор для другой послушницы. Та раскричалась, что осталась без подарка. Матушка на следующий день вызвала нас с инокиней Ольгой в свой кабинет. «Ты почему ей носила подарок? Ты — ее келейница? (Прислуга лиц монашеского звания. — Авт.)» — грозно спросила она трепещущую Ольгу. Не слушая наших ответов, сообщила свой вердикт: «С Ольги я снимаю апостольник (головной убор в женском монашестве), а Иоанну — отправляю домой». Я развернулась и ушла. Не отреагировала даже на возгласы настоятельницы, обращенные ко мне: «Вернись! Вернись немедленно». Пошла собирать вещи. Как полное нарушение человеческих прав, как акт недоверия к своим сестрам, я рассматриваю тот факт, что насельницы обязаны в монастыре сдавать паспорта. Хранятся они в канцелярском сейфе: это дает гарантию игуменье, что сестра без документа не сбежит. Мне паспорт долго не возвращали. Пришлось пригрозить, что приду в обитель с полицией…

Новая обитель

Дома я долго не могла вернуться к нормальной жизни. Ведь в монастыре привыкла работать без выходных. Порой невзирая на боль и плохое самочувствие. Не считаясь со временем суток и погодными условиями. И хотя была вымотана физически и морально, продолжала и дома по привычке вставать в шесть утра. Чтобы занять себя и как-то сориентироваться, что делать дальше, ездила в Стрельну, в Троице-Сергиеву мужскую пустынь. Посещала богослужения. Помогала убирать храм, работала в огороде. Требовались душе покой и отдых, какая-то перемена. И я поехала в двухнедельное путешествие в Израиль. Посетила Иерусалим и главные места в жизни Иисуса Христа: Назарет в Галилее, гору Фавор, омылась в реке Иордан… Когда вернулась, отдохнувшая и просветленная, священник пустыни отец Варлаам, на мой вопрос, что же мне делать дальше, благословил ехать в Москву в Иоанно-Предтеченский женский монастырь. Я о нем прежде не слышала. Нашла в Интернете адрес. Собралась в дорогу. Мама плакала. Так же горько и безутешно, как и три года назад, когда я уходила в Новодевичий монастырь…

С трудом нашла в Москве эту обитель, долго кружила вокруг нее, хотя от метро «Китай-город» было до монастыря пять минут ходьбы пешком. На звонок в дверь на крыльцо вышла приветливая миловидная сестра в черном монашеском облачении. Она провела меня к игуменье Афанасии. Я пришла очень вовремя: через полчаса настоятельница уезжала в больницу, где ей предстояло провести три недели. Когда меня вели наверх по лестнице, отметила про себя, какая кругом разруха и грязь. И, конечно, в дальнейшем тоже постоянно сравнивала свою жизнь в первом монастыре и в теперешнем.

Глушь возле Кремля

Игуменью Афанасию сестры видели редко: или во время богослужения, или если сама к себе в келью вызывала. Матушка была серьезно больна — даже ходила с трудом. Так и сидела все время у себя в келье. На общую трапезу игуменья не спускалась из-за больных ног. Три раза в день к ней с подносом еды поднималась особо приближенная женщина, которая работала по найму поваром. За годы в монастыре она нашла к игуменье подход, они подолгу вели беседы за закрытыми дверьми. От Натальи игуменья узнавала все новости обители и была в курсе жизни сестер. Когда у Натальи был выходной день, еду благословляли приносить кому-нибудь из сестер. А поднос с пустой посудой игуменья выносила в коридор и ставила на аквариум с золотыми рыбками.

По сравнению с Воскресенским Новодевичьим этот монастырь был куда проще. Хоть и находился Иоанно-Предтеченский в десяти минутах ходьбы от Кремля, бедность была такая, как будто в глуши лесной жили сестры. В Новодевичьем я принимала душ каждый день. А здесь — экономили воду. Для сестер и игуменьи стало потрясением, когда они узнали, что я моюсь ежедневно. Душ, как оказалось, настоящий монах принимает раз в неделю (а лучше и в две!). Телефон с городским номером прослушивался. Такой же аппарат стоял в келье у благочинной, и в любую секунду среди разговора можно было услышать в трубке сопение бдящей порядок сестры: думай, что говоришь, и не празднословь. Свет гасили по всему монастырю еще до одиннадцати часов вечера. В Новодевичьем же у нас во всех коридорах горел ночной свет. Конечно, к бережному отношению к электроэнергии там взывали, но не настолько, чтобы по ночам проверять. Игуменья София благословляла в храме вешать объявление: «В монастыре долг по электроэнергии 3 миллиона рублей. Просим прихожан пожертвовать на оплату долга». А в Иоанно-Предтеченском просто экономили…

В комнате с высоким под три метра потолком, куда меня поселили в новом монастыре, свисали лохмотья штукатурки. Окно было закрыто и наполовину завешано,

как делают это в деревне, серой застиранной задергушкой. Стены закопченные и

грязные. На полу, между покосившимися шкафами — включенные на полную мощность обогреватели. Спертый воздух: тяжелый запах горелого воздуха, смешанный с запахом пота и старых вещей. Как позже призналась мне монахиня Анувия, все эти столы и шкафы подобраны были на помойке.

Кроме меня, еще три жильца. Две инокини — мать Алексия и мать Иннокентия (позднее с ней у нас шла постоянная борьба за открытое окно. Даже в теплую погоду она велела его закрывать — боялась простудиться) и послушница Наталья. Комната перегорожена веревками, на которых висят одинаковые серые от грязи большие лоскуты ткани. У каждой сестры за занавеской горит свечка или лампадка. В моем закутке кровать, на стене — тканый ковер с изображением Божией Матери «Умиление». Стул, стол с провисающими ящиками, тумбочка. В углу — полка с иконами и лампадкой. Я бессильно опустилась на стул. Заснуть в эту ночь мне не удалось. За занавеской я чувствовала себя как в норе. Воздуха не было совсем. Кровать жалобно скрипела. А все три мои соседки, едва улеглись и погасили свет, начали… храпеть! Это был самый настоящий кошмар. По потолку носились причудливые тени от мерцающих лампад. Я не выдержала и тихо заплакала. Забыться, провалиться в тяжелый сон мне удалось только под утро. Едва я задремала, зазвонил колокольчик: подъем!

Суп нищим

Для начала дали мне послушание — фотографировать (почему-то никто не хотел брать в руки фотоаппарат) все события и внутреннюю жизнь обители, помогать на кухне повару в приготовлении трапезы, мыть посуду вечерами. Иногда я мыла и лестницу, ведущую наверх в сестринские кельи.

Позже мне доверили кормить нищих у ворот. Это было морально тяжелое послушание. К двум часам дня к воротам выносился стол. Со всех сторон начинали стекаться бомжи. Многих мы уже знали в лицо, но приходили и те, кто попал в трудную жизненную ситуацию — например, обокрали человека на вокзале. В строго назначенный час все эти несчастные спешили в Иоанно-Предтеченский монастырь. В этом тоже было огромное отличие двух обителей. В Новодевичьем, несмотря на всю его роскошь, сухой корки не получит просящий, пока не отработает. Однажды меня остановил мужчина, оборванный, еле держащийся на ногах от слабости. Он просил всего лишь хлеба. Я обратилась за благословением на это к ризничей, которая осталась за старшую в обители, пока игуменья находилась в отъезде. Она была неумолима: пусть хотя бы подметет двор.

Нищим (их ласково называли «бедненькими») в Иоанно-Предтеченском монастыре выносили суп в одноразовой пластиковой тарелке, два куска хлеба и жидкий чай. Их голодные глаза загорались при виде еды! Бомжам постоянно требовались одежда и обувь. Поэтому в монастыре был налажен круговорот одежды. Прихожане приносили ненужную одежду. Нищие моментально расхватывали выносимые им, особенно по лютой зимней стуже, варежки, носки и шапки.

Массаж — богачам

В Новодевичьем монастыре долгое время арендовали помещения различные организации. Кроме платы, они дарили сестрам подарки к праздникам. Косметическая фирма «Рив Гош», например, снабжала монахинь шампунями и гелями для душа. Когда срок аренды закончился и организациям ее не продлили, игуменья стала искать применение освободившимся помещениям. Хотела семейный детский дом устроить, но сестры запротестовали, забоявшись ответственности. Тогда, по благословению патриарха Кирилла, София устроила в этих помещениях архиерейскую гостиницу. Каждая келья по своей роскоши мебели и утвари соперничала с самым дорогим мирским отелем. Пол устлан пушистым ярким ковром. В трапезной в огромной келье весело трещали канарейки. На нижнем этаже расположились сауна, массажное кресло и даже бассейн. Унитазы в особо роскошных кельях были с подсветкой и функциями омывания и массажа, даже функция «клизма» предусмотрена… А в Иоанно-Предтеченском в это время глубоких тарелок для супа не на всех едоков хватало! А унитазы были еще советских времен — чтобы спустить воду, надо было дергать за веревочку.

Судьба балерины

Удивительное все-таки создание человек: сколько же он может вынести!? Но, как говорится, каждому крест по силам дается. Инокиня Евсевия, с которой первые дни мне пришлось делить и келью, и послушания, — хрупкая женщина пятидесяти лет. На момент нашего с ней знакомства ее монашеский стаж был семнадцать лет. Интересно, что в прошлом она окончила Ленинградское хореографическое училище имени А. Я. Вагановой и была балериной Мариинского театра. В монастырь ушла накануне ответственных длительных гастролей театра в Японию… Основное ее послушание — старшая просфорница. Мне довелось в первый месяц трудиться в просфорне. Без преувеличения скажу: печь просфоры — тяжелейшая работа.

Те, у кого там послушание, встают раньше всех. На утреннюю службу не идут — в самой просфорне зажигают лампаду перед иконой Иисуса Христа и читают молитвы. И только после этого приступают к работе.

В просфорне мы проводили весь день: с 6 утра и до 16-17 часов вечера. Все это время — на ногах. Присесть некогда — пока одна партия просфор выпекается, другую надо вырезать из теста. Обедали наспех и всухомятку. Здесь же, примостившись на краешке разделочного стола. В маленьком помещении очень жарко, душно. Противни с «верхами» и «низами» просфор тяжелые — из железа. Вырезать будущие просфоры надо очень аккуратно, по строго определенному размеру, иначе получатся кривобокими, а это — брак. Мать Евсевия была незаменима на этом послушании. Я удивлялась: откуда у нее, такой болезненной и хрупкой, столько сил? Ведь работой в просфорне не ограничивался список ее послушаний. Была она также помощником келаря (заведующий трапезной), в швейной мастерской помогала, по храму церковничать (следить за свечами и чистотой икон) ее ставили. Я, набегавшись по послушаниям, так уставала, что падала в конце дня в келье на кровать и моментально засыпала. А за занавеской мать Евсевия еще полночи читала бесконечные молитвы, каноны, акафисты, жития.

Несчастный случай в просфорне

Случались и серьезные неприятности: сестры от постоянной усталости и недосыпания становились рассеянными и могли сломать руку или ногу. Послушница Наталья (я удивилась, когда узнала, что ей всего 25 лет: в платке, надвинутом на самые глаза, с огрубевшей кожей, постоянно насупленная, она производила впечатление бабушки за 60…) готовилась стать инокиней, а время ожидания пострига коварно и полно искушений — это настолько естественно в монастыре, что уже никого не удивляет. Однажды в просфорне раскатывающей тесто машиной Наталья раздробила себе кисть левой руки. Мать Евсевия была с ней, от ее рассказа о случившемся мурашки бежали по коже от ужаса.

Мать Евсевия замешивала тесто: в большой чан засыпала просеянную муку, сухие дрожжи, соль, добавляла крещенскую воду. Вдруг за спиной у нее раздался душераздирающий крик. Обернулась: ее помощница скорчилась от боли, а вместо кисти у нее — кровоточащий кусок мяса. Скорая помощь увезла Наташу в больницу. Срочно сделали операцию. Заживала рука долго. Но и в голове у Наташи что-то переключилось: она вдруг стала заговариваться. Страшные вещи говорила девушка: то винила сестер, что она поранила руку из-за их колдовства, то уверяла, что казначея мать Анувия завалила ее работой и «хочет сделать из нее мальчика». Старшие сестры вовремя заметили, что с Натальей творится что-то неладное. Постриг отменили, а саму девушку отправили домой: «отдыхай и восстанавливай здоровье».

На особом положении

Казначея и строительница монастыря монахиня Анувия раньше работала археологом, руководила экспедициями в ближнем зарубежье. Она постоянно обещала сестрам: вот будущей весной обязательно переедем в новый корпус. У каждой будет своя келья! Пришла весна, за ней — лето, наступила осень… все оставалось без изменений. Жили сестры в тесноте и грязи. Казначея — женщина добрая и веселая. Но сама она обитала в своей квартире на окраине Москвы. С сыном, его женой и тремя внуками. В монастыре не жила ни одного дня — приезжала три-четыре раза в неделю: в алтаре послужит во время богослужения, обойдет обитель — и снова в мир. Келью отдельную имела: ей же надо хранить где-то свои вещи, подарки прихожан, переодеться из мирского платья в монашеское облачение для богослужения... Ездила на собственной машине. Каждый год обещала и игуменье, и духовнику: «Последний год так живу! Поселюсь в монастыре окончательно». Наступал следующий год — история продолжалась.

В душевой облупился кафель, и постоянно засорялся люк — у сестер выпадали их длинные волосы и забивали решетку. Убирать за собой, а тем более за мывшейся перед тобой сестрой, никто не спешил. Ответственная за душевую комнату ругалась, вывешивала объявления, увещевающие нерях. Однажды, отчаявшись докричаться до неопрятных сестер, повесила замок на пару дней на дверь. В пекарне по ночам водили хороводы рыжие тараканы. Днем на этих столах раскатывали тесто под пирожки и сдобу, которая продавалась в палатке рядом с монастырем. Я однажды зашла в пекарню поздно вечером, чтобы почитать книгу (в кельях-то свет давно погасили, даже свечку нельзя затеплить). Включила свет. Тараканы брызнули в разные стороны…

Уйти труднее, чем прийти

Однако не трудности быта гнали меня из монастыря. Когда за тебя годами принимают решения, а твое дело маленькое — не рассуждая исполнять послушание, отвыкаешь думать и чувствуешь себя бессильным связно выразить свои мысли и желания. Я начала пугаться сама себя — поняла, что стала плохо соображать. И еще мне хотелось деятельности. И свободы. Я уже не раз высказывала свое желание сестрам. Уезжая домой в отпуск, озвучила его и поставила вопрос на рассмотрение администрации монастыря. Спустя дней десять мне пришла на телефон (в Иоанно-Предтеченском монастыре, учитывая сложные бытовые условия, сестрам было разрешено пользоваться мобильным телефоном и Интернетом) эсэмэска о том, что меня благословляют уйти. Нужно было собрать вещи, сдать в библиотеку книги и свое облачение. Сестры трогательно прощались. Звали вернуться через год. Временно я перебралась на квартиру к знакомым. Но, когда бы ни зашла в монастырь, меня приветливо встречали и даже угощали обедом. Мне звонили в течение всего следующего года. Но я, видя знакомый номер, не брала трубку. Хотелось забыть все со мной произошедшее. Но не так-то просто это оказалось. Даже в снах возвращалась я в монастырь.

Первые дни я не верила своему счастью. Я буду спать столько, сколько хочу! Есть что хочу (я пять лет жила без мяса и, когда первый раз попробовала его после длительного перерыва, мне показалось, что я жую резину). И главное — отныне я сама себе игуменья. Дома родные приняли меня с распростертыми объятиями! Но прошел целый год, прежде чем я начала возвращаться к нормальной человеческой жизни. Во-первых, я никак не могла выспаться: сколько бы ни спала, мне было мало. Двенадцать, четырнадцать часов в сутки — все равно чувствовала себя утомленной и разбитой. Я засыпала в театре во время представления, на лекциях в фотошколе (куда я поступила, так как полюбила фотографировать в монастыре и хотела продолжать это занятие в миру), в транспорте — стоило только присесть или даже прислониться к чему-либо, как глаза сами собой закрывались.

Первые месяцы сложно было сосредоточить внимание и даже четко сформулировать свою мысль. В монастыре, если выдавались свободные полчаса, мы сидели в огороде на лавочке, молча и сложив руки, дышали воздухом — радовались выдавшемуся перерыву. Ни на чтение, ни на разговоры не было ни сил, ни желания. Одна из монахинь монастыря научила меня плести четки. И пользу обители приносило (четки шли на продажу в монастырскую лавку), и все какая-то смена деятельности. Занятие это меня выручило, когда я вернулась в мир: свои плетеные изделия я относила в церковь и даже получала за них немного денег. Какое-никакое подспорье для жизни.

Одним словом, уйти в монастырь оказалось морально гораздо проще, чем выйти из него….

Миша достался мне по наследству от предыдущей послушницы монастырского киоска. Начинаю работу и вижу, что неподалёку подолгу сидит мужчина лет 45. Одет он худо, небрит, на голове лыжная шапочка, на ногах тапочки. А глаза добрые и ясные, как у ребёнка.

Миша помогал тем, кто нёс послушание в монастырском киоске, когда нужны были мужские руки: воды в бочку натаскать для чая, расставить столы и стулья утром, а также собрать их вечером или в случае дождя. Протереть столы и убрать одноразовую посуду, забытую покупателями-паломниками…

Вообще-то, принести воды и расставить столы и стулья должен брат на послушании, который привозит хлеб и пирожки на тележке и увозит пустые ящики. Но он очень загружен работой, и не всегда его можно дождаться. А Миша тут как тут.

В выходные, когда народу в обители много, желающих попить чая с монастырскими пирожками столько, что я порой остаюсь без обеда. Выйти на улицу и прибраться некогда. А тут Миша:

Водички принести, а?

Давай тряпку, там детишки чай пролили, надо стол вытереть, во!

Щас дождяра ливанёт, давай мебель твою начну убирать.

Миша сейчас нигде не работает. Решил отдохнуть летом. А осенью собирается опять устраиваться на работу. У Миши - летние каникулы.

Знающие его люди говорят, что он всю жизнь работал грузчиком. А этой зимой - на мойке автобусов. Говорят, что он не пьёт. Очень кроткий человек. Но умственное развитие у Миши как у ребёнка.

Он говорит про себя:

Я, это, не очень умный. Живу, во!

Миша, как ты учился?

Смущённо улыбаясь, показывает один палец, а затем два пальца:

Колы да двойки! Во! Восемь классов закончил!

Миша, ты почему с работы ушёл?

Автобусы мыл! Зимой! Во! А ты попробуй зимой холодной водой автобусы мыть!

У Оптиной иногда стоят нищие, просят милостыню. Миша денег не просит.

Миша, ты на что живёшь? Ты не просишь милостыню?

Не! Я машины мою. Мне за это дают денежку. А иногда ничего не дают. Смеются.

Сегодня Мише за работу дали сто рублей. Миша счастлив. Он гордо показывает мне сторублёвую бумажку: «Деньги!» Сидит за столом. Время от времени достаёт сто рублей, разглаживает, рассматривает, снова бережно кладёт в карман.

К киоску подходит, по-детски улыбаясь, блаженненькая Мария, она уже пожилая. На плакате, висящем на груди, написано: «Помогите сироте Марии на лекарства».

Миша суетится, подбегает ко мне:

Во! Марии дай чаю! И пирожков! Это… С картошкой. И булочку с маком! Во! Я заплачу! У меня есть деньги!

И Миша радостно протягивает свою драгоценность - сторублёвую бумажку. Миша покупает Марии то, что любит сам, ведёт старушку, усаживает и радостно угощает. Он счастлив. У него есть деньги, и он может потратить их на нуждающегося человека.

Миша радуется простым вещам - солнцу и дождю. Чаю и булочке. Воробышку, клюющему крошки с его ладони. Рыжему коту за калькулятором. Возможности помочь людям. У Миши нет кризиса. Он не читает газет и не знает о нём.

Миша, у тебя родители живы?

Не! - Миша отвечает коротко и отходит.

Сидит за столом, думает, видимо, о грустном, затем подходит:

Алёнушка! А я свою мамочку знаешь где похоронил? На новом кладбище! У меня мамочка очень хорошая была. Она меня строго держала - во! И любила! А теперь я один совсем. Плохо, Алёнушка, одному.

Ну, ничего, Мишенька! Да и не один ты! Ты же со мной!

Да, я с тобой! Я тебе помогаю, да?!

Мишу угостили конфетами. Он приносит их мне:

Алёнушка, сестрёнка, конфеты, во!

У Миши есть мечта.

Алёнушка, а знаешь, хочу я свой домишко! У меня там банька будет, во! Хочу завести два поросёнка, барашка, гусей. Хорошо!

К киоску подходит милиционер:

Миша! Мишка! Ты чо не бреешься? Ты у нас этот, как ево, комильфо! Дон Жуан!

И обращаясь ко мне:

Он вам не мешает?

Миша смущён словом «комильфо». Я вижу, что он очень деликатен. При всей простоте Миша тонкостью чувств мог бы соперничать с самым образованным человеком. Миша краснеет и пытается улыбаться милиционеру, и я чувствую, как ему неудобно за грубые шутки. Душа у него детская и чистая.

Сегодня у Миши сплошные искушения. После милиционера к киоску на дорогой иномарке приехал холёный мужчина. Купил, долго выбирая, пирожок с рыбой и кофе. А потом подошёл к сидящему за столом Мише и, присаживаясь, бросил ему: «Пшёл вон отсюда! Развелись тут, бомжи несчастные!»

Миша покраснел и встал. Бросил взгляд в мою сторону и кротко отошёл от киоска. Сел на бордюр рядом с колонкой. Сидит. Голову опустил.

Мужчина из иномарки подходит ко мне второй раз: «Налейте, пожалуйста, ещё кофе».

Я глубоко вздыхаю. Мысленно прощаюсь с полюбившимся мне послушанием и отвечаю: «Простите, но я не могу налить вам кофе, пока вы не извинитесь перед моим братом, которого вы только что обидели».

Мужчина поражён:

Перед вашим братом?!

Да, Миша - мой брат. И ваш брат. Он очень расстроен. Утешьте его.

Я смотрю в глаза мужчине. Добавляю мягкости в голосе:

Пожалуйста!

Выражение лица мужчины меняется. Как будто встретившись взглядом со мной, он понимает меня и чувствует мою нежность к Мише.

Мужчина идёт к Мише, что-то говорит ему, хлопает по плечу. Они возвращаются вместе, и Мишу даже угощают кофе, хотя он деликатно отказывается. Мир восстановлен.

Мужчина садится в иномарку, вид у него весёлый. Он машет нам рукой и кричит: «Привет Оптиной!»

Мишин день кончается благополучно.

Кому-то Бог даёт ум, кому-то богатство, кому-то красоту. А Мише - кроткий нрав и доброе сердце.

У киоска снуют Божьи пташки. Те самые, которые не сеют и не пашут. А Господь их кормит. Всем посылает милосердный Господь на потребу. По словам псалмопевца Давида, Господь, «насытишася сынов, и оставиша останки младенцем своим!» И крох этих хватит рабу Божьему Мише…

Про Сашу и его сокровища

Саша замёрз. Рабочий день закончился, и мы можем спокойно выпить чаю. Наливаю Саше полную кружку горячего чая, он пьёт небольшими глотками и рассказывает о себе.

Раньше Саша работал мотористом на корабле. Несмотря на свою молодость, успел побывать в 24 странах мира. Саша любил весёлые и шумные компании. Мог много «принять на грудь». С одним выпьет, тот уснёт, а Саша к другому другу отправится - ему хочется общаться. Много было у него приятелей, многих он угощал. Хорошо зарабатывал, но так же быстро тратил.

И вот как-то перестал он видеть в этой весёлой жизни смысл. Чего-то Саше стало не хватать. Плачет душа, ищет чего-то, а чего - сама не знает.

Один раз Саша ушёл из пьяной компании, потому что на душе стало очень плохо. И так бессмысленно всё показалось, что он отправился в храм. Приходит пьяный Саша в пустой храм, подходит к свечной лавке и начинает требовать священника:

А где у вас тут поп - толоконный лоб?

Не поп, а батюшка.

Хорошо, мать, батюшка так батюшка. Подай мне сюда батюшку! Плохо мне, мать, очень плохо. Помоги.

В свечной лавке оказалась по-настоящему верующая женщина. Она не вызвала милицию, а строго сказала Саше:

Батюшки сейчас нет. Служба давно закончилась. Вот тебе молитва Ангелу-хранителю. Это он тебя от пьяной компании оторвал и сюда привёл. Вставай вот сюда к иконам и читай вслух молитву!

И Саша не стал спорить. Он сам не знает, как и почему, но беспрекословно опустился перед иконами на колени. Стоит и пытается читать молитву. А буквы разбегаются. Никак прочитать не может.

Матушка, почитай мне!

Сестра из свечной лавки опустилась рядом с ним на колени, стала громко молиться. И заплакала. Так она молилась сквозь слёзы. А Саша плакал вместе с ней. Он слушал, плакал и шептал: «Господи, ведь Ты же есть! Помоги мне! Ангел мой хранитель, помоги мне!»

Когда они встали с колен, Саша почувствовал себя почти трезвым. Он вернулся домой.

И с этого дня всё в его жизни пошло по-другому. Исчезли пьяные компании. Саша поступил учиться в институт и поменял работу. Женился на верующей девушке. У них родился сыночек Ярослав. «Хорошее имя - Ярослав, - говорит Саша. - Когда маленький, можно звать Ярик или Ясик». У Ясика режутся первые зубки, и Саша каждый день звонит домой.

Он приехал в Оптину на девять дней. Ездит сюда уже семь лет подряд. Исповедуется, причащается, ходит на все службы и акафисты.

Саша оглядывается вокруг и бережно достаёт свои святыньки. Показывает их мне - это молитва-книжечка Ангелу-хранителю, старенькая, любовно обёрнутая в пакетик. Та самая, первая молитва, которую дала ему сестра из свечной лавки. Затем Саша показывает бумажную иконку святого Амвросия Оптинского, которую он приобрёл в свой первый приезд в Оптину, - она потёрта на сгибах, но также любовно обёрнута в полиэтиленовый пакетик. Эти иконочки Саша каждый раз прикладывает к мощам и хранит их в особом отделе бумажника.

Он бережно кладёт их обратно, при этом небрежно отодвигает крупные денежные купюры.

Я эти иконочки всегда ношу с собой. Вот видишь, по карману будто невзначай похлопаю - здесь, со мной мои святыньки. Знаешь, деньги не боюсь потерять. Деньги что, их можно снова заработать. А вот иконочки - это да! Это мои сокровища!

Да, Сашенька! Где сокровища ваши, там и сердце ваше будет. Помоги тебе Господи!

С Сашей мы переписываемся по электронной почте. Вернувшись домой, он первым делом окрестил сыночка. Кто знает, возможно, в следующий раз я встречу в Оптиной всю его семью?

О паломнице Анне и странной матушке

Утром иду на послушание и вижу у киоска свою давнюю знакомую - Анну. С ней мы когда-то познакомились в паломнической поездке в Псково-Печерский монастырь, подружились. И вот Аня приехала в Оптину. Зная, что я здесь, сразу же отправилась меня искать. А перед поисками вот решила попить чайку в монастырском киоске.

Аня обнимает меня и плачет.

Что случилось, сестрёнка, милая?

Наливаю Ане чай. Усаживаю за столик. Сегодня понедельник. Паломников-покупателей с утра нет, и я могу выслушать Анин печальный рассказ.

«На православной выставке в Москве познакомилась я с монахиней, матушкой Е., обещающей помощь тем, кто попадёт на встречу с ней и удостоится её молитв. На выставке она принимала людей, так как имела дар прозорливости. Очередь мы заняли утром и попали к ней только в 6 вечера. Узнав, что я преподаю английский, матушка пригласила меня в монастырь в Калининград. Почему её заинтересовал именно английский язык, я не сразу поняла. Но при первой же возможности собрала вещи и поехала, поскольку серьёзно болею, а в той обители есть уникальный и необыкновенно целительный источник, называемый Иорданским.

Повезла туда с собой большой пакет записок с просьбами о молитвенной помощи и имена больных из онкологического центра. Матушка Е., по её словам, молится келейно за каждого по индивидуальной просьбе и обещает звонить по телефону, наставлять, что делать в каждом конкретном случае. Приехав в монастырь, я сразу попала в разряд “любимчиков”, и матушка сама повезла меня в скит. По дороге мы останавливались по делам - на подворье и так далее. По обстановке я стала понимать, что духовности здесь не ищут и основная задача - бизнес. Раскрылась и загадка с английским языком: сюда много иностранцев приезжает, которые могут стать спонсорами, и с ними нужно общаться.

Когда приехали в скит - я подумала, что попала в Кремлёвский Дворец, так всё красиво! Говорили мы много - матушка рассказывала, что ни архимандрит, ни Святейший Патриарх не “понимают” её дара старчества и поэтому послали в затвор. Вот так общались с ней и ели много деликатесов. Весь день. Вечером в скиту после ужина матушка благословила причаститься, несмотря на объедение.

Потом матушка рассказывала о своих дарах. О том, как монах на Новом Афоне возносился в воздух, а потом просил у неё благословения, как у святой. Как другой монах прожил в дупле 15 лет и просил, чтобы она его исповедала, благоговея перед её даром. Вспомнила, как однажды священник при исповеди матушки встал на колени и тоже просил, чтобы ОНА его исповедала.

Всё это поведала матушка со слезами на глазах. Потом мы мирно пили чай с бутербродами с сыром и желированными фруктами, ели деликатесы в немереных количествах. Окончательно меня добил тот факт, что позже на ночную сестринскую молитву, на которую меня привела одна монахиня, сама матушка не явилась - она уже отдыхала.

В домовом храме я случайно заметила стопку из тысяч записок (тех самых, келейных), которые, как оказалось, даже не матушка, как обещалось на выставке, а простые монахини, а может, такие же паломницы, как я, ИНОГДА читают. Мне стало плохо. Я сама привезла такие же записки от людей из онкологического центра, считающих ЧАСЫ!!! до операции и мучающихся от боли и метастазов. Эти записки для них были последней надеждой. Мне очень больно».

Вот такой рассказ я услышала. Утешаю Аню, отправляю в гостиницу. И недоумеваю об одном: каким образом подобные матушки, которым предписано быть в затворе, участвуют в православных выставках?

Об исполнении желаний

А вот совсем другая история, рассказанная посетительницей моего киоска паломницей Наташей:

«Я должна была ехать в Оптину с моей подругой Настей, но в последний момент, когда уже покупала билеты, её отец не отпустил, и я даже поплакала немного по этому поводу. А потом, уже в автобусе на Козельск, познакомились с соседкой. Выяснилось, что она тоже в Оптину едет и зовут её Настя! Словно бы Господь ободрил меня: одна я не останусь.

Когда приехали, нас поселили в гостинице, в комнате на первом этаже, где стоит огромная четырёхъярусная кровать. Первые три дня мне приходилось туговато - не могу рано просыпаться; если встаю в 5-6 утра, меня начинает тошнить и я прямо-таки болею, видимо из-за низкого давления. А там же в 5 утра свет включают, всех будят, - ну, вы знаете…

И вот, Господь Многомилостивый призрел на мои немощи. Правда, через искушение: на четвёртый день приходим мы с послушания, а постелей наших нет, кровати голые стоят, даже без матрасов - всё увезли в Козельск на дезинфекцию, так как у одной паломницы-странницы обнаружилась чесотка. И нас перевели в вагончик. Так классно! Одеяла новые, цветом похожие на лесной мох (мой любимый цвет), купешки маленькие, такие отдельные келейки, и никто в 5 утра не будит...

Дальше больше. Перед вечерней трапезой сидим с соседкой по купе Татьяной, она говорит: “Слушай, так шоколада хочется, просто помираю, да где ж его купить? Вокруг-то леса, до ближайшего магазина неизвестно сколько идти и куда”. Приходим на трапезу, а там стоят на столах ладейки-братины голубенькие, а в них тёртый молочный шоколад и ложки вокруг разложены. Татьяна просто рот разинула. “Откуда?” - спрашивает у Сергия-трапезника, а он ей: “Благотворители пожертвовали несколько мешков”.

Через несколько дней Танюша таким же образом пожелала мармелада. Приходим мы на трапезу, а в братинах-ладейках лежат на столах россыпи дынно-апельсинового мармелада! Как же Господь нас всех любит! Как слышит такие мелочи! Держит нас в Своей ладони.

И так всё время, словно Кто-то невидимый заботился… Надо было мне из Оптиной съездить домой. Села на междугородний автобус. Грустно так с обителью расставаться. Едем, автобус полон, и так получилось, что только рядом со мной оказалось свободное место - сосед по креслу опоздал на посадку. Проезжаем через Москву. Подумала: вот сейчас подберут пассажира мне в соседство - какого-нибудь пьяницу или сквернослова. Я ведь от мирских, нецерковных людей отвыкла в Оптиной. Сижу так, переживаю. И точно: автобус тормозит, входит мужчина, усаживается рядом. И, как думаете, кто это был?

Москва - город огромный, в автобус всякий может сесть. Но словно в утешение от расставания с Оптиной Господь послал мне в попутчики дьякона из нашего Ставропольского Александро-Невского храма. Причём домой он возвращался из Оптинского подворья в Москве! Дивны дела Твои, Господи!»

Про Гену, счастливого человека

Гена - высокий бородатый трудник в Оптиной. Его послушание заключается в том, чтобы привозить пирожки и хлеб в монастырский киоск, увозить пустые ящики, расставлять столы и стулья. Приходится Гене и дрова колоть, и воду таскать. Работы хватает. Но Гена неизменно добродушен и весел. Он всегда улыбается.

Ген, ты устал?

Я-то? Слушай-ка: приходит отец домой, смотрит, а сын сидя дрова колет. «Сынок, а чего это ты их сидя-то колешь?» - «Да я, батя, пробовал лёжа, да хуже получается!»

И Гена смеётся счастливым смехом.

Гена очень добрый. Его невозможно обидеть. Он просто не обидится, потому что кроткий человек.

Особых успехов и достижений в жизни Гены не было. Алкоголик-отец бросил семью. Мама много работала и мало интересовалась жизнью сына. Её сил хватало только на то, чтобы их маленькая семья выжила, не умерла с голоду.

Гена рано начал пить. А когда мама умерла и Гена остался совсем один, он стал горьким пьяницей.

Работал Гена дворником. На работе его ценили, потому что работал он хорошо, на совесть. По своей доброте и кротости никогда не отказывался от дополнительной работы, ни с кем не ругался.

Гена, как же ты умудрялся работать, если сильно пил?

Дак как? Я ж напивался к вечеру. А с утра-то похмелюсь да и работаю весь день весёлый. Чего люди попросят - я и сделаю. Просят - дак как откажешь-то? Идёт народец по моей улочке - а у меня всё чисто!

Пути Господни неисповедимы. Как знать, что было бы с Геной дальше, не сведи его судьба с квартирными мошенниками. Сам Гена уверен, что «не было бы счастья, да несчастье помогло».

Да это ж благодетели мои! Кабы не они, так я бы где был?! Знаешь? В земле бы давно лежал! А так я здесь, в Оптиной!

Мошенники позарились на квартиру Гены, а квартира ему по наследству двухкомнатная досталась, в центре Москвы. Обмануть пьющего дворника было для бандитов делом нехитрым. Хорошо, что жив остался!

И вот пришлось Гене заключить под угрозами фиктивный брак. А когда фиктивная жена вошла в квартиру вместе со своим настоящим мужем, Гена мгновенно оказался в сумасшедшем доме.

Это же просто фильм ужасов какой-то, Ген!

Да не, в сумасшедшем доме ничего, нормально было. Меня лечащий врач любил, лекарствами особо не пичкал. А то бы я мог оттуда овощем выйти. Знаешь, это, вообще-то, страшное дело! Кладут нормального человека, а потом сделают пару уколов - и всё. Был один, я с ним в шахматы играл. Умнейший мужик! Не угодил он сильно какому-то начальству. Я про это и дознаваться не стал. Меньше знаешь - крепче спишь. Полечили его немножко - вроде и есть человек, и нет человека: пузыри пускает и под себя ходит. Стал как овощ - понимаешь?

Там в церковь отпускали, и стал я чего-то в церковь ходить. Постоишь - и на душе полегче. Двор я им в больнице убирал. Но чего-то тосковать начал. Родственников нет, никто обо мне не переживает, не заботится. Никому, думаю, ты, Ген, не нужен, ни одной живой душе. И квартиры у тебя нет теперь. Там теперь чужая женщина с мужем живёт. Сидят на твоей родной кухне, в окошко на твою любимую сирень смотрят. Матушкин портрет выкинули, конечно, на помойку. И твои модели самолётов, которые ты в детстве мастерил, тоже. А ты их берёг. Лётчиком когда-то мечтал стать. А какой ты лётчик?! Дворник ты, Гена, и пьяница!

И пёсика твоего, Гриньку, наверное, усыпили. (А пёсик у меня умнейший был, я тебе скажу! Я, бывало, сам не поем, а Гринька у меня всегда сыт и доволен.) А зачем им мой пёсик? Он, как я, беспородный!

И улицу твою родную какой-то другой дворник обихаживает.

Начал я, стало быть, тосковать. Вот, думаю, жил ты, Гена, как дурак, и умрёшь ты в дурдоме.

А тут ещё и приболел я, воспаление лёгких началось. Температура 40 градусов. И вот вкололи мне какое-то лекарство новое, импортное, и я потерял сознание. Потом рассказали, что была у меня остановка сердца. Смерть клиническая. И попал я в другой мир.

А как там, Ген, в другом мире?

Ну, как? Это нельзя объяснить. Вот наш мир - объёмный. А там - нет. Про тот мир рассказывать - это как слепому объяснять, какого цвета небо. Или дерево. Только когда назад возвращаешься, всё, что здесь, - не так важно. Одна мысль - осталось ли время на покаяние?

Стал я поправляться - и снится мне сон. Иду это я по дорожке, вокруг - здания деревянные, ангелочек с трубой на часовенке, впереди храм. И чувствую, что так мне хорошо во сне-то, что понимаю я - здесь моё место. Вдруг упал. Встаю, отряхиваюсь и в храм захожу. Тут и проснулся.

Стал на ноги вставать и в церковь отпросился. Прихожу, а там праздник Пресвятой Богородицы.

Стою на службе. Вдруг подходит ко мне монахиня и говорит: «Что, сынок, плохо тебе? В Оптину поезжай! Туда твой путь!» Оглянулся - нет её. Ну, думаю, вот, Гена, и галлюцинации начались. Недаром в дурдоме лежишь.

Но про Оптину запомнил. Хотя и не знал тогда, что это за Оптина такая.

Выписали меня из больницы. Врач мой, хороший мужик, тихонько мне говорит: «Домой не ходи. Если, конечно, не хочешь снова к нам попасть. Или куда подальше. На вечный покой, например». Я и поехал в Оптину.

Приезжаю и вижу - вокруг здания деревянные, вот и часовенка, а на ней ангелочек с трубой. Впереди храм. Всё как во сне.

Ну, думаю, надо идти поосторожней, сейчас упасть должен, как во сне. Пошёл медленней, а там лёд снегом припорошен, я поскользнулся - и бац! Упал! Лежу себе. А упал мягко, не больно. Думаю: ну надо же! Встаю и иду к храму.

Вот так я в Оптиной и остался. Вот, живу уже два года. Бог даст, хотел бы жить тут до конца жизни. Чтобы тут и умереть.

А недавно меня брат, с которым на одном послушании работаем, подозвал: «Смотри, говорит, Ген, чудо какое! На такой роскошной машине муж с женой приехали, сами одеты с иголочки, богатые, видать! Час вокруг монастырских стен ходят, а войти не могут! Как будто их невидимая сила не впускает! Смотри, смотри - щас уедут!»

Я посмотрел - «моя» жена с мужем со своим! Сели в машину - злющие! И отбыли восвояси. Ну, думаю, наверное, помолиться надо за них. Это благодаря им я в Оптиной-то оказался!

Рассказ Гены прерывает крик трудника Вити:

Ген! Иди подсоби! Помощь твоя нужна!

Мне жалко Гену. Он сегодня много работал, и видно, как сильно он устал.

Ген, это не твоё послушание, передохни!

Просят - дак как откажешь-то? Пойду уж я… Давай, с Богом, до завтра!

Почти детективная история о щенках и конце света

Многое можно увидеть и услышать у монастырского киоска. Трогательное и комичное, грустное и весёлое…

Вот ребятишки - дети кого-то из паломников - принимают трогательное участие в судьбе собаки и её щенков. С утра в большой коробке щенков выносят и предлагают желающим. «Подарок из Оптиной!»

Мамаша сидит рядом. Это большая беспородная белая собака. Взгляд умный, заботливый и грустный. От коробки не отходит, даже будучи голодной: переживает о своих детишках. Когда её кормят, еду берёт очень деликатно, внимательно смотрит на благодетеля.

Щенки толстые и забавные, многие паломники останавливаются и любуются ими. Но брать домой не решаются: кто знает, какой величины и вида вырастут собаки из этих забавных щенков?

Один паломник веселит всех байкой про то, как мужик с медведем на ошейнике по рынку ходил. А когда у него спрашивали, кого он ищет, мужик сурово отвечал: «Да вот, ищу продавца, который мне год назад хомячка всучил недорого. Хочу познакомить его с подросшим хомячком!» Все смеются и с опаской смотрят на пузатых щенков.

Мне тоже приходится принять участие в их судьбе. Ребятишки прибегают за большой коробкой. Приходится перекладывать товар и жертвовать коробкой.

Немного погодя:

Налейте нам в миску тёплой воды!

Недоумеваю: рядом колонка, из неё воды можно набрать сколько угодно.

Но там вода холодная! Щенки могут простудиться! Налейте нам, пожалуйста, тёплой кипячёной воды для наших щенков!

Забегаю в келью после обеда, чтобы взять старый шарф для щенков - на улице похолодало.

В общей келье новая паломница. Одета в чёрное. Требует называть себя матушкой. Вид строгий, устрашающий, речи такие же.

Смотрите! Везде признаки антихриста! Крест попирают!

Мне в нос тычут тапки, на подошве которых - узоры в виде ромбиков.

Сёстры, но это не кресты, это просто ромбики! - говорю я успокаивающим голосом.

Наивная! Вот таких антихрист и обольстит в первую очередь! Нужна бдительность! Покажите, покажите ей, как крест попирается!

Где-то я это уже слышала… А, да, у Гоголя в «Вие»: «Поднимите, поднимите мне веки!» Мне становится жутковато. Что же они мне покажут?

Мне торжественно подносят под нос женское гигиеническое средство, материал на котором в целях лучшей гигроскопичности сделан в виде ромбиков.

Вот, смотри, смотри, как оскверняют распятие!

Сёстры, здесь нет распятия. Это геометрический узор из ромбиков!

Теперь отношение ко мне меняется. Матушка в чёрном смотрит подозрительно:

А ты кто такая вообще? Да ты православная ли?

Маленькая старушка выскакивает и ехидно докладывает: «А я видела, как она щенков кормит!»

Матушка в гневе:

Соба-аки! В свято-ом месте! Оскверняют обитель! Вот из-за таких, как ты, и приближается конец света!

Но народ уже потихоньку расходится, испуганный её напором.

Скорее беру шарф и ухожу.

Вечером заступаюсь за молоденькую паломницу. Она за столом газету читала, «Аргументы и факты». Эту газету я тоже читала. Купила её из-за речи Святейшего Патриарха Кирилла, напечатанной во всю третью страницу.

Матушка в чёрном неистовствует:

Вы своими газетами мирскими, мерзкими, стол осквернили! Как мы теперь трапезничать будем?

Когда я заступаюсь за испуганную этим криком девушку, матушка окончательно теряет ко мне доверие. Взгляд убийственный. Я понимаю, что теперь я её враг.

На следующий день, как обычно, несу послушание в киоске. Сегодня день будний, в обители пустынно. Выхожу протереть столы, пока покупателей нет.

Вдруг - дружный рёв. Ко мне знакомые ребятишки подбегают: лица перепуганные, взгляд дикий, заикаются. Кое-как добиваюсь от них: пришла тётка в чёрном с дядькой в телогрейке, собаку на верёвке дядька утащил, а щенков эта тётка в лес понесла. Во-он она пошла! Ребята показывают в сторону реки.

Неужели топить? Мне становится страшно. Оглядываюсь вокруг. Никого из взрослых не видно.

Ничего не бойтесь. Ничего страшного со щенками не случится. Найдите кого-нибудь из взрослых, какого-нибудь доброго мужчину. И идите за нами. Только одни не ходите! Всё поняли?!

Закрываю киоск на ключ и бросаюсь за скрывающейся из виду матушкой в чёрном. Мне жутко. Матушка явно не в себе. Конечно, она уже в годах, старушка, можно сказать. Но, с другой стороны, она меня ростом выше и тяжелее килограммов на двадцать. Догоняю её в роще.

В голову приходят ужасные картины: вот я разделяю участь щенков и тону в стремительной Жиздре. Смешно становится. Матушка, конечно, не в себе, но ведь не станет же она меня топить!

Матушка действительно не стала меня топить. Она просто врезала мне как профессиональный боксёр-тяжеловес. И я впечаталась в берёзу. Вот это удар! Кличко отдыхает! Тихонько сползаю по берёзке и оказываюсь сидящей на траве.

Во взрослом возрасте вроде бы я ни с кем в рукопашную не вступала. От шока не пытаюсь встать. Молча сижу и наблюдаю, как матушка кричит и размахивает руками перед моим носом.

Вот эта страсть матушки в чёрном к публичным выступлениям и помешала её блестяще задуманной операции по топлению щенков и отодвиганию конца света.

К нам подбегают ребятишки. А с ними… отец Н. Ну конечно, умные мои детишки! Самый добрый дяденька - священник. Дальнейшее происходит как в тумане. Матушка в чёрном неистовствует, почти прыгает. А отец Н. спокойно осеняет её несколько раз крестом.

И она сдувается, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. И куда-то пропадает. Отец Н. подходит ко мне и помогает подняться.

Как голова, не кружится? Стоять-то можешь?

Батюшка, это просто какой-то иронический детектив. Бабулька отправила меня в полный нокаут. Но сила у неё какая-то нечеловеческая.

Да, вот в этом ты права. Сила нечеловеческая. Ну ничего, не бойся, больше ты с ней не встретишься. Давай-ка пойдём потихоньку.

Ребятишки, радостные, убегают вперёд вместе с коробкой и щенками.

А я отчего-то начинаю плакать. И, почти заикаясь, сквозь слёзы, рассказываю отцу Н. про газету, и про ромбики, и про конец света. Отец Н. успокаивает меня:

Ну ничего-ничего. Конец света, говоришь? Ничего-о, Господь милостив, поживё-ом ещё. Успокойся, тише-тише. Всё хорошо. Смотри - солнышко выглянуло. Весь мир Божий осветило. И травку, и людей, и пёсиков. Все Божии создания. Блажен, кто милует скоты. Иди с Богом, послушайся. День-то только начинается…

Когда вечером я вернулась в келью, даже вещей матушки в чёрном не было видно. А на её койке сидела розовощёкая улыбчивая паломница с Украины.

Про Тасю, которая громко храпела по ночам и мешала спать соседям по келье

Тася пришла к моему киоску попить чаю с пирожками. Я и не знала тогда, что зовут её Тасей. Увидев её, хотелось воскликнуть: «Да, есть женщины в русских селеньях!»

Я наливала ей чай и вспоминала поэта:

Идёт эта баба к обедне пред всею семьёй впереди,
Сидит, как на стуле, двухлетний ребёнок у ней на груди.

Глядя на Тасю, поэту веришь. Стать у неё богатырская. Конь на скаку сам остановится. А глаза - голубые как небо. И добрые. Волосы светлые, коса русая. Внешность запоминается.

А вечером я увидела Тасю в нашей келье. Деловито распаковав свои увесистые котомки, она накормила нас помидорами и огурцами. Басом Тася призывала всех поучаствовать в трапезе:

Хлебушко мяконький, свеженький! Помидорку с огурчиком! Сольцой их, сольцой посыпьте! Вкуснятина!

И всё было хорошо, пока не наступила ночь. Ночью спокойно спала, похоже, одна Тася. Остальные спали урывками. Потому что от храпа Таси колыхались шторы на окнах. Такого храпа я ещё не слыхивала. Может быть, так храпел какой-нибудь былинный богатырь. Да и то после тяжёлого боя с супостатами и ковша медовухи.

Проснувшись, жизнерадостная Тася желала всем «доброго утречка». Наверное, недоумевала, почему остальные были сонными и не такими жизнерадостными.

После выходных толпа паломников съехала и в келье остались старожилы: мы с Лидой и Тася. У Лиды послушание в братской трапезной, считается такое послушание трудным и ответственным. Как и моё - в монастырском киоске.

А Тасю, как новичка, отправили послушаться на огород, на прополку.

Так мы прожили вместе три дня. И протерпели три ночи. На четвёртый день Лида сказала мне:

Я больше не могу. Я полночи не спала сегодня. С этим нужно что-то делать. Я уже сплю с берушами, но от такого храпа никакие беруши не помогают. Это всё равно что пытаться спать рядом с проходящим поездом. Причём совсем рядом. Между рельсами.

Лид, ну что тут сделаешь? Вот мы с тобой молились вечером: «Господи, даждь ми смирение, целомудрие и послушание. Господи, даждь ми терпение, великодушие и кротость». Так?

Ну, так. Молились.

Вот тебе прекрасная возможность воспитания в себе терпения, смирения, кротости и великодушия к сестре.

Оль, ты издеваешься, да? Тут терпение должно быть ангельское. Я что, похожа на ангела?

Заходит Тася. Вид грустный, в богатырской фигуре скорбь. Нам становится стыдно. Тася похожа на большого ребёнка. Её хочется успокоить и приголубить.

Тася, что случилось?

Девочки, вы, наверное, расстроитесь сильно. Так же, как я. Нас с вами разлучают. А я уже с вами так подружилась!

Мы с Лидой переглядываемся. Неужели теперь мы будем спать спокойно?

А Тася продолжает:

Мы живём бесплатно, за послушание. А приезжает большая группа на экскурсию. Вас с Лидой оставляют, а мне сказали в вагончик переходить. Были б денежки, я б заплатила за выходные, чтоб с вами остаться. Но нету денежек. А в вагончике очень душно. Не знаю, как я там спать буду. Сердечко у меня, девочки, болит очень.

Это уже серьёзнее. Я смотрю на Лиду. Лицо у неё мрачно-задумчивое. Она спрашивает:

Тася, а ты не сказала, что у тебя сердце больное?

Нет, девочки! И вы не говорите! Я вот потружусь в Оптиной, может, и здоровье на поправку пойдёт. А уж как мне хорошо с вами-то было! Добрые вы, приветливые! Спаси вас Господи! Сейчас вот схожу на службу и перееду в вагончик.

И Тася уходит. А мы с Лидой молчим. Потом она говорит дрожащим голосом:

Оль! Добрые мы с тобой и приветливые! Слышишь?

Я молчу. У меня щиплет в носу, и мне хочется плакать. Вздыхаю поглубже и говорю:

Лид, у меня заначка есть. На пирожки и на сладенькое.

И у меня есть. Пойдём, по пирожку, что ли, купим?

Мы достаём наши заначки и молча идём в трапезную. Заходим, некоторое время стоим возле румяных пирожков, вдыхаем аромат кофе, любуемся аппетитными бутербродами.

Потом так же молча, не сговариваясь, проходим дальше к стойке дежурных администраторов паломнической гостиницы. Достаём денежку, которой нет у Таси, и платим за неё. Возвращаемся назад как раз к её приходу.

Тася, тебе не нужно переходить в вагончик. Приходила дежурная, тебя оставляют с нами.

Тася радостно смеётся и поочерёдно сжимает нас с Лидой в своих богатырских объятиях.

Девочки мои милые! Я с вами! Ура!

И она басом поёт:

От улыбки станет всем светлей
И слону, и даже ма-а-ленькой улитке!

Тише, Тась, а то нас всех вместе в вагончик отправят!

Мы не можем удержаться и прыскаем, глядя, как Тася пытается изобразить радость «даже ма-а-ленькой улитки».

Этой ночью я сплю крепким сном младенца. Утром понимаю, что ни разу не проснулась от Тасиного храпа. Сажусь на кровати и смотрю на Лиду. Лида сладко потягивается и говорит:

Как же хорошо я спала сегодня! И совсем не слышала Тасиного храпа! Представляешь?!

История про неслучайные случайности

Эта история паломницы Ольги. Ольга давно ездит в Оптину, окормляется у духовного отца - игумена А. Вот о чём она рассказала:

«Перед приездом в Оптину были у меня заботы многотрудные. И вот во время этих забот-испытаний ещё раз убедилась я, что все случайности, происходящие в нашей жизни, неслучайны.

Началась эта история холодным апрельским вечером нынешнего года, когда я спешила домой после работы. Устала, замёрзла. Погода холодная, сырая, слякоть. Сейчас, думаю, под горячий душ, а потом чайку ароматного, книгу, тёплый плед - и в любимое мягкое кресло.

И вдруг вижу - у соседнего дома мужчина на костылях стоит. Ноги, видимо, обморожены. Вид у него совсем больной. Одет как бомж. Запах от него за версту дурной. Покачивается. Еле стоит на самом ветру.

Ну, думаю, стоишь и стой себе. Мало мне своих забот! Пошла к подъезду, оглядываюсь - стоит, покачивается, того и гляди упадёт. Стыдно мне стало.

Понимаешь... Когда в храме проповедь слушаешь о том, кто мой ближний, - помнишь такую из Евангелия? Как мимо избитого и израненного разбойниками человека люди проходили и никто не останавливался. Все шли дальше по своим делам, как будто это их не касалось. И только один самарянин сжалился, перевязал ему раны и позаботился о нём. Вспомнила?

Так вот, когда читаешь Евангелие или проповедь слушаешь, возмущаешься: ну какие бесчувственные люди, как они могли мимо пройти, не помочь в беде человеку?

Вот, думаешь, я бы ни за что мимо не прошёл! А потом проходишь и даже не замечаешь этого! Потому что израненный человек из Евангелия никак не связывается у тебя с бомжем, от которого дурно пахнет. Понимаешь?

Что с вами? Может, вам помощь нужна?

А он посмотрел на меня и вдруг всхлипнул, как ребёнок:

Вы первая, кто остановился. Все мимо проходят. А я больше не могу стоять. Думаю, ну и ладно, упаду, значит, лежать буду. Замёрзну, значит, отмучаюсь. Не могу больше так жить, жизнь моя хуже собачьей.

Поняла я, что это надолго. Но делать нечего. Назвался груздем - полезай в кузов. Первым делом усадила я его на скамейку и спросила, где он живёт.

А он уже так замёрз, что губы не шевелятся. Показывает пальцем вверх. Ну, пошли мы с ним кое-как по подъезду, вверх по лестнице. Опирается он на меня полностью почти, а я только нос отворачиваю.

Думаю, вот «везёт-то» тебе, Оля, точно, пятый этаж! Оказалось, не этаж, а чердак! Так, думаю, в нашей жизни всегда есть место приключениям! Их даже искать не надо. Они находят нас сами. Привет самарянину!

Теперь меня надо будет подвергнуть полной санобработке. Иначе с работы завтра выгонят.

Поднялись кое-как. На чердаке у него куча тряпок - постель не постель, гнездо не гнездо. В общем, ужас тихий! И говорит он:

Я третий день не ел ничего.

Сбегала я в магазин, принесла еды, домой забежала, чаю горячего в термос налила. Поднялась на чердак, покормила его, чаем напоила. Смотрю: порозовел немного. А то бледный был, краше в гроб кладут! И рассказал он мне, как на чердаке очутился.

Боря когда-то бросил жену с маленьким сыночком. Ушёл от них к другой женщине, с которой и прожил 20 лет. Про бывшую жену и сына и не вспоминал никогда. Ничем не помогал. С новой сожительницей отношения не оформлял, прописка у него была старая - у жены с сыном.

И вот пришло время, когда прошлое властно вторглось в жизнь Бори. Видимо, настал черёд платить по счетам. Сожительница умерла, а Борю из квартиры выгнали родственники этой женщины, заявившие о своих правах на наследство. Куда деваться Боре? Жить-то где-то надо.

Отправился он по месту прописки. А там взрослый сын ему отвечает: «Я маленький тебе был не нужен. А теперь мне ты не нужен. Иди себе туда, где ты двадцать лет был».

И Боря вернулся в дом, где прожил двадцать лет, устроил себе постель на чердаке. И стал там жить. Скоро он потерял нормальный облик, от него стало дурно пахнуть. Соседи начали выгонять Борю с чердака. Потом он отморозил себе ноги. Увезли его в больницу. А потом он снова на чердак вернулся.

Начал сильно болеть. Несколько раз вызывали соседи ему «скорую», но потом и «скорая» перестала приезжать, потому что у Бори не было прописки. Вот и сегодня вызвали «скорую», но она даже не приехала.

Я позвонила своему духовному отцу, и батюшка благословил меня привезти Борю в приют, который он построил рядом с Оптиной. Но сначала нужно было подлечить Боре ноги в больнице.

Ну, думаю, вот уж проблемы так проблемы! В такси Борю не посадят, может, и в больнице без прописки откажут.

А получилось всё так, как будто ангел нас охранял, все двери перед нами открывал и все препятствия устранял.

Едем мы, я смотрю - а у него на панели иконочка дорожная. Обычно на таких иконочках - Спаситель, Божия Матерь и Николай Чудотворец. А у этого водителя - ещё Амвросий Оптинский.

Я и спрашиваю: «Почему у вас иконочка Амвросия Оптинского?» Он даже немного обиделся. А почему бы и нет, говорит, я в Оптину часто езжу, Оптинских старцев почитаю. Окормляюсь там у игумена А. Очень духовный батюшка! А я обрадовалась и говорю: «Да это же мой духовный отец! Вот по его благословению Борю в больницу везу».

Смеётся водитель: «Ну, мы с тобой как в индийских фильмах: брат сестру нашёл! А и правда, мы с тобой - духовные брат и сестра!»

Так что довёз он нас с Борей до больницы и денег не взял. Телефон оставил. Обещал помочь Борю в приют отвезти.

В больнице говорят: «Только с согласия главного врача можно вашего Борю в больницу положить. А к главному врачу на приём записываться нужно заранее!»

Только проговорили, смотрю - шепчут: «Вон, главврач пошёл!» Подбегаю к строгому высокому мужчине в белоснежном халате и быстро выпаливаю: «Нужно в приют Борю отправить, а перед этим в больнице подлечить!»

А врач смотрит на меня внимательно и спрашивает: «Это какой такой приют?»

Приют, - отвечаю, - рядом с Оптиной.

Ну-ка, пойдёмте ко мне в кабинет. Вы не от отца А. будете?

В общем, сплошные «неслучайные» случайности. Главврач, как ты, наверное, уже догадалась, бывал в Оптиной, и не раз. И приходилось ему дело иметь и с игуменом А., и с его приютом.

Так что подлечили Борю и в приют отправили.

Видишь, наш мир и вправду тесен. И как же все мы тесно связаны между собой особой духовной связью!»

Так заканчивает Ольга свой рассказ. Я слушаю эту историю и думаю: «А я бы остановилась или прошла мимо?» И понимаю, что нет у меня уверенности в ответе.

Педофилия, гомосексуализм и блуд в монастырях РПЦ (рассказывает честный священник)

А.КУРАЕВ: О голубом лобби в РПЦ!!!

А.КУРАЕВ: Педофилия и коррупция в РПЦ часть1

А.КУРАЕВ: Педофилия и коррупция в РПЦ часть2

А.КУРАЕВ - Педофилия и гомосексуализм в Православной Церкви!!!

ПОП из РПЦ заявил - Мы все с вами ПЕДОФИЛЫ!!!

В Канаде педофилию признали сексуальной ориентацией!!!

Архиепископ Сергей Журавлев: В православных монастырях процветает насилие и педофилия

Раньше я часто отправлялся в паломнические поездки по «святым» местам, монастырям, где купался в «чудотворных» источниках, целовал кости, - мощи «угодников» и «целителей». Я искренно верил, что это благочестиво, но то, что видел происходящее внутри, те беззакония и грехи, что прячут за толстыми монастырскими стенами, за пышными, богатыми иконостасами, всякий раз охлаждало мой религиозный пыл.

В женских монастырях лесбиянство и другие всевозможные пороки приводили в ужас.

В Дивеевском монастыре я бывал свидетелем систематических избиений маленьких девочек-сирот 7-11 лет, живших там «на послушании», т.е. готовясь в монахини. Пожилые «старицы-монахини» их избивали до крови и по несколько дней вообще не давали есть и лишь чуть-чуть пить. Мне, когда я возмущался и пытался за них заступиться, пожилая монахиня поясняла, что это девочек таким образом «учат беспрекословному послушанию и отсечению своей воли».

Эти маленькие, худые девочки были похожи скорее на «зомби» восточных языческих монастырей, нежели на детей. Когда видел их, пробегающих с тяжелыми ведрами или неподъемными тюками на спине, под присмотром, засучивших рукава, «матушек», мое сердце обливалось слезами.

Я знал также и многих запуганных священниками женщин, которые плакали от бессилия и отчаяния, так как не могли забрать своих дочерей из женского монастыря в Рязанской области. Некоторые из таких послушниц и монахинь, не выдерживая постоянных унижений и издевательств, отчаявшись, и разуверившись во всем, решались даже на самоубийство. И такие примеры не единичные.

Лично я встречал десятки бомжующих бывших монахов и реже монахинь, которые, продав квартиры, машины и все имущество и отдав все деньги на монастыри, а потом, столкнувшись с развратом и лицемерием, царящим в «святых обителях», разочаровавшись, ушли и остались без денег и прописки. Часто эти люди никому не нужны теперь как по ту, так и по эту сторону монастыря.

В газетах «Комсомольская правда», «Совершенно Секретно» и в некоторых других изданиях как-то были помещены большие статьи об ужасном положении женщин и девушек в «святых» обителях, где из них делают проституток, а из монастырей - епархиальные публичные дома для отдыха высокопоставленных светских особ и «отцов Церкви».

Рай внутри монастыря

.
Про богадельню

История 1 . Не ведают бо, что творят…

О дна начинающая послушница поздним вечером, в полуспящем от усталости состоянии вошла в келью старенькой инокини Ирины залить маслице в лампадку. Мать Ирина спала, похрапывая. Лампадка висела высоко. Послушница не доставала. Она поставила кувшин с маслом на пол, подтянулась, вынула лампаду из подвески, поставила на стол — и налила масло. Снова поставила кувшин на пол, подтянулась — и убрала лампаду на место. Взяла кувшин и ушла.
.
Прошло 2 недели.
Послушница сидела в келье матери Ирины и читала ей Псалтирь, до которой мать Ирина была большой охотницей. Вдруг мать Ирина, глядя на пол, насупилась и строго, даже грубовато сказала:

.
— Вот, ходют тут, только пол пачкают. Вон, смотри, дочка, видишь — масло на полу? Испачкать испачкают — а вытереть лень.
.
Послушница посмотрела на пол и согласно закивала головой: да, мол, вот лентяйки… Инокиня посмотрела на нее исподлобья и спросила:
.
— Дочк, а это не ты была?
— Нет, мать Иринушка, не я. Я-то бы уж обязательно вытерла, — чистосердечно опровергла послушница.
— Точно не ты? — еще строже насупилась инокиня.
— Не-е-ет, не я.
— Точно!?
— Точно. Не я.
— Ну, не ты — так и не ты, — радостно заключила старушка, — и мирно стала слушать продолжение псалма.
.
Послушница вышла из бабушкиной кельи в богадельнический коридор — и тут ее стыдом обожгло. Вдруг перед ней проплыли кадры — как она усталая, полусонная входит в келью м. Ирины, ставит кувшин с маслом на пол…
.
— Так это ж я! — с ужасом подумала она. — Да еще и солгала. А мать-то прозорливая! Сама храпела — а сама, сквозь сон всё увидела.
.
Послушница вспомнила, как обрадовалась бабушка, узнавши, что она искренне не осознаёт своего греха. И поняла: Так и ей надо учиться радоваться на чужие грехи — раз не осознают, не помнят, не знают, — значит, и не виноваты! НЕ ВЕДАЮТ БО, ЧТО ТВОРЯТ! Слава Тебе, Господи, слава Тебе!

История 2 . А я всех люблю…

О днажды послушница кормила с ложечки схимницу Серафиму. А за ее спиной инокиня разговаривала с монахиней Кириллой:

.
— Кириллушка, ну помолись за моего сына Игоря!
— Ня буду! — грубовато ответила Мать Кирилла.
— Ну почему не хочешь за него молиться?! Помолись!
— Ня буду! — отрезала мать Кирилла.
— Почему?! — Он у тебя неверующий и некрещеный.
— Ну помолись!
.
Через пять минут инокиня, с помощью трудницы, стала укладывать старенькую Кириллу спать. Они в сердцах так бросили ее на постель, что старенькие кости звучно шмякнули об матрац. Послушница возмутилась в душе. Но инокиня была старшей по богадельне — и послушница про молчала, потому что в монастыре этом строго запрещалось нарушать старшинство.
.
Наутро мать Кирилла, уже как ни в чем не бывало, ласково звала к себе инокиню:
.
— Танечка! Та-нечка!
.
Послушница, которая вновь кормила с ложечки завтраком схимницу Серафиму и стояла спиной к матери Кирилле, подумала с великим удивлением:

— Надо ж! Она ее вчера так хряпнула в сердцах на кровать, — а эта так ласково её теперь гулит!
.
Послушница только молча подумала это про себя — а мать Кирилла вдруг позвала её:
.
— Оля! Подойди-ка сюда! Послушница подошла.
.
— Оля, а я всех люблю!.. — Почти слепенькие глаза матери Кириллушки на солнце сияли, как два голубых родничка.
.

История 3. Арифметика блаженных

Э то был первый день послушницы в богадельне.

С утра, перед завтраком, сестры научили ее, как надо будет кормить бабушек полдником и ужи-ном, когда остальные богадельнические сестры уйдут в храм.

Бабушкам оставили на полдник булочки и рогалики — в общем 6 штук. И бабушек должно было сидеть за столом шесть. Каждой полагалось, что ей больше хочется — рогалик или булочку.

Послушница с радостью приготовилась ухаживать за страждущими и немощными. Она ведь да-же монастырь специально выбрала, в котором была богадельня.

Первой прикатила на колясочке, сама покручивая ободы колес, старенькая инокиня Ирина. И сразу попросила послушницу:

— Дочк, дай рогалик!

Та услужливо подала.

Бабушка вмиг его съела и говорит:

— Дочк! А дай еще рогалик!

Послушница нерешительно дала, соображая, что кому-нибудь разломит рогалик пополам.

— Дочк, а дочк! А дай еще один рогалик! — инокиня пытливо заглянула в глаза послушнице.

— Ну, ничего себе! — подумала послушница. — Уже два стрескала — и еще ей давай! А что же я другим-то дам? — Но отказать старому человеку не смогла и дала третий, последний рогалик, — уже без всякой надежды, что удастся покормить остальных бабушек.

Инокиня откусила кусочек рогалика — да как закашляется!.. Поперхнулась. И сразу жалобно запричитала:

— Ой, Ириночка! Кто-то, наверное пожалел тебе рогалика! Вот получила бы ты, Ириночка, пенсию, дала бы ты девочке 20 копеечек, послала бы девочку в магазин, она бы купила тебе ржаного хлебушка, ты бы девочку угостила и сама поела.

Послушница поняла, что всё это о ней и для неё! Она ощутила, что вся заливается краской; что бабушка прочитала все её мысли — а она-то про старого человека — «стрескала» — сказала! Она со стыдом попросила прощения.

Стали сходиться остальные ходячие насельницы богадельни. И оказалось, что никому больше рогалики и не были нужны. Бабушки поели — как птенчики поклевали, кашки, тертой свеколки и разошлись по кельям.

И поняла послушница, что попала в какое-то особое место, где всё по Божию усмотрению и где не надо думать, а только надо слушаться, вот этих кротких и ласковых старушек.

Она потом так и делала. Если старшая сестра говорила одно, а бабушка другое, послушница слушалась бабушку. Сестры обижались на нее за это, а она жила, как сыр в масле каталась, горя не знала, в душе был мир: потому что слушалась не доводов земного ограниченного разума, а Божией воли, исходящей от этих блаженных старушек.

История 4 . Псалтирь

П ослушница привычно собирала ходячих бабушек на завтрак. Инокиня Ирина, как всегда, не то-ропилась садиться на свою колясочку. Как только открылась дверь, она протянула заглянувшей послушнице книгу: — Дочк, почитай Псалтирь!

— Некогда, мать Иринушка! Давай скорее на завтрак собираться, а потом почитаем. Ты пока со-бирайся, а я остальных позову.

Через минуту она снова была у матери Ирины. — Ма-ать Иринушка! Ты еще не собралась? Там старшая торопит. Пойдем! Я сейчас Анну Фёдоровну отведу — и за тобой приду. Хорошо?

В коридоре ей встретилась старшая по богадельне: — Ну, что? Мать Ирина, как всегда, не идет? Неужели ты ей сейчас еще читать будешь?!

— Ну, вот еще! Очень она мне нужна! — дипломатично отмахнулась послушница, а про себя подумала: — Конечно, почитаю. Завтрак никуда не уйдет.

Через пять минут она подошла к келье инокини. Толкнула дверь — но не тут-то было! Дверь была подперта изнутри и, судя по странному шуму, там шла какая-то деятельность.

Послушница с трудом приоткрыла дверь.

Дверь была подперта изнутри тумбочкой, а мать Ирина подметала веником рассыпанный по-всюду пух. На кровати валялась растерзанная подушка.

— Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешную, — продолжила уже вслух послушница, стараясь сохранить внутренний мир для обретения молитвы…

Мать Иринушка бурчала насупившись:

— Ходют тут всякие, только один мусор от них! — Потом подняла улыбающееся просящее лицо: — Дочк! А, может, почитаешь?

И они привычно расположились на старенькой кроватке инокини и начали читать.

Через неделю послушница встретила мать Ирину на колясочке в коридоре. Та была грустная, чуть не плакала.

— Мать Иринушка, ты что?

— Никому ты, Ириночка, не нужна, — с готовностью запричитала мать Ирина. — Вот, некоторые говорят: «Вот еще! Очень она мне нужна!»

Послушница осознала, что они стоят на том самом месте в коридоре, где эти слова она мимоходом бросила старшей по послушанию неделю назад!

— Да… — подумала она: — Каждым словом своим оправдишися, и каждым осудишися…

История 5 . Лампада из хлеба

В богадельню благословили на послушание иногороднюю сорокапятилетнюю женщину из мира. Лицо у нее было изможденное. В течение 18-ти дней проживания в монастыре она не съела ни одного кусочка хлеба и даже пила очень мало. Видно было, что она пребывает в горе. Она тут же прилепилась к бабушкам, особенно к монашествующим. Не сразу, но все же рассказала богадельническим сестрам о своей беде.
.
Сын ее служил на корабле. Он работал при кухне и стал свидетелем того, что часть продуктов командир и его приближенные перепродают, а выручку кладут в свой карман. Он обличил командира в воровстве. В результате, как рассказывала она, командир посадил ее сына, оговорив. Когда корабль стоял в родном городе капитана, к тому пришла его шестилетняя дочка. Девочка ходила по каютам. Ребята ее ласково принимали, угощали сладостями. Командир же, якобы, оболгал ее сына, возведя на него страшную клевету: что сын и его друзья растлили эту шестилетнюю девочку. За это сын попал под следствие и ему грозит большой срок. Она просила бабушек и сестер молиться о ее сыне.
.
Мать Кирилла, которая поразила как-то послушницу своей безграничной любовью к обидчикам, сказавшая: «А я всех люблю!» — молилась за несчастную мать и ее сына. Через неделю после усердных молитв она велела послушнице привести несчастную мать посаженного сына. В прежней жизни девяносточетырехлетней матери Кириллы была своя трагедия.
.
Родилась она в 1912-м году. С детства хотела в монастырь, но голод конца 20-х гг. заставил родителей вы дать ее замуж. Примирилась. Но тут начались трагедии в ее семейной жизни. Ее первенец, годовалый сынок упал с лавки, куда она его положила на минутку, отойдя к печке. Младенчик упал, ударился височком и мгновенно умер. Родилась девочка. И она прожила только до 16-ти лет. Мать уехала на несколько дней. Девочка, счастливая после выпускного вечера, вернулась домой и легла спать, не закрывши окно. В окно забралась пьяная компания деревенских парней. Все шестеро надругались над ней. Девочка пошла в сарай и повесилась. (Об этом рассказывали соседки матери Кириллы, приезжавшие ее навестить в богадельне). После этой потери мать Кирилла всю себя отдала храму — была алтарницей. Потом ее постригли в монашество. Мать Кирилла всегда просила сестер поминать ее до-ченьку.

Когда послушница привела приезжую, мать Кирилла властным голосом велела той встать на колени перед Казанской и сказала:

— Молись, Анна, такими словами: «Господи, помилуй мое чадушко неразумное!» — И я за него буду молиться!

Слезы потекли у всех троих: у матери Кириллы, у несчастной матери и у послушницы. Каждая плакала о своем. Послушница осознала всю духовную высоту старой монахини. Та, у которой шестеро насильников отняли дочь, брала на себя подвиг вымаливания такого же насильника. Раз сказала, — «чадушко неразумное» — значит уж, Господь ей всё открыл.

Прошло несколько лет. Бывшая послушница, ставшая уже инокиней, Божиим промыслом встретилась с той приезжей. Вела себя Анна совсем иначе: на трапезе в монастыре ела всё предложенное, много рассказывала о сыне, благодарила бабушек богадельни за их святые молитвы. Ее сын в тюрьме вел себя примерно и не досидев срока, был освобожден. В одном только он нарушал тюремные правила. Несмотря на все запреты начальства, каждый раз, как у него забирали самодельную лампаду, он лепил из хлеба новую и зажигал перед иконой. В тюремной церкви алтарничал. Анна думала: «За святые молитвы матери Кириллы».

6. Две истории

ПОМОЛИЛАСЬ!

Б огадельническая сестра посадили бабушку отдыхать на свежем воздухе перед храмом на сол-нышке. Приходит за ней через два часа. У бабушки на коленях громадный пакет с бананами.

— Натальюшка, что это у тебя?

— Вот! На! Пусть все помолятся! (Значит, кто-то пожертвовал для богадельни).

Сестра видит под коляской кучу банановой кожуры.

— А это что?

— А это я уже помолилась.

ЧЕРНАЯ КАШКА

П ослушница жила в паломнической, еще не будучи зачислена в насельницы. А послушание несла в богадельне. Однажды в паломническую поселили новенькую. Она вела себя странно. Мирская носила четки подлиннее, чем у сестер. При этом ходила всегда во всем вызывающе белом, не в пример остальным паломницам, старающимся одеться в монастыре поскромнее. Она, чаще всего, молчала. Взгляд у нее был пристальный, не отстающий.

Однажды ночью послушница вдруг ощутила, как соседка дергает ее за четки, пытаясь сорвать. Послушница надевала четки так, чтобы на руке образовывались два креста — на ладони и на тыльной стороне. Рука послушницы свисала с кровати, а кровати были расположены почти вплотную.

— Ну, ну. Давай. Иди, иди отсюда, — беззлобно пригрозила послушница и сразу заснула.

Утром, после правила перед послушанием, паломница в белом ни с того ни с сего стала ласково угощать послушницу конфетками. Послушнице не хотелось брать. Но она только недавно при-шла из мира и сохраняла мирские представления о воспитанности. Она покорно, на глазах угостившей съела.

Едва дойдя до богадельни, она поняла, что всё утро проведет в туалете. У неё была сильная тошнота и бурление в животе. Она сразу забежала в «заведение». В коротких перебежках между утренним умыванием бабушек и туалетом она провела 2 часа. Когда она уже начала понимать, что кажется, ей понадобится врач, — вдруг резко зазвонили в колокольчики бабушки из одной кельи: схимонахиня Серафимушка и монахиня Кириллушка.

Послушница прибежала к ним. Серафима доедала кашку, Кирилла уже сидела на кроватке, отдыхала после трапезы. Серафима дала чашечку с недоеденной кашкой послушнице:

— Оля, съешь ложечку, я больше не хочу.

Преодолевая тошноту от конфеток и от непривычки есть с чужой тарелки, послушница съела ложку кашки. Кириллушка со своей койки затянула:

— Я ку-у-ша-ать хочу. Дай мне ентой! Чёрной каши!

Автоматически пропустив мимо внимания естественный помысел — «только что ела — и опять ей подавай», — послушница расторопно выполнила послушание бабушки и намешала блендером гречки с грибочками, дала ей ложку. Та съела с удовольствием и говорит:

— А теперь ты доешь.

Послушница выполнила и это послушание. Бурление в животе и тошнота тут же! прекратились.

— Бабушки вы мои, бесценные! — с радостными слезами подумала она.

История 7 . Илинтина

У послушницы преставилась мать. Она узнала, что мать при смерти как раз перед тем, как ей идти читать предначинательный псалом на службе священномученику Илариону (Троицкому), её особо почитаемому святому. Она читала псалом, а слезы застилали глаза. На словах: «змий сей, егоже создал еси ругатися ему» — она уже не могла читать — слезы душили.

Послушница ушла в монастырь 3 года назад, когда её маму скосил геморрагический инсульт. Когда в марте, подписывая ей рекомендательное письмо к игумении, духовный отец предупреждал:

— Смотри!.. Я тебе письмо подписываю, но ты знай: сейчас у тебя начнутся самые тяжелые искушения!.. — назад пути нет; это Иудин грех.

Она не предполагала, что всё так серьёзно. Но через 3 дня у мамы случился инсульт. … Ходу назад уже не было. Мама оставалась под присмотром 2-х сестер послушницы. Всё же было сильное искушение остаться ухаживать за тяжело больным, самым дорогим человеком. Послушница не сделала этого, удержала себя от богоотступничества. И батюшка поддержал:

— Вземшийся за рало, да не зрит вспять.

Господь чудесами утешал её на пути в монастырь. Когда она подала заявление об уходе с работы, в тот же день ее мама обрела связную речь. Когда раздала самое дорогое, книги по специальности, мама встала на ноги и начала ходить. А в первый день её пребывания в монастыре мама в далеком Саратове крестилась. Это поддержало послушницу духовно. Она сознательно выбрала себе монастырь, в котором была бы богадельня: хотелось, как преподобномученица Великая Княгиня Елисавета в Марфо-Мариинской обители, не только молиться, но и делами любви являть верность Господу. Господь продлил жизнь её маме еще на три года. И вот теперь забрал.

Вернувшись с похорон на послушание в богадельню, послушница с трудом борола унылые помыслы:

— Вот если б я осталась в миру и ухаживала за мамой, то перед смертью причастила бы её (сестра, у которой мама доживала, была в то время ещё неверующей и отказалась привести «старорежимного попа»). А так мама ушла без духовного приготовления — ни соборования, ни причастия не было.

И всё время, как заигранная пластинка, в ушах звучали слова: « Змий сей, егоже создал еси ру-гатися ему…»

Послушница всю вину переложила на этого змия, и очень больно ей было, что из-за козней врага рода человеческого пострадала ее мама.

— Вот, конечно, кому она теперь нужна! Кто её будет вымаливать? Ушла, не причастившись. Я тут ухаживала за чужими людьми — а ей чашки воды не подала…
.
Послушница на время вдруг забыла, как придя в монастырь, она сама молила Бога в порыве любви к нему:
.
— Господи! Ты сказал: возлюби ближнего своего, как себя самого. Но больше всех я люблю свою маму! Научи меня полюбить этих бабушек больше, чем я люблю свою маму!..
.
И Милостивый Господь покрыл весь трагизм трехлетней разлуки с матерью любовью к этим блаженным созданиям. А сейчас уныние одолевало её. Она шла по коридору богадельни и ничем не могла отогнать унылого омертвения души.

Вдруг зазвонил колокольчик из кельи монахини Кириллы. Она автоматически побежала на колокольчик.
.
— Оля!.. Дай мне ентой, как её, черной каши!

Послушница скоренько принесла чашечку гречки. Бабушкам далеко уже перевалило за 90 и они ели с ложечки, так как руки у них были ненадежны, да и глаза подслеповаты.

— Дай мне ложечку кашки, — сказала Кириллушка.

Послушница поднесла к ее рту кашку.

— Вот как хорошо сейчас твоей мамочке! Как вкусно ты ее кормишь! — Дай еще ложечку!

Послушница протянула еще.

— Вот как хорошо, как вкусно сейчас твоей мамочке! Как ее там звали? Илинтина?

Послушница разрыдалась. Кириллушка отогнала рогатого от её души, поняла она. Она ничего не говорила бабушкам о смерти мамы, не просила их молитв, потому что не считала себя вправе перекладывать на них свой груз: мама только обратилась, только крестилась и насколько осознанно это было у неё? Но Кириллушка самоотверженно подставила свое худенькое плечико:

— Дай мне ентот!.. Как его?.. Поминание!

Послушница поняла и быстро достала из тумбочки новый помянничек, который на днях подарила Кириллушке инокиня.

— Открывай упокоение и пиши: Илинтины!.. Кто там у тебя еще есть?!..

Послушница записала всех, кого велела написать мать Кирилла: усопших сродников послушницы, всех усопших матери Кириллы, патриарха Пимена. Потом о здравии и своих, и Кириллушкиных. И перед каждой трапезой теперь мать Кирилла требовала сначала прочитать всё «поминание» и только после этого вкушала еду.

Послушница знала: теперь у ее мамы «Илинтины» есть надежный предстатель перед Богом. Сердце её успокоилось.

История 8 . О любви

В этот день послушница кормила монахиню Кириллу, а за её спиной другая сестра, бывший врач невропатолог, причесывала схимонахиню Серафиму. Обе друг друга не воспринимали: старенькая, слепая и почти глухая, Серафима откровенно боялась бывшего невропатолога. А сестра Галина отвечала взаимной неприязнью.

Послушница вдруг услышала жалобный голосок Серафимушки:

— Ой-ой-ой!..

В это время послушница была старшей по богадельне. Она оглянулась встревоженно. Серафимушка жалобно пищала, а Галина, держа схимницу кончиками пальцев за макушку, вертела её голову так, чтобы было удобно причесывать. Послушница забыла всякую воспитанность, быстро подошла и резко снизу вверх подбросила руку Галины, освободив Сурафимушку от унизительного и страшного для неё верчения головы.

Невропатолог возмутилась:

— А что я такого сделала? Мне так удобно!

Послушница ничего не ответила, потому что ощутила в себе неподконтрольный гнев. И стала почти во весь голос читать Иисусову молитву.

Когда, через 5 минут послушница вышла в коридор, с другого конца корпуса навстречу ей шла монахиня Мария. Она быстро приблизилась к послушнице и неожиданно сказала:

— Знаешь? А я ведь и о ней молюсь. — И стала говорить о любви Христовой, о том, что и у Галины в душе есть доброта, что Галина и сама страдает от своего характера, что она ненавидима собственной невесткой и тайно помогает семье сына, отсылая всю свою пенсию так, чтоб невестка не знала, откуда деньги.

Минуту назад пылавшая «праведным гневом», послушница опомнилась. Мать Мария, своим неожиданным появлением и удивительным проникновением в ситуацию, которой не была свидетелем, поразила послушницу. Она вспомнила об идеале всеохватной любви, осознала, что по сию пору, пребывая уже 14 лет в вере, так и не ушла от подросткового максимализма и не обрела даже представления о том, что такое молитва и что такое христианская любовь. И что у истинного христианина не может быть врагов.

История 9 . Кроватка

У матери Марии ночью случился микроинсульт. На следующую ночь за ней недосмотрели, она захотела встать, упала и сломала ключицу.

Инокиня, которая была в это время старшей по богадельне, а в мирской жизни — медсестрой в православном сестричестве, решила переложить мать Марию на медицинскую железную кровать со всякими полезными приспособлениями. Кровать была велика и заняла бы половину крохотной, прежде уютной, кельи матери Марии. Инокиня решила найти себе поддержку в лице послушницы. Послушница задумалась. Кроватка была не просто предметом мебели для матери Марии. Это было ее прошлое. Когда в 37-м г. забрали ее папу протоиерея и расстреляли на Бутовском полигоне, они остались вдвоем с мамой в московской коммунальной квартире. Мать Мария поступила в институт, познакомилась там с подругой по несчастью, Катенькой, у которой забрали и отца, и мать. И из коммуналки соседи постепенно начали выживать ее. Мама матери Марии предложила Катеньке переселяться к ним. Именно на этой маленькой кроватке и спала потом Катенька все оставшиеся годы, до самой своей старости. Обе избравшие путь девства и служения Богу в миру, они сроднились. Похоронив свою духовную сестру Катеньку и уходя в монастырь, мать Мария взяла кроватку с собой.

Послушница вспомнила всё это, но практические соображения и страх, что мать Мария может снова неловко повернуться на этой узенькой кроватке и упасть, победили.

— Да, конечно, надо менять! — рассудила она.

Мать Мария была без сознания и ничего не слышала. Когда она очнулась после инсульта, первый вопрос её был:

— Ну, что, батенька, предала меня с кроваткой?

Послушница поняла: да, предала.
.
Чтобы ни случилось на той маленькой, родной кроватке с матерью Марией, всё было бы от Бога. И никакая медицинская техника не спасет душу. А в мо настырских скорбях та маленькая деревянная кроватка была для старой монахини хоть небольшим утешением.

История 10 . Грехи потеряла

М ать Мария и духовник обители батюшка Николай знали друг друга еще со старых, домонастырских лет.

Впоследствии, уже на отпевании монахини, он приоткрыл завесу над ее прошлым. Будучи дочкой расстрелянного в Бутове священника, мать Мария совсем не пряталась от властьпредержащих, не осторожничала, не лебезила перед ними. В миру она сначала работала чертёжницей, потом стала совмещать эту работу с послушанием казначеи в храме, после и вовсе ушла с мирской работы и вся отдалась церковной жизни. Кураторы от партии постоянно придирались ко всем мелочам, часто требовали, чтобы настоятель пришел в здание на Лубянке.

— И вот эти здоровые лбы — протоиереи — дрожали и посылали вместо себя эту маленькую, хрупкую женщину, монахиню в миру мать Марию, — рассказывал батюшка. — И она не боялась, смело шла! Перекрестится на храм и идет.

Такой же оставалась мать Мария и в монастыре.

Её почитали сестры, тайком от матушки игумении забегали к ней в келью поплакать при сильном искушении. Мать Мария не боялась никого. С матушкой-игуменией они были из одного храма. Та взяла мать Марию казначеей, когда восстанавливала монастырь, но сразу же предупредила:

— Ты смотри, мать, не старчествуй! Двух игумений не бывает!

Но сестры шли за духовным советом к молитвеннице и прозорливице, а мать Мария не боялась и игуменского гнева. Со всеми и всегда она была прямой и абсолютно искренней.

Когда у послушницы начались сильные искушения, которых самой ей было не понести, бабушки взяли её под своё крыло, стали опекать все по очереди. Мать Мария вела ее на постромках до самого своего ухода ко Господу. Она просто «взяла» послушницу в свои келейницы без официального на то разрешения.

Благодаря этому, послушница увидела вблизи настоящего монаха.

Это не «начетник», который без перерыва только подсчитывает, сколько молитв вычитал. По ней и не увидишь, что она молится. Только замечаешь: вот чуть-чуть помолчала и Господь уже что-то ей открыл. Вот это «помолчала» и было ее сугубой молитвой. А вообще было ясно, что молится она каждым своим дыханием, каждым своим словом, каждым своим движением, каждым своим поступком.

Мать Мария была требовательна к себе, придирчиво следила за своими грехами, стараясь вынести на исповедь каждую щербинку в своей душе. Она требовала, чтобы послушница читала ей подробно, подряд все грехи, перечисленные в истертой за годы книжечке архимандрита Иоанна Крестьянкина об исповеди. Послушница старательно, под диктовку записывала выявленные матерью Марией в себе грехи. Вечерами они писали, а утром перед службой послушница старалась быстренько освободиться от своего послушания на сестринской трапезе (для этого она прибегала туда в полшестого), чтобы вести мать Марию с её грехами на службу. И вот однажды, на Введение во храм Пресвятой Богородицы, послушница прибежала — а мать Мария её огорошила:

— Я в храм не пойду!

— Как не пойдешь, мать Мария!? Мы же с тобой вчера все грехи написали!

— Вот именно! Грехи-то я и потеряла! — категорично заключила мать Мария.

Послушница искала везде: на столе под стопкой книжек, на столе со всех четырех уголков под клеенкой, в тумбочке, перекладывая каждую бумажку и фотографию. А мать Мария успевала про каждую фотографию что-нибудь и рассказать. Но грехи не нашли.

— Иди к батюшке, скажи: «Мать Мария на службу не пойдёт. Она грехи потеряла!» — горестно произнесла монахиня.

Послушница побежала в храм. К батюшке стояла большая очередь, человек семьдесят. По слушница обежала всю очередь и выпалила батюшке, как только он отпустил очередную исповедницу:
.
— Батюшка! Мать Мария сказала: в храм не пойдет — она грехи потеряла!
— Грехи потеряла! Грехи потеряла! — умилённо заухал батюшка басом на весь храм! — Нам бы с тобой, Оленька, такие грехи — что их потерять можно!..

Потом вдруг грозно сдвинул брови и «прорычал»:

— Скажи ей: пусть срочно идёт в храм! — Потом снова стал повторять умилившие его слова: — Грехи потеряла!

Грехи потеряла! К послушанию мать Мария относилась очень ответственно. Однажды она сказала послушнице, заметив ее непокорность:

— Знаешь, а мне если б мой духовный отец в Страстную Седмицу Великого Поста велел мясо съесть, я бы без раздумий съела!

Вот тогда послушница поняла, «за что» дает Господь дары Своим верным чадам. Ведь мать Мария не только за 45 лет своего монашества, но и вообще со времен юности ни разу мяса не ела: несла сознательно пост по любви к Богу.

Услышав о грозном батюшкином повелении срочно идти в храм, мать Мария забыла про записку с грехами и стала покорно облачаться. Когда она засунула руку в карман хитона — там были её грехи.

История 11 . Живое золото

П ослушница ехала на подворье и плакала. Только что они отпели мать Марию, выслушали пламенную батюшкину проповедь о подвиге жизни дочери расстрелянного священномученика. Послушнице довелось видеть и дорогой для нее лик усопшей: матушка приоткрыла его для одной опоздавшей схимницы. На лике монахини запечатлелась улыбка — видимое отражение райского блаженства. Прощаясь с бабушками, которые стали уходить в жизнь вечную одна за другой, послушница уже не удивлялась ни райской улыбке на лицах усопших, ни теплоте их рук и ощущению, что они просто задремали, но слышат и видят и присутствуют своей доброй душою рядом с живыми сестрами. Они уже при жизни были блаженны.

Послушница надеялась, что их повезут проводить мать Марию в последний путь. Но им велели ехать назад, на подворье. Ольга трудились там уже два месяца, и не могла быть рядом с заболевшей старенькой монахиней.

Перед смертью монахине довелось претерпеть скорби. Много досадила ей болящая трудница. Мать Мария жалела всякую тварь. Все годы, несмотря на игуменское недовольство, она покровительствовала дворовому псу Гаррику. Под ее защитой он жил как истинный сэр. Мать Мария скармливала ему часть еды со своего стола и то, что ей приносили благодарные духовные чада из мира.

Старенькая богадельня погрузилась на метр в землю той стороной, где была келья монахи-ни.Так что ее подоконник выходил как раз на уровень земли. На него мать Мария ставила разные плошки для беспризорных котов. Вообще, ее посещения богадельнической трапезы были весьма символические: она кушала две-три ложки супа, а рыбу, бутерброды и всякие сытные вкусности забирала с собою в келью, что пополняло затем плошки для беспризорных Божиих тварей на подоконнике. В келье у нее тоже проживала почтенная кошка, мать нескольких поколений котят, которых потом сестры пристраивали по паломникам.

В последние дни жизни матери Марии у нее проживал одномесячный котенок. Болящая трудница, заходя к матери Марии, начинала бесноваться: ругаться, кричать. Несмотря на раздражение нервов в присутствии старенькой монахини, ее как будто притягивала эта келья. В предпоследнюю ночь враг выместил свою злобу на умиравшей молитвеннице через болящую Антонину, которую поставили дежурить по богадельне. Она швырнула котенка об дверь — и тот мгновенно погиб. Бездвижная мать Мария (у нее был инфаркт) молчала и молилась.

Свидетельницей ухода из жизни матери Марии, по Божию Промыслу, наверное, стала сестра, которая очень не любила ее — старшая по богадельне инокиня.

Она вошла в келью и увидела, что мать Мария стала приподниматься на кровати и протянула руки в сторону иконного угла. Она сказала:

— Папа, ты пришёл? Папа, я так хотела быть хорошей, — но этого у меня так никогда и не получилось!

В этом откровении о себе, в этом искреннем покаянии, была вся мать Мария! Да, она никогда не была приглаженной, благообразненькой и примерной. Она всегда была порыв, движение! Едва оправившись после очередного перелома, которые у нее следовали один за другим, она отказывалась от коляски и летела в храм, так что мантия развевалась в порыве скорости. Душа ее всегда горячо изливалась в любви и страдании за ближних.

Её горячая молитва была столпом к небу.

Был случай, когда мать Мария спасла человека от самоубийства. Сильные скорби довели одну молодую женщину до мысли покончить с собой. Она решила напоследок зайти в монастырь, помолиться — и потом уйти из жизни. Она помолилась и пошла к воротам на выход. Проходя мимо богадельни, увидела старенькую матушку, которая сидела на скамеечке и читала молитвослов. Монахиня посмотрела на нее.

Она подошла к открытым вратам и вдруг уперлась в невидимую преграду. Попыталась еще раз выйти, то же самое! Что-то потянуло её к той маленькой матушке с огромными добрыми глазами. Она вернулась и присела на скамеечку. Почти сразу всё рассказала монахине. Та дала ей правильце и обещала сама читать за неё акафист Казанской.

Та женщина стала на всю оставшуюся жизнь верной богадельнической хожалкой, живя в миру, каждый день приходила в монастырь, как в родной дом. Увидевшая кончину монахини, инокиня засвидетельствовала перед всеми, хотя и с ироничной улыбочкой, что мать Марию встретил её святой отец.

Когда послушница прежде заходила к матери Марии, всегда с восторгом смотрела на само-дельную картонную икону Спаса в терновом венце. Ее написал гуашью племянник монахини. С подворья, на прощание с усопшей, их привезли накануне похорон, поздно вечером, и разрешили взять из кельи матери Марии понравившуюся икону или книгу. Когда послушница вошла, первое, что ей бросилось в глаза — любимая икона Спасителя, как будто нарочно припасенная для нее. Ведь почти всё уже было разобрано на память другими сестрами.

Вернулись на подворье. Этой ночью, в три часа, послушница должна была читать Неусыпаемую Псалтирь. Она завела будильник, легла с еще не высохшими слезами на щеках, — и… … Очутилась в золотой карете. Слева от нее сидела мать Мария, от которой исходило живое, доброе тепло. Карета ослепительно сверкала. Ехали по ухоженной дороге какого-то Королевско-го парка. С боков, двумя струящимися потоками свисали ветви ухоженных деревьев. Они были живые, колыхались, но это было золото, червонное золото! Солнце просвечивало сквозь золо-тую листву. И зазвучал величественный, как звук водопада, женский голос:

— Вот здесь будет жить монахиня Мария!

«… Будто вошли в икону с золотой ризой, прямо внутрь, в саму икону!» — думалось послушнице. Кто же это говорит: «Вот здесь будет жить монахиня Мария»? И вдруг она поняла, это святая княгиня, покровительница монахини в постриге, преподобная Мария Владимирская, бывшая чешская княжна. Потому и парк Королевский!

— … Так вот где будет жить монахиня Мария!? — возрадовалась она душою… И проснулась от звона будильника на Псалтирь…

История 12 . Уроки Иисусовой

Д о поступления в монастырь больше всего послушница мечтала начать молиться Иисусовой молитвой — не просто говорить ее вслух, — а так, как читала в «Добротолюбии» у Григория Синаита. Да батюшка пока не разрешал. Говорил:
.
— Вот придешь в монастырь, — там у тебя будут руководители. И сам образ жизни, сам монастырский Устав будут этому способствовать. А здесь, в миру, ты одно тщеславие взрастишь.

Послушница батюшке доверяла: у него трое сыновей служили, а четвертый — в монастыре подвизался.

В монастыре, в первые же дни матушка-игумения благословила ей четки. Стоит как-то послушница на Литургии, Херувимскую поют. А она крутила-крутила четочки с Иисусовой молитвой, да вдруг и подумала:

— А что я всё Иисусовой молюсь? Буду-ка я «Богородице Дево, радуйся» читать», — да и перестроилась. Про Херувимскую забыла, вся сосредоточилась на «Богородице Дево, радуйся»…

За ней, в креслице, по физической немощи, сидела старенькая монахиня Валентина. Пухленькая, даже кругленькая, забавная. В богадельне её лечили пиявками, и пиявки от неё постоянно убегали, вся богадельня их тревожно искала, она отнюдь не походила на серьезного монаха. Вдруг мать Валентина резко дернула послушницу за четки, так что та их чуть не выпустила из руки.

— Вот это да! — промелькнуло в уме послушницы. Ни за что бы не подумала, что она видит мои мысли! Сама кота матушкиного стирает, крутится на кухне, все сковородки спалила, пытаясь блины испечь! А сама, оказывается, вон какая!

После Литургии мать Валентина попросила ее проводить под руку до богадельни: устала, дескать, приболела. Пока шли, она рассказывала послушнице, какое спасение в монастыре, какая сладость! — как будто от чего-то предостерегала. Послушница поняла уже вечером, когда от старших сестер вышли скорби. Враг тут же послал помысел:

— Зачем в монастырь пошла! Уйду!

— Совсем она и не приболела. Это не я ее вела со службы, — а она меня!

История 13 . Ефросин

М ать Валентина затеяла к ужину сырнички. Она попросила послушницу включить газ и поставила две сковородки. А сама зачем-то побежала в келью. Возле кельи ее поймала выглядывавшая из двери напротив бабушка Анна.

У Анны бывали иногда страхования: в келью к ней стучались вражки, — думала она. (Послушница предполагала — простые ветки деревьев). Тогда Аннушка застывала в ужасе и начинала от страха поплакивать. Вот и в этот раз она спасалась от очередного страхования, решила поговорить с матушкой-соседкой. Они поговорили плодотворно, Аннушка успокоилась. Сковородки в очередной раз зачадили.

Виноватая мать Валентина, которая всё же очень хотела накормить всю богадельню своими сырничками, попросила послушницу вымыть сковороды и снова поставить на газ. Успокаивая себя тем, что старшая по богадельне инокиня сегодня уже не придет и нагоняя, кажется, можно избежать, послушница выполнила просьбу бабушки.

Мать Валентина приступила к кулинарному священнодействию. Теперь ее ни для кого не существовало. Пробегая временами мимо кухни в очередную келью, послушница только слышала иногда сладостный голосок кашеварившей:
.
— Матерь Божия, благослови! Господи, помоги! Ангеле Хранителю, усласти пищу сию!.. Весь внешний вид матери Валентины, кругленькой, уютненькой, — очень соответствовал повар скому послушанию. А ведь она серьезный монах. Всегда молчит. Молится. Перебирает четки даже во сне. Всегда недомогает, высокое давление, глаукома, но молитвы никогда не оставляет. И вдруг — такое чуднОе увлечение — кулинария, — подумала послушница.

Мать Валентина рассказывала о себе удивительные для послушницы вещи, как она, будучи совсем юной, жила в московской квартире на послушании у двух старых схимниц и одной монахини, которые получили постриг еще до революции; как они могли и побить немножко ее, когда не понимала, чего от нее хотят. Как однажды, в 50-тые годы, обиделась на них после очередного наказания и решила уйти, стала искать монастырь. Но монастыри почти все были закрыты. Поехала в Пюхтицы, там ее не приняли, отогнали непонятным вопросом:

— А ты мясо ешь?

— Не-е-ет, — растерянно ответила послушница дореволюционных монахинь.

— Ну и не нужна ты нам.

Конечно, про мясо в Пюхтицах над ней просто подшутили, а, видимо, такой промысел Божий был о будущей монахине Валентине, — что в монастырь она пришла только уже в 85 лет, в богадельню, когда почти ослепла. А в миру, в расцвете своего монашества, проводив своих воспитательниц в последний путь, она служила в Кафедральном Соборе возле раки с мощами Святителя: ставила свечи, оправляла лампады. Там и напиталась сама вся молитвой и святостью. Случилось ей в мирской жизни и на клиросе попеть. Голос у нее был нежный, мягкий, грудной, сладостный. Она не признавала современного клиросного пения и всегда ругала инокиню-регента, — что поет монастырский клирос грубо, громко. А надо, чтобы в храме ангелы пели, а не певцы.

Послушница старой закалки, получившая школу послушания от дореволюционных монахинь, мать Валентина каждое дело выполняла скрупулезно, неторопливо и с молитвой. Так, со спокойной молитвой, она стирала в ванной игуменского белого кота, когда он вываливался в пыли. С тем большей серьезностью она отнеслась и к сегодняшним сырничкам.

Послушница раздала ее сырнички ходячим бабушкам, побежала кормить сидячих и лежачих. Дальше послушания побежали по кругу: помыть, переодеть, уложить, почитать — кому Псалтирь, кому Евангелие, кому вечерние молитвы…

Мать Валентина несколько раз ловила ее в коридоре со словами:

— Иди, сама хоть сырничков покушай. Я тебе там их укутала и на ваш стол поставила

Послушница благодарила второпях и бежала дальше. Наконец она, кажется, переделала всё. Села за стол, чтобы просто отдохнуть!.. Уж не до сырничков ей было. Даже чаю не было сил себе налить. Но сырнички из одеялка-теплушки так сладостно пахли…

Она достала тарелку, откусила один — и поняла слова Псалма: « Яко миро на главе, сходящее на браду, браду Аароню, сходящее на ометы одежды его…» Сладкий мед полился по ее голове, прямо под кожей, от самой макушки, за ушами и по лицу, и по глазам… Вся она была залита сладостию!.. И потекла сама молитва!.. Но она же знала, что она — маленькая! И нет у нее молитвы! Но молитва потекла во уме и в сердце!..

Вот тебе и сырнички!

Ах ты, Ефросин-повар, восхитилась она!..

.
Продолжение на сле дующей странице –

Как и вчера, в 6:00 к нам зашел человек-будильник. Зашел, разбудил, ушел. На этот раз проснулся очень тяжело. Спал плохо. Вышел на улицу. Тепло. Ветра нет. Слышится щебетание птиц и «утренняя зорька» петуха с фермы. Пошел в храм искать игумена. У иконной лавки суетится Валерий, от него узнал о том, что настоятель еще в городе и будет где-то после обеда. Глянул расписание – мне на весь день нужно помогать на ферме. Немного огорчился, ибо в планах было заняться своими делами.
Зашел в храм. Как обычно темно. Несколько монахов в своих черных одеяниях сидят на стульях в ожидании начала службы. Вот и капитан подоспел. Встал в дальний угол, достал из кармана четки, теребит их и что-то бормочет под нос. Служба началась по расписанию, в 6:30 по храму полилось все то же монотонное пение. На службе до конца решил не оставаться. В 7:10 решил уйти, чтобы отснять приготовление к завтраку.
В трапезной сегодня дежурит Андрей.

Трудник Виталий в помощниках. Сделал немного кадров.

Общие кадры "кухни".
Решил попытать счастье на службе, быть может там смогу что-то еще отснять. Вошел в храм как раз в то время, когда капитан читал вслух. Сделал пару кадров. Сел на скамейку. Жду окончания службы. На ферме решил поработать максимум час, а потом нарушить свое послушание и заняться своей работой. В 7:40 мой желудок дал оповещение в виде громкого «бу-бу-бу». Пора уже бы и завтракать. Вскоре желудочное бурчание слилось с бурчанием молитв. Служба окончена. Поспешил на завтрак. На часах 8:30. Завтра утром домой. Планирую на утреннем пароме. Очень хочется успеть запечатлеть город при первых лучах солнца. Все еще нет игумена. А если он и сегодня не вернется?! Что тогда?! Мне он очень нужен, нужно его благословление на то, чтобы я мог отснять кельи монахов, посетить просфорною, по возможности алтарь, ну и сделать с ним несколько кадров. А пока пойду на ферму выполнять свое поручение. По пути снова завибрировал телефон. Появилась связь! На радостях отправил несколько СМС, позвонил и ответил на пару писем. На ферме меня встретил Андрей. Сказал снова мести двор.
Попутно помог Василию отнести тяжеленный бидон с молоком к привратницкой. Вернулся к своей работе. В стороне Андрей месит варево для скота. Кто-то возится с коровами. Завтра приедет журналист, будет брать интервью у настоятеля монастыря. Ну и вместе мы уже обратно в город уедем. Практически треть фермы уже вымел. Пора приступать и к своей прямой работе – сбору материала.
Первым делом направился к самому разговорчивому обитателю монастыря – отцу Валерию. Он читал в иконной лавке книгу. Охотно согласился дать комментарий. Отец Валерий послушник при храме. В монастыре проживает около года, выполняет обязанности церковного лавочника. Послушнику Валерию - 51 год. Никогда в жизни не брал интервью у людей, поэтому задал только те вопросы, которые интересует конкретно меня. Я долго не мог понять, почему люди бросают свои жизни, оставляют удобное цивилизованное общество и идут в монастырь.
«Люди идут в монастырь по нескольким причинам. Самая лучшая и достойная причина – это конечно любовь к Богу. Нераздельное искание живого Бога и все свои силы, все свои усердия, все свои труды посвящать только ему одному. Отдать ему все свое сердце, чтобы оно находилось всегда в Господе. Есть и другая причина, эта причина - покаяние. Это человек, когда исчерпав все свои жизненные ресурсы, которые он имел в миру. Обессилел, растратил богатство свое душевное, те таланты, которые ему Господь вручил, он их расточил. Остался, как говорится, обнаженным, душа осталась обнаженной, душа осталась голодной, душа осталась несогретой. И тогда, придя в себя, человек кается и ищет такие пути покаяния, которые более этому покаянию содействовали и здесь наиболее санный, удобный, самое удобное место, самый удобный путь. Проходить именно путь покаяний, путь очищения, путь спасения» - ответил на мой вопрос Валерий – «Ну а для меня монастырь - это дом Божий, это дом Пресвятой Богородицы, это мое призвание.»
На том и закончили. Далее мне нужно было идти на пастбище, чтобы сделать несколько кадров пастуха с коровами. Идти недалеко, до местного кладбища. Выйдя за пределы монастыря, ощутил на себе некую свободу, даже дышать стало чуть легче. Дойдя до береговой линии, вдали увидел очертания туманного города. Владивосток. Ко всему прочему на телефоне появился 3G интернет. Я смог загрузить пару инстаграмок, ответить на все письма и сообщения в соцсетях.
С плеером в ушах, не спеша дошел через кладбище до пастбища. Обычный луг, на лугу лежат коровы, насчитал их около 10 голов.
Пастух в зеленом военном костюме. Из приёмника тихо играет духовная музыка. В роли пастуха сегодня выступил трудник Валерий.
Сделал несколько кадров. Позвонили с работы. Долгие переговоры привели к тому, что сам того не замечая, дошел до монастыря, позабыв взять у Валерия интервью.
Зайдя на территорию монастыря, заприметил, как отец Спиридон возится с грузовиком ЗИЛ. Он не был против того, чтобы я его фотографировал.

Сделал несколько хороших кадров, спросил о том, как это быть монахом, какие обязанности ложатся на его плечи, как распределяются послушания.
«Монашеский образ жизни – это отречение от мира. Это исполнение заповедей Божьих, но прежде всего – своих обетов, монашеских. Монашеский обет – это обет послушания, обед безбрачия, отречение от мира. От мира человек ушел, чтобы сродниться с Богом ему ничего не мешало. Работа в монастыре распределяется таким образом, чтобы у каждого было какое-нибудь свое послушание. Повар готовит на всех. На скотном дворе работают. Рухольный вещи принимает и распределяет, стирает, гладит, тоже на всех. Получается каждый выполняет свою работу, но вся эта работа каждого, она входит в общее послушание для организации молитвы и жизни в монастыре. Но прежде всего это спасение. Цель монашества это спасти молитвой себя и весь мир. И прежде всего спасение своей души. Как в пословице русской говорилось: «Спасайся сам, вокруг тебя спасутся тысячи». Жизнь по заповедям божьим в дали от мира. Цель монаха соединиться с богом в этом мире и будущем» – закончил свою мысль отец Спиридон тем, что сравнил монашескую жизнь с жизнью солдата. Тяжелый ежедневный труд для обеспечения жизни монастыря в целом. Закончив с расспросами, решил залезть на крышу строящегося здания. Быть может, с него откроется неплохой вид на территорию монастыря. На стройке работают узбеки, снимать их не стал.
В этом здании планируется разместить гараж, подсобные помещения, трапезные, воскресную школу, кельи и т.д.

Привратницкая
Пасека
Монашеские кельи
После направился на ферму, нужно узнать о количестве скота на ферме. Заодно задал несколько вопросов. Трудник Андрей. 26 лет. В монастыре полгода. Задал всего лишь один вопрос: «Какова цель прихода в монастырь?». Отвечал медленно и неуверенно, наверное, стеснялся. Не знаю. Ну а целью назвал поиск внутренних привычек, осознание жизни, более вооцерквиться, сравнить себя с людьми, прошедшими духовный путь, и на их фоне увидеть свои отличие от них. К монашеской жизни пока еще не готов, присматривается.
Нашу беседу прервал звон колокола – обед. Долгожданный обед. Так быстро я еще по территории храма не ходил. На обед сегодня овощной суп, рожки, грибы и салат. Чай или компот на выбор.

Молитва перед едой.
После обеда направился в келью расшифровывать все то, что удалось записать. Нужно дождаться настоятеля.
После завершения работы решил проверить наличие отца Питерима на пасеке. На этот раз мне повезло.
Монах занимался пчелами, подготавливай улей к кормлению пчел. Заодно спросил у него о строительстве нового здания на территории монастыря. По словам Питерима, игумен планирует разместить там воскресную школу, трапезные, автогараж, склад, а также несколько келий для монахов.
Далее речь пошла о самой пасеке. На данный момент в хозяйстве насчитывается 44 улея.

Попросили меня помочь. Одели в белый халат, на голову нацепили специальную панамку с сеткой. Работа была простой, нужно было просто отделять части от улея и складывать их на землю. Делать это нужно было очень аккуратно, т.к. пчелы очень не любят звук стука. Обошлось без жертв.
Далее отправился помогать приготавливать сироп для пчел. В бидон наливается два ведра воды, затем все засыпается сахаром, в пропорции 2 к 1 (2 кг сахара на 1 л воды). После этого очень тщательно все перемешиваем. Образуется обычный сахарный сироп, немного густой. Пчелы любят сладости. Затем сироп наливается в чайник и подается в кормушку. Вот и все. Последнее задание было совсем простое, помочь вынести фанеру с воском. Владимир подготавливает его для изготовления свечей. Все, время бежать на службу. Затем долгожданный ужин. Сильно хочется кушать. Сама служба затянулась на 30 минут. Отсюда и поздний ужин. После того как поели, традиционные правила. После правил удалось договориться с настоятелем насчет завтрашнего интервью, заодно сообщил о моем завтрашнем уезде. К сожалению, келью отснять мне не разрешили. Сказали, что у меня и так много того, что простой мирянин не увидит. Теперь свободное время и как обычно отбой. Сделал несколько кадров библиотеки.

Завтра ровно в 6 утра подъем, к 9 нужно топать на паром встречать журналиста. Полтора часа где-то побыть, подождать окончания службы для того, чтобы взять интервью у настоятеля. И все… Можно будет со всеми прощаться и отправляться на материк. Первым делом зайду в редакцию, затем в бар, позже нужно заплатить штраф за кредит, оплатить другой кредит… В общем, заняться обычными мирскими делами… Снова окунуться в мир суеты, проблем, городского трафика… Но это мой мир, моя стихия. Мне комфортно жить в этой городской суете. Хотя и в монастыре не так уж и плохо. Нет никаких проблем. Есть послушание, ты его выполняешь. Все строго по времени. Свободного времени практически нет, работа найдется всегда. Это мне сделали небольшую поблажку, т.к. визит у меня был рабочий. Ладно, на этом описание третьего дня заканчиваю. Завтра новый день. Новые впечатления. Завтра домой.