Правила Русью с 945 по 960 годы. При рождении девушке дали имя Хельга, муж назвал ее собственным именем, но женской версией, а при крещении стала называться Елена. Ольга известна тем, что первой из правителей Древнерусского государства добровольно приняла христианство.
Про княгиню Ольгу сняты десятки фильмов, сериалов. Ее портреты есть в российских художественных галереях, по старинным летописям и найденным мощам ученые постарались воссоздать фотопортрет женщины. В родном Пскове есть мост, набережная и часовня имени Ольги и два её памятника.
Точная дата рождения Ольги не сохранилась, но в Степенной книге XVII века говорится, что умерла княгиня в восемьдесят лет, а значит, родилась она в конце IX века. Если верить «Архангелогородскому летописцу», то девушка вышла замуж, когда ей было десять лет. Историки до сих пор спорят по поводу года рождения княгини – начиная от 893 и заканчивая 928 годом. Официальной версией признан 920-й, но это примерный год рождения.
Древнейшая летопись «Повесть временных лет», описывая биографию княгини Ольги, указывает, что она родилась в деревне Выбуты, Псков. Имена родителей не известны, т.к. они были крестьянами, а не особами знатных кровей.
Повесть конца XV века гласит, что Ольга была дочерью , который правил Русью, пока не подрастет Игорь, сына Рюрика. Он же, согласно легендам, и поженил Игоря и Ольгу. Но эта версия происхождения княгини не подтверждена.
В момент, когда древляне убили мужа Ольги, Игоря, их сыну Святославу было всего три года. Женщина была вынуждена взять власть в свои руки, пока сын не вырастет. Первое, что сделала княгиня – отомстила древлянам.
Они сразу после убийства Игоря прислали к Ольге сватов, которые уговаривали ее выйти замуж за их князя – Мала. Так древляне хотели объединить земли и стать самым большим и могущественным государством того времени.
Первых сватов Ольга закопала живьем вместе с ладьей, убедившись, что они понимают, что их смерть страшнее смерти Игоря. Малу же княгиня отправила сообщение, что достойна лучших сватов из сильнейших мужей страны. Князь согласился, и этих сватов женщина закрыла в бане и сожгла живьем, пока они мылись для встречи с ней.
Позже княгиня приехала с малочисленной дружиной к древлянам, чтобы по традиции справить тризну на могиле супруга. Во время тризны Ольга опоила древлян и велела солдатам рубить их. В летописях указывается, что древляне тогда потеряли пять тысяч бойцов.
В 946 году княгиня Ольга пошла в открытый бой на землю древлян. Она захватила их столицу и после долгой осады, применив хитрость (с помощью птиц, к лапам которых были привязаны зажигательные смеси), сожгла весь город. Часть древлян погибла в сражении, остальные покорились и согласились платить дань Руси.
Так как выросший сын Ольги большинство времени проводил в военных походах, власть над страной была в руках княгини. Она провела много реформ, включая создание центров торговли и обмена, которые позволили проще собирать подать.
Благодаря княгине на Руси зародилось каменное строительство. Посмотрев на то, как легко горят деревянные крепости древлян, свои дома она решила построить из камня. Первыми каменными зданиями в стране стали городской дворец и загородный дом правительницы.
Ольга установила точный размер налогов с каждого княжества, дату их выплаты и периодичность. Назывались они тогда «полюдья». Все подвластные Киеву земли были обязаны его платить, и в каждой административной единице государства был назначен княжеский администратор - тиун.
В 955 году княгиня решила принять христианство и крестилась. Согласно одним источникам, она крестилась в Константинополе, где ее лично крестил император Константин VII. Во время крещения женщина приняла имя Елена, но в истории по-прежнему больше известна как княгиня Ольга.
Она вернулась в Киев с иконами и церковными книгами. Первым делом мать захотела крестить своего единственного сына Святослава, но тот лишь насмехался над теми, кто принимал христианство, но никому не запрещал.
За время правления Ольга построила десятки храмов, включая монастырь в родном Пскове. Княгиня лично отправилась на север страны, чтобы крестить всех желающих. Там она уничтожала все языческие символы и ставила христианские.
Дружинники с опаской и неприязнью отнеслись к новой религии. Они всячески подчеркивали свою языческую веру, старались убедить князя Святослава в том, что христианство ослабит государство и его необходимо запретить, но он не хотел перечить матери.
Ольга так и не смогла сделать христианство основной религией. Дружинники победили, и княгине пришлось прекратить свои походы, закрывшись в Киеве. Она воспитывала сыновей Святослава в христианской вере, но не решилась крестить, опасаясь гнева сына и возможного убийства внуков. Она тайно держала при себе священника, чтобы не давать повода для новых гонений людей христианской веры.
В истории нет точной даты, когда княгиня передала бразды правления государством своему сыну Святославу. Он часто был в военных походах, поэтому, несмотря на официальный титул, страной правила Ольга. Позже княгиня отдала сыну власть на севере страны. А, предположительно, к 960 году он стал правящим князем всей Руси.
Влияние Ольги будет ощущаться во время правления ее внуков и . Они оба были воспитаны бабушкой, с младенчества привыкли к христианской вере и продолжили становление Руси на путь христианства.
Согласно «Повести временных лет» Вещий Олег женил Ольгу и Игоря, когда те были ещё детьми. Также в повести говорится, что свадьба была в 903 году, но, согласно другим источникам, Ольга ещё даже не родилась тогда, поэтому точной даты свадьбы нет.
Существует легенда, что пара познакомилась на переправе под Псковом, когда девушка была перевозчиком на лодке (она переоделась в мужскую одежду – это была работа только для мужчин). Игорь заметил молодую красавицу и тут же стал приставать, на что получил отпор. Когда пришло время жениться – он вспомнил ту своенравную девушку и приказал разыскать её.
Если верить летописям, описывающим события тех времен, то князь Игорь погиб в 945 году от рук древлян. Ольга пришла к власти, пока подрастет ее сын. Больше замуж она не выходила, о связях с другими мужчинами в летописях не упоминается.
Ольга умерла от болезней и старости, а не была убита, как многие правители того времени. В летописях значится, что княгиня умерла в 969 году. В 968-ом печенеги впервые совершили набег на русские земли, и Святослав отправился на войну. Княгиня Ольга с внуками заперлась в Киеве. Когда сын вернулся с войны, он снял осаду и захотел сразу же уехать из города.
Мать остановила его, предупредив, что сильно больна и чувствует приближение собственной смерти. Она оказалась права, спустя 3 дня после этих слов княгиня Ольга умерла. Ее похоронили по христианским обычаям, в земле.
В 1007 году внук княгини - Владимир I Святославич - перенес мощи всех святых, включая останки Ольги, в основанную им церковь Святой Богородицы в Киеве. Официальная канонизация княгини состоялась в середине XIII века, хотя чудеса ее мощам приписывали задолго до этого, почитали как святую и звали равноапостольной.
Кино
Литература
В середине X века русского народа еще не было. Восточные славяне делились на племена полян, древлян, родимичей и другие. Центральная власть в Киеве держалась пока еще только военной силой, и князья не собирали налоги со своих подданных, а совершали на них походы и набеги. Потом, через тысячу лет, во время Гражданской войны в России, большевики точно так же будут обходиться с городами и деревнями, называя свои действия продразверсткой. Специальные отряды и части особого назначения станут налетать на деревни, выгребать из амбаров и подполов зерно, угонять скот. А попробуй возмутись - долго не проживешь.
Точно так же вел себя в середине X века и русский князь Игорь.
Он совершил поход на подвластных ему древлян и собрал с них дань. Но через некоторое время ему опять понадобились деньги. Игорь решил, что с древлян еще не все собрано, и, убежденный в своей правоте, вновь как зверь кинулся на древлян.
И древляне, что вы, наверное, проходили на уроках истории, поймали жадного Игоря, привязали его к вершинам двух деревьев, отпустили их - и князя разорвало на две половинки.
Может быть, княгиня Ольга, молодая жена князя Игоря, и понимала, что ее мужа сгубила жадность. Но вернее всего, она не понимала ничего, кроме того, что надо отомстить древлянам. И жестоко. Потому что если не показать свою силу, то и другие племена откажутся платить дань.
Ольга всерьез готовилась к походу на древлян и на время затаила свой гнев, потому что известно, что в конце 945 года после убийства князя древляне прислали в Киев послов, надеясь замириться.
Княгиня Ольга готовила свое войско всю зиму, и к лету следующего года, когда на лесных дорогах просохла земля, она пошла на столицу древлян - обнесенный тыном из бревен город Искоростень.
Осадив столицу, Ольга послала отряды во все стороны, чтобы занять городки и деревни древлян. Те признавали власть княгини, держался лишь главный город. И все лето княгиня никак не могла одолеть его стен. Известно даже, что она посылала древлянам письма, в которых уговаривала их сдаться, потому что «все ваши остальные города уже сдались мне, и землепашцы трудятся в полях, лишь вы одни уже все лето в городе сидите. До чего же вы хотите досидеться?».
Вместе с Ольгой был и маленький Святослав.
Его с пеленок воспитывали как воина. В пять лет, как говорит летописец, он метнул свое детское копье в древлянский город.
В конце концов древляне, у которых в осажденном городе вся еда кончилась, вышли из города и кинулись сражаться с отрядами Ольги.
Ей это и требовалось, потому что ее армия была куда многочисленнее и сильней.
Древляне были разбиты. Искоростень пал. Стены древлянской столицы были снесены, сам город сожжен, и приказано там более никому не селиться. Часть жителей увели в рабство, а на остальных наложили тяжкую дань. Многих казнили…
Ольга, надо отдать ей должное, уже поняла, что совершать набеги на собственных подданных неразумно.
Она установила для всех нормы налога, посадила в городах сборщиков и своих воевод, упорядочила «уставы и уроки». Полюдье, погубившее Игоря, было отменено.
Еще два года Ольга неустанно ходила в походы по собственным землям, добралась и до Новгорода, и всюду налаживала порядок и княжескую администрацию.
Следующим шагом Ольги было решение отправиться в Константинополь.
Русь лежала на полпути между Балтийским морем миром викингов и Византией. И отношения с обоими мирами у Руси были сложными. С годами, с ростом силы русских княжеств, отношения эти все усложнялись. Тем более что с юга и востока на Русь все очевиднее надвигалась угроза как со стороны хазар, царство которых занимало низовья Волги и Дона, так и со стороны степных кочевников - печенегов.
Враги Руси были традиционными врагами Византии. Северные пределы этой империи лежали на северных берегах Черного моря. Но викинги и русские князья тоже стремились к Черному морю, и в этом они становились соперниками Византии.
К тому же древняя могучая христианская Византия всегда считалась на Руси превосходящей силой, и не только в военном отношении, но и в духовном.
Когда Ольга строила свое государство, она тянулась к Византии, чтобы Русь стала похожей на центр христианского мира Востока.
Играли здесь роль и торговые интересы. Россия господствовала на пути «из варяг в греки», по которому товары из Северной Европы и Северной Руси шли в Средиземноморье. А Византия являлась естественным поставщиком восточных товаров на русский рынок и в ту же Северную Европу.
Так что посольство Ольги, которая после долгих предварительных переговоров в 957 году отправилась в Константинополь, было для Руси событием знаменательным. На это посольство Киев возлагал очень большие надежды. И Ольга не могла отправиться в далекое и ответственное путешествие, пока внутренние дела в ее государстве не были налажены.
Об этом посольстве, к счастью, сохранилось немало документов. Во-первых, о нем рассказывается в книге «О церемониях», написанной императором Константином VII для своего сына именно в те годы. Кроме того, оно описано в «Повести временных лет» - основной русской летописи, в которую включен текст договора Руси с Византией.
Так как по правилам византийского двора все члены посольства во время пребывания в Константинополе получали содержание, то мы точно знаем, сколько народу взяла с собой Ольга, а также их имена и должности.
Свита самой Ольги насчитывала более ста человек, в том числе тридцать знатных бояр и дружинников, в основном викингов, которые составляли ближайшее окружение княгини. Кроме того, в Константинополь прибыли сорок четыре купца разных национальностей, свита наследника престола Святослава, переводчики, горничные, служанки, парикмахеры, повара, врачи - кого только не было! В порту Ольгу ждали ее корабли с командами. Всего более тысячи человек.
В списках посольства имеется загадочная личность без имени.
Эта личность везде, где указывается состав посольства, стоит второй. То есть во главе посольства - государыня Руси Ольга, потом человек, названный по-гречески «анепсием».
Сказано о нем только то, что он родной человек княгини.
Посольство прибыло, его встретили. И тут что-то застопорилось.
Вопреки всем правилам и обычаям император русскую княгиню принять не пожелал.
Как полагают историки, все это время продолжалась дипломатическая торговля, связанная с церемониалом приема. Ольга, и в ее лице Русь, требовала если не равноправия с кесарем, то хотя бы достойного уважения.
Только через два месяца император принял посольство.
Это действо происходило в тронном зале. После первой встречи император дал обед в честь высокой гостьи. Причем на обеде произошли важные нарушения этикета в пользу княгини, которые сегодня кажутся мелочами, но в то время были очень важными знаками ее положения.
На следующий день Ольгу приняла императрица, а после обеда у нее Ольга наконец-то смогла усесться с императором в отдельном зале и обсудить с ним все важные вопросы. Причем монархи беседовали сидя, тогда как по византийским правилам приехавший из-за рубежа князь должен был стоять.
В течение недели шли обеды, встречи, переговоры. Почему же русское посольство пользовалось таким вниманием? Византии нужна была Русь как соратник в войнах с хазарами и болгарами. Ей нужны были отряды русских (или варяжских) воинов для войн с арабами, ей нужен был мир с Россией и безопасность от набегов - то есть спокойствие на северных рубежах.
Ольга согласилась креститься.
Еще не шло речи о том, чтобы крестить всю Русь, - языческая страна не была готова к переходу в православие. Но сама Ольга из политических соображений на крещение решилась.
Но что же пожелала получить княгиня в обмен на свои обещания?
В летописи говорится, что она высказала императору все, чего желала. И император остался ее желанием недоволен настолько, что этого не скрывал. Хотя и не объяснил, в чем дело.
Сегодня ученые склоняются к мысли, что Ольга «желала» женить своего сына Святослава на принцессе византийского двора. Это было важно Руси и политически, и для престижа молодого государства.
В те годы породниться с Византией было пределом мечтаний ее соседей. Незадолго до того хазарам удалось отдать свою принцессу замуж за принца Константина, а болгарский князь Петр женился на принцессе Марии.
Но Константин VII, который правил тогда в Византии, относился к подобным бракам резко отрицательно. То есть он не возражал бы против династического брака с Германией или империей франков, но не с Русью же породниться!
Поэтому все двухмесячное ожидание встречи, крещение, уступки и обещания посылать военную помощь закончились отказом в главном - в династическом браке.
И тут возникает новый вопрос: кем же был таинственный родственник княгини, второй человек в посольстве, не названный по имени?
Известный русский историк А. Сахаров, как и некоторые другие специалисты, приходит к выводу, что под этим псевдонимом скрывался принц Святослав, сам «жених».
Тем более что в списках посольства упоминалась его свита. А чего ей без князя приезжать?
Афронт Руси был чувствительным, и он отражен по крайней мере в двух источниках.
Константин по горячим следам встречи с Ольгой написал, не называя имен: «Не следует идти навстречу варварам с их просьбами о заключении браков с членами императорского дома, не надо, как часто случается, идти навстречу их требованиям…»
С другой стороны, Ольга уехала из Константинополя недовольной, и когда из Византии прибыло встречное посольство с просьбой о присылке обещанной военной помощи, его приняли далеко не сразу и заставили ждать у Почайновской пристани на Днепре два месяца, ровно столько же, сколько тянулось ожидание приема в Константинополе. Причем Ольга передала послу Византии: «Передай послу, что он у меня постоит в Почайне столько, сколько мне пришлось не сходить с судна у вас».
Ученые полагают, что именно унизительный отказ византийского императора в значительной степени определил враждебность Святослава к Византии. Он бросался на Византию как волк, снова и снова старался разрушить византийские планы. И если был у Византии отчаянный и неукротимый враг - так это Святослав, проведший всю жизнь в походах. Причем его гибель явилась результатом происков византийцев, которые, несмотря на мирный договор с русским князем, подкупили печенегов на днепровских порогах, чтобы они устроили засаду и убили Святослава.
Талантливый боевой вождь, неукротимый воитель, бешеный враг - Византия умела избавляться от таких недругов.
А византийская царица появилась на Руси лишь в XV веке, когда вслед за падением Византийской империи, из соображений преемственности, то есть желая показать всему миру, что Русь - наследница Византии, Иван III женился на Софье Палеолог.
Но тогда уже некому было возражать. В Константинополе господствовали турки-сельджуки.
«Древнейшие государства Восточной Европы». 1992-1993 гг., стр.154-168
С момента нашего первого обращения к теме историография ее пополнилась рядом значительных работ. Все они, однако, посвящены главным образом вопросу о времени и месте крещения киевской княгини Ольги и касаются датировки приемов Ольги, описанных Константином Багрянородным в трактате «О церемониях византийского двора», лишь в той мере, в какой авторы определяют свою позицию по отношению к возрожденной Г.Г. Литавриным гипотезе И.М. Геснера — И. Тунманна, согласно которой эти приемы состоялись в 946, а не в 957 г., как было принято считать еще совсем недавно. Л. Мюллер, Ф. Тиннефельд, Д. Оболенский приняли датировку 946 годом , более предпочтительной склонен признать ее В.Водов , тогда как С.А. Высоцкий, А. Поппэ, В. Зайбт высказались в пользу 957 г. ; как всегда, экстравагантна точка зрения О. Прицака, полагающего, что два приема Ольги, объединенные в описании Константина, на самом деле имели место в разные годы: первый — в 946 г., а второй — в 957 г. Итак, разделение мнений по интересующему нас вопросу сохраняется, и он по-прежнему далек от однозначного решения, хотя источниковедческий уровень дискуссии заметно вырос.
В ходе дальнейшей работы над темой нам пришлось убедиться, что далеко не все ресурсы, казалось бы, хорошо известных текстов использованы в должной мере. Это касается и древнерусских памятников (где, прежде всего, подлежит рассмотрению происхождение хрестоматийной летописной даты путешествия Ольги в Царьград — 6463 г.) , и византийских. Некоторым новым наблюдениям именно над византийскими источниками, в частности, в связи с теми контрдоводами, которые были выдвинуты Г.Г. Литавриным в реплике на нашу статью , и посвящена настоящая работа.
Напомним вкратце суть проблемы. Обсуждая с разной степенью подробности церемониальную сторону двух приемов Ольги в императорском дворце , Константин VII не приводит полной их даты, хотя и упоминает, что первый из приемов состоялся 9 сентября в среду, а второй — 18 октября в воскресенье; это, впрочем, и естественно, поскольку, как мы уже отмечали, те или иные детали дворцового церемониала определялись именно днем внутри церковного календаря, и год не играл в данном отношении никакой роли. Однако приведенных Константином данных достаточно для того, чтобы определить две альтернативные датировки приемов Ольги, так как указанные совпадения чисел и дней недели в период самостоятельного правления Константина VII (945-959) имели место лишь в 946 и 957 гг. Первая из этих дат была в свое время отвергнута в историографии на том главном образом основании, что во время десерта после торжественного клитория (обеда) 9 сентября среди присутствовавших названы Константин, Роман (его сын и соправитель с весны 946 г.) , а также «багрянородные их (выделено нами. — А.Н.) дети»: в 946 г. у семилетнего тогда Романа детей быть, разумеется, не могло. Указывалось также и на несовместимость датировки цареградского путешествия Ольги 946 годом с хронологией Повести временных лет, где период с 945 по 947 г. занят усмирением древлянского восстания и поездкой княгини в Новгородскую землю .
Но вопрос осложняется тем, что в распоряжении сторонников 946 г. также имеется один веский аргумент, который они склонны даже считать решающим. Описание приемов Ольги дано в главе 15 II книги трактата «О церемониях», которая (глава) посвящена чину приемов, происходивших в Большом триклине Магнавры, «когда василевсы восседают на Соломоновом троне». В этой главе, помимо приемов киевской княгини, описаны и другие: послов багдадского халифа и после эмира Алеппо Сайф ад-даулы , причем в тексте они датированы тоже только числами месяца и днями недели, но в заголовке добавлено, что они случились в IV индикт, т.е. в 946/947 сентябрьский год. Так как вруцелета года приема Ольги и арабских послов совпадают, то, если полагаться на сведения заголовка, логично думать, что и визит Ольги приходился на IV индикт, т.е. на сентябрь-октябрь 946 г. Этот традиционный аргумент (обсуждению которого мы посвятили достаточно места в нашей первой статье) Г.Г. Литаврин дополняет еще одним. В описании клитория 9 сентября есть фраза, которую можно понять так, будто деспина и ее невестка, жена Романа, сидели на одном троне, а именно на троне императора Феофила. В этом-то смысле и трактует текст Литаврин, заключая, что такое соседство было бы стеснительным в 957 г. для Феофано, второй жены Романа, но вполне допустимо в 946 г. для первой супруги соправителя, его сверстницы девочки Берты (умерла в 949 г.).
Доказательная сила данного аргумента по-прежнему представляется нам преувеличенной. Повторимся, напомнив, что совместное восседание василиссы и супруги соправителя на одном троне, по нашему мнению, не согласуется с вошедшей в пословицу чинностью византийских придворных обычаев. Оно было бы естественным в одном случае — если трон Феофила был двойным. Такую возможность Литаврин отклоняет со ссылкой на миниатюры к Мадридскому кодексу Хроники Скилицы, на которых Феофил не единожды изображен сидящим на одноместном троне . Но даже с учетом последней достаточно ранней датировки Мадридской рукописи серединой XII в. , которая принята специалистами , и в предположении, что миниатюры ее всего лишь копируют иллюстрации в оригинале Скилицы конца XI в. , трудно быть априорно уверенным, что изображения на миниатюрах с точностью воспроизводят соответствующие реалии. Применительно же именно к трону Феофила это почти наверняка не так, поскольку на всех трех миниатюрах с изображением Феофила, вошедших в издание А. Божкова, известный император-иконоборец показан сидящим на разных тронах . На условность иллюстраций к Мадридскому кодексу по крайней мере в данном отношении указывает, на наш взгляд, и то обстоятельство, что трон Льва VI, на одной из миниатюр показанный в качестве двойного (для Льва VI и его соправителя Александра), на другой представлен как одноместный .
Допустим, однако, что трон Феофила был все-таки одинарным. Наши недоумения по поводу совместного восседания деспины и ее невестки на одном троне («во дворце не нашлось… подходящего кресла, достаточно высокого для того, чтобы супруга василевса-соправителя чувствовала себя удобно за столом») Литаврин отводит путем следующего рассуждения. Невестка «не могла сидеть (по этикету) на каком-либо ином удобном для девочки сиденье», кроме как на том «царском (выделено Г.Г. Литавриным. — А.Н.) «золотом кресле», т.е. на троне», на котором она сидела на приеме Ольги до обеда. А это кресло было ниже трона Феофила, причем не в силу возраста невестки, но в соответствии с рангом сидевшей на нем. Вот почему, как полагает Литаврин, жена Романа II не могла остаться в этом кресле-троне и за столом: оно было слишком низким. Однако такое разъяснение не только не устраняет наших недоумений, но рождает и новые. Пусть даже историк прав, считая, что всякий член императорской фамилии (о том, что жена Романа II скорее всего еще не была тогда коронована, пойдет речь ниже) при всех обстоятельствах непременно должен был сидеть на троне , но в нашей аргументации ровным счетом ничего не изменится, если слово «кресло» заменить на слово «трон», потому что и в разнообразных тронах во дворце недостатка также не было . Мы не говорим уже о том, что и низкий трон можно было сделать удобным для сидения за столом — например, при помощи подушек, которые, кстати говоря, часто изображались в качестве атрибута тронов в византийской иконографии. И совсем уж непонятно, почему невестка Елены Лакапины, не имевшая права сидеть на одном уровне с императрицей во время приема, могла, по мнению Литаврина, сидеть с ней на одном троне во время последовавшего за ним обеда?
Ввиду сказанного мы по-прежнему предпочитаем думать, что в разбираемой фразе «села на упомянутый выше трон (т.е. трон Феофила. — А.Н.) деспина и ее невестка…» (έκαυέσυη έν τω προρρηυέντι υρόνω ή δέσποινα καί ή νόμφη άυτης) после упоминания о невестке следует подразумевать «в кресло» («έν τω σελλίω»), как то было прямо сказано несколько выше при описании предшествовавшего клиторию официального приема: «деспина же села на упомянутый выше трон, а ее невестка — в кресло» («ή δέ δέσποινα έκαυέσυη έν τω προρρηυέντι υρόνω καΐ ή νύμφη αυτής έν τφ σελλίω») .
Не отвергая в принципе такой возможности, Литаврин замечает все же, что «в 15-й главе всюду, где указано, на каком троне восседал василевс (или деспина), обязательно (выделено автором. — А.Н.) отмечено, на чем сидел соправитель — Роман II (или невестка старшей царственной пары)». Такая формулировка у читателя, не знакомого с текстом источника, может создать впечатление, будто таких случаев в De cerim. II, 15 — множество, во всяком случае, достаточное количество для того, чтобы установить подобную закономерность. Между тем на 15 приемов, описанных здесь (не считая упомянутого вскользь приема «испанов»), их всего лишь 3. Это второй прием тарситов, когда указано, что Роман II восседал на троне Аркадия, а Константин VII — очевидно, на троне Константина Великого (немаловажно, что о последнем нам приходится догадываться, так как трон Константина VII, в отличие от трона соправителя, прямо не назван!); третий прием тарситов 30 августа, когда оба василевса сидели в «золотых креслах» , и, наконец, официальный прием (не клиторий!) Ольги императрицей и ее невесткой, который и является предметом нашего разбирательства. Нетрудно видеть, почему именно в этих трех случаях информация столь подробна (хотя и не всегда ясно изложена). Глава II, 15 посвящена церемониалу приемов, происходивших в Большом триклине Магнавры, «когда василевсы восседают на Соломоновом троне» , установленном там. Все три упомянутых приема в этом отношении представляют собой исключения: первый имел место в Хрисотриклине, а второй — в триклине Юстиниана, так что император (императрица) не мог (не могла) сидеть на Соломоновом троне, поэтому приходилось особо оговаривать название трона; в ходе же второго из названных приемов, хотя он и происходил в Большом триклине, император помещался опять-таки не на Соломоновом троне, а по каким-то причинам в одном из стоявших там «золотых кресел».
Иногда читателю приходится догадываться, где во время того или иного официального приема восседал император — например, при весьма кратком описании первого приема Ольги Константином VII 9 сентября. Из того, что прием происходил в Большом триклине (хотя даже об этом прямо в тексте не сказано) и что «все было в соответствии с описанным выше приемом» , можно было бы заключить, что император сидел на Соломоновом троне, хотя это — не более чем вероятное предположение. В самом деле, учитывая присутствие Романа II (в силу симметрии приема приему княгини императрицей и невесткой ), нельзя исключить, что василевсы помещались на золотых креслах, как то было при третьем приеме тарситов, упомянутом выше.
При описании клиториев мы, как правило, вообще остаемся в неведении, на каких именно тронах восседали царствующие особы: к примеру, во время первого обеда с тарситами , на обеде с ними же в Триклине Юстиниана 9 августа , на совместном обеде с тарситами и послом Абу-Хамдана (Сайф ад-даулы) 30 августа , на беседе царствующего семейства с Ольгой 9 сентября после официальных приемов княгини отдельно императором и императрицей , на десерте после обеда 9 сентября , наконец, на обеде в честь Ольги в Хрисотриклине 18 октября . Более того, есть случаи, когда автор не считает нужным упомянуть даже о том, кто же именно из царствующих особ участвует в приеме. Так, неясно, был ли Константин Багрянородный один или в сопровождении Романа II на клитории с тарситами и послом Абу-Хамдана или на обеде с русскими послами после первого приема Ольги . В последнем случае, как и при описании обедов с тарситами 9 августа и с русскими послами 18 октября , источник говорит о василевсе в единственном числе (имея в виду Константина VII), хотя, исходя из того, что на проходившем одновременно обеде императрицы с Ольгой присутствовала жена Романа II, следовало бы думать, что и сам Роман должен был участвовать в церемонии.
В заключение еще один пример, противоречащий слишком категорическому, как нам кажется, тезису нашего оппонента. Во вводной части к 15-й главе, где речь идет об элементах церемониала безотносительно к тому или иному конкретному приему, «когда василевсы восседают на Соломоновом троне», говорится не об одном троне, т.е. троне Соломона (как следовало бы ожидать, если видеть здесь просто обобщенное описание приема), а о тронах : василевсы «садятся на троны» и «сходят с тронов» . Если множественное число «василевсы» позволительно было бы объяснять тем, что Константин мог-де подразумевать императоров вообще (прошлых, настоящих и будущих), то применительно к форме «троны» такое объяснение уже не проходит: трон Соломона — один на всех. Именно так понимал дело автор заголовка , когда писал, что «василевсы восседают на Соломоновом троне «. Это место привело в затруднение издателя и переводчика трактата «О церемониях» И. Раиске, который превратил в латинском переводе греческое «υρόνοι» в латинское «thronus».
Между тем текст можно понять только в одном смысле: кроме Соломонова трона, в Большом триклине стоял по крайней мере еще один трон, предназначенный, очевидно, для Романа II. Действительно, Роман должен был, как мы уже отмечали, присутствовать на первом приеме Ольги, а стало быть, и на чем-то сидеть, когда его отец восседал на троне Соломона. Естественно было бы участие соправителя и в приеме посла Сайф ад-даулы — иначе пришлось бы сделать маловероятное допущение, что после предварявшей этот прием встречи с тарситами (когда Роман назван среди присутствующих) ему было велено удалиться; но если так, то он, видимо, должен был куда-то пересесть из золотого кресла, как Константин пересел из такового на трон Соломона . Как видим, в ряде случаев, прямо указывая, что василевс сидел на троне Соломона, автор, вопреки Литаврину, ничего не говорит о троне соправителя — более того, даже забывает упомянуть о его присутствии.
Эти постоянные неясности и недоговоренности, предполагающие, что многое для читателя (не забудем, что первым и главным из них был сам Роман II) и так должно было быть очевидно или понятно из контекста, укрепляют нас во мнении, что из анализируемого оборота (особенно взятого в паре с его «двойником», где недвусмысленно сказано об особом кресле невестки) нельзя делать вывода о совместном восседании василиссы и ее невестки на одном троне. Здесь мы имеем дело скорее всего не с испорченным местом, а как раз с одной из таких недомолвок, и в этом смысле оно, вообще говоря, не требует даже конъектуры. Вот какой смысл мы вкладывали в наши слова, что трактовка Литаврина основана «на необязательном прочтении текста». Во всяком случае, если и рассматривать легко подразумеваемое «έν τω σελλίω» или «έν τφ προρρηυέντι σελλίω» как конъектуру, по степени прозрачности это место все равно никак нельзя сопоставлять с пассажем о детях Константина и Романа, где радикальные конъектуры совершенно необходимы, но при том крайне затруднительны.
В самом деле, следуя Литаврину, надо признать вполне ясную и грамматически безупречную фразу «έκαυέσυη ό βασιλεύς καΐ ό Ρωμανός ό πορφυρογέννητος βασιλεύς καϊ τά πορφυρογέννητα τούτων τέκνα και ή νύμφη καϊ ή αρχοντίσσα» («сел василевс, и Роман, порфиродный василевс, и порфирородные их дети, и невестка, и архонтисса») испорченной. Это значит, что сторонники такой трактовки должны не только выдвинуть мотив для подобного подозрения, но и предложить достаточно удобное исправление текста.
Ф. Тиннефельд в своей краткой заметке по поводу данного места в De cerim. II, 15 поддержал одну из выдвинутых Литавриным конъектур, которая предполагает «τούτου» («его»), т.е. одного Константина, вместо «τούτων» («их»), т.е. Константина и Романа. Немецкий византинист видит, что фраза все равно остается малопонятной и грамматически неверной (упоминание о Романе разделяет Константина и его детей), но удовлетворяется следующим объяснением: коль скоро Романа II как соправителя необходимо было назвать на втором месте, то это создавало для автора «семантические трудности», оказавшиеся для него непреодолимыми . Иными словами, по мнению Тиннефельда, далеко не малограмотный автор, желая сказать одно, не по ошибке, а совершенно сознательно сказал совсем другое. Вряд ли такое предложение можно назвать конъектурой. Да и никаких особенных грамматических трудностей мы здесь, откровенно говоря, не видим: достаточно было написать что-либо вроде «ό βασιλεύς καί ό ‘ Ρωμανός ό πορφυρογέννητος βασιλεύς, ό υίός αυτού, καί τά λοιπά πορφυρογέννητα τούτου τέκνα» («василевс, Роман, порфирородный василевс, его сын, и другие его порфирородные дети») или просто «ό βασιλεύς Κωνσταντίνος καί ό Ρωμανός ό Πορφυρογέννητος βασιλεύς καί τά πορφυρογέννητα τοΰ Κωνσταντίνου τέκνα» («василевс Константин, Роман, порфирородный василевс, и порфирородные дети Константина»).
В своей реплике на нашу статью сам Литаврин обсуждает уже только одну, другую возможность. По его мнению, вследствие все той же необходимости поименовать василевса-соправителя на втором месте для «упоминания о деспине не нашлось места», т.е. «τόυτων» («их») историк их относит к Константину и подразумеваемой деспине. Таким образом, подробно перечисляя всех присутствовавших, упоминанием о василиссе пожертвовали ради упоминания ее детей.
Натянутость подобного объяснения нам кажется очевидной. Кроме того, оно мало правдоподобно еще и по следующим двум соображениям. Во-первых, оно, как оказывается, мало помогает тpaктовке «τόυτων» («их») как Константина и Елены. Действительно, обратим внимание на конструкцию аналогичной фразы в описании беседы императорского семейства с киевской княгиней между приемами и клиторием: «καυεσυέίς ό βασιλεύς μετά της αύγούστης καί των πορφυρογέννητων αυτού τέκνων» [«сел василевс с августой и порфирородными его (выделено нами. — А.Н.) детьми»] . Из нее хорошо видно, что, несмотря на то, что дети были общими, указана только их принадлежность автократору: «его (а не «их») детьми». Поэтому даже если в разбираемом пассаже и домыслить императрицу, то выражение «их дети» все равно вряд ли могло бы относиться к ней и Константину, а, по прямой аналогии с только что приведенным оборотом, должно было бы подразумевать именно Константина и совасилевса Романа. Во-вторых, есть смысл задаться неочевидным вопросом, а действительно ли супруга Константина присутствовала на десерте 9 сентября?
Присмотримся повнимательнее к структуре состоявшихся в тот день мероприятий и к составу их участников. Вся программа разбита на шесть эпизодов: 1) официальное представление Ольги императору и, вероятно, соправителю (хотя последний, как уже говорилось выше, прямо не упомянут); 2) аналогичное представление Ольги супругам василевсов; 3) неофициальная беседа, на которой с византийской стороны названы император, императрица и их дети; 4) клиторий императора (и, как можно полагать, соправителя, который опять-таки не упоминается) с русскими послами; 5) одновременный клиторий для Ольги в присутствии императрицы и ее невестки; 6) заключительный десерт, состоявшийся в третьем месте (Аристирии), где были император, соправитель, их дети, невестка. Обычная двухчастная схема (официальное представление, затем клиторий) существенно усложнилась. Из-за того, что принимали женщину-архонтиссу, оба этапа приема в свою очередь раздвоились, так как к ним надо было подключить женскую половину правящего семейства. Сверх того, особым отличием приема Ольги явилось то, что она получила возможность неофициального пребывания как бы в домашнем кругу императорской фамилии (эпизоды 3, 6). Симметричность общей композиции налицо. Но если состав византийских участников в эпизодах 1, 4, с одной стороны, и 2, 5 — с другой, совпадают, то в двух мероприятиях неофициальной части они разные: отсутствие невестки и, возможно, ее супруга Романа II (если только он не подразумевается в анонимной группе детей Константина и Елены) в эпизоде 3, симметричное умолчанию о деспине (при наличии Романа и его жены) в эпизоде 6, показывает, на наш взгляд, что последнее едва ли случайно и несводимо ни к ляпсусу автора, ни к оплошности переписчика. Перед нами, скорее всего, заранее продуманная симметричная схема . Итак, приходится констатировать, что противникам толкования обсуждаемого фрагмента о детях Константина VII и Романа II в его прямом, буквальном смысле пока не удалось выдвинуть сколько-нибудь убедительного исправления текста. А это, в свою очередь, может служить косвенным аргументом в пользу такого толкования.
Остается последний контрдовод, высказанный Литавриным. Ученый считает, что если бы к моменту визита Ольги у Романа II и его жены было бы потомство, которое и присутствовало на десерте 9 сентября, то, как мать порфирородного дитяти, она должна была бы быть упомянута не на последнем месте, а по крайней мере перед своим ребенком, — так же, как жена Константина везде, где она названа вместе со своими детьми, упоминается прежде них. Коль скоро невестка постоянно именуется на последнем месте, то из этого, как считает Литаврин, «с несомненностью» (выделено нами. — А.Н.) следует, что у Феофано в 957 г. еще не было детей или по меньшей мере они были незаконнорожденными (что, естественно, делало их участие в придворных церемониях проблематичным).
Начнем с того, что сразу отвергнем последнюю возможность, ибо все присутствовавшие на десерте 9 сентября дети в источнике прямо названы порфирородными. Далее, Литаврин почему-то игнорирует наши возражения против аналогичной его аргументации в предыдущих работах . Конечно, наличие в руках у историков таких источников, как «Клиторологий» Филофея, трактат Константина «О церемониях» и некоторые другие подобные памятники, дает право считать (как это справедливо делает наш оппонент), что византийский придворный церемониал сравнительно хорошо известен. И все же, повторим, он известен не в той мере, чтобы оправдать слишком категорические суждения на основании порядка перечисления членов царствующего семейства. Литаврин нигде не поясняет, на основании каких именно данных источников он полагает, что Феофано, будь она матерью порфирородного дитяти, непременно должна была переместиться в списке с последнего места. Этого естественно было бы ожидать, если бы она с рождением первенца непременно должна была превратиться в августу, но это вовсе не так. Есть основания считать (как то отмечалось нами в предыдущей работе), что в ранне- и средневизантийскую эпоху супруга василевса-соправителя, строго говоря, вообще не имела права на титул августы . Исключения каждый раз оговариваются специально . Думаем, именно поэтому в De cerim. II, 15 жена Романа II неизменно именуется «невесткой» («»ή νύμφη»»), а не «младшей августой» или т.п. Тем самым с этой стороны не видно препятствий для вывода (следующего из дискуссионного выражения и «порфирородные их дети»), что у восемнадцатилетнего Романа II в 957 г. был по крайней мере один ребенок. Но кто именно?
Бесспорно, что Роман II имел не менее троих детей: сыновей Василия и Константина, а также дочь Анну. Следуя распространенной в историографии традиции, Литаврин относит рождение старшего из них, будущего Василия II к 958 г. Объем журнальной статьи не позволил нам обсудить это устоявшееся мнение в предыдущей работе: мы ограничились демонстрацией того, что Василий, возможно, вовсе не был первенцем и что у Романа, как есть основания думать, была старшая дочь Елена, к которой и было направлено известное сватовство германского императора Отгона I в 967 г. Не видя пока нужды отказываться от такой гипотезы, мы все же считаем необходимым отметить, что вопрос о дате рождения Василия II представляет собой источниковедческую проблему, которая на настоящее время не имеет однозначного решения. Данные на этот счет в источниках разноречивы и, как нам кажется, в целом восходят к двум взаимоисключающим традициям.
Первая из них представлена Симеоном Логофетом, сообщающим, что Василий II родился на 14-м году самостоятельного правления своего деда Константина VII, который всего правил 15 лет, и что в момент смерти Константина VII в ноябре 959 г. его внуку Василию был один год . Последняя информация содержится также у Продолжателя Феофана. Поскольку самодержавное правление Константина Багрянородного началось после удаления Лакапинидов в январе 945 г., то в качестве времени рождения Василия, согласно первому известию, получим февраль 958 — январь 959 г. (если первым годом правления считать полный год с февраля 945 по январь 946 г.) или 957/958 сентябрьский год (если считать за первый год Константина VII период до августа 945 г., т.е. до конца 944/945 сентябрьского года) ; согласно же второму известию, Василий II должен был родиться не ранее декабря 957 г., но не позднее ноября 958 г. К этой же традиции следует отнести и сообщение Скилицы, по которому Константин VIII родился на следующий год после событий, приходившихся на II индикт: воцарения его отца Романа II (ноябрь 959 г.) и коронации брата Василия II (22 марта, на Пасху, 960 г.) , т.е., очевидно, в IV индикт (960/961 сентябрьский год). Поскольку Константин VIII был младше Василия II на два года (или на три по римскому счету) , то рождение последнего должно было бы приходиться на 958/959 сентябрьский год или на срок, чуть более ранний (но не более, чем на полный год). Необходимо напомнить и о дате, приводимой поздним арабским историком ал-Айни (умер в 1451 г.), информацию которого А.А. Васильев считает заслуживающей внимания как восходящую, возможно, к более ранним источникам; ал-Айни относит рождение Василия II к 346 г. хиджры, т.е. к апрелю 957 — марту 958 г.
Если воспринимать перечисленные датировки как точные, то из сопоставления их получим дату рождению Василия II — февраль — апрель 958 г.
Вторую традицию воспроизводят несколько более поздние памятники второй половины XI в. Михаил Пселл сообщает, что Василий II скончался на 72-м году жизни, а Константин VIII воцарился единодержавно в возрасте 69 лет . Вытекающую отсюда дату рождения Василия (умершего в декабре 1025 г.) — до декабря 954 г. — надо признать необоснованно ранней, даже исходя из данных самого Пселла. Действительно, знаменитый историограф тут же оговаривается, что названные 72 года складываются из 20 лет совместного правления и 52 лет самодержавства; таким образом, этот срок приходится уменьшить, как минимум, на два с лишним года, так как между смертью Иоанна Цимисхия (январь 976 г.), т.е. началом самостоятельного правления Василия II, и его смертью в декабре 1025 г. прошло не 52, а неполных 50 лет, точнее — 49 лет и 10 месяцев.
Более исправно эта традиция донесена до нас Скилицей, который пишет, что Василий II скончался 15 декабря 1025 г. 70-летним стариком . Расчет, приведенный Пселлом (72 = 52 + 20), объясняет, как получились 70 лет у Скилицы. С одной стороны, он, как и Пселл, считал, что к моменту смерти Иоанна Цимисхия Василию уже исполнилось 20 лет , а с другой — действительно насчитывал полных 50 лет самодержавного правления Василия П, поскольку смерть Цимисхия по каким-то причинам ошибочно относил не к январю 976, а к декабрю 975 г. Довершает сходство данных Пселла и Скилицы общее их ошибочное убеждение, что Василий правил все время своей жизни, т.е. с самого рождения .
Очевидно, к тому же корню, что Пселл и Скилица, восходят хронологические данные тех малых хроник, которые в расчете лет правления отводят самостоятельному правлению Василия II именно 50 лет . Итак, согласно этой группе источников, Василий II родился между декабрем 954 и ноябрем 955 г.
Какая же из приведенных традиций заслуживает предпочтения? Достоинством первой из них является то, что она содержится в источниках, по времени своего создания близких к описываемым событиям. Правда, следует иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, интересующее нас место Продолжателя Феофана безнадежно испорчено: в качестве опорной даты — дня смерти Константина VII — вместо 9 ноября 6468 г., в III индикт (т.е. 959 г.), стоит 6 ноября 6469, т.е. 960 г., да еще в VI индикт — две даты, несогласные не только с истиной, но и друг с другом . Во-вторых, немаловажно и то, что в сущности мы имеем дело не с двумя не зависимыми друг от друга источниками, а с одним , и не с двумя подтверждающими друг друга известиями у Симеона, а, очевидно, с одним, так как, зная, что Василий родился в предпоследний год правления Константина VII, легко было заключить, что в момент смерти деда внуку был один год (зависимость, разумеется, могла быть и обратной).
То, что в лице Михаила Пселла и Скилицы мы имеем дело с авторами второй половины XI в., вряд ли может само по себе умалить весомость их данных. Известно, что именно жизнеописания Василия II и Константина VIII, в отличие от всего остального текста «Хронографии», создавались Пселлом не по воспоминаниям или свидетельствам современников, а на основе каких-то более ранних письменных источников; возможно, один из этих источников Пселла был общим со Скилицей , что вполне согласуется с приведенными выше хронологическими данными обоих писателей. Хотя источники Скилицы для середины и второй половины X в. неизвестны , в целом аутентичность их не вызывает сомнений, что, собственно, и определяет значение его труда для науки .
Ввиду сказанного, на наш взгляд, было бы преждевременно соглашаться с излишне безапелляционной датировкой рождения Василия II 958 годом. Подробному источниковедческому рассмотрению, насколько нам известно, этот вопрос не подвергался , и альтернативная ранняя дата — 955 г. — пока никем не опровергнута. В таком случае, говоря о детях Романа II, присутствовавших, согласно De cerim. II, 15, на последнем, наиболее камерном приеме Ольги 9 сентября 957 г., следует учитывать и кандидатуру Василия, которому к тому времени могло быть уже два с лишним года. Тем самым аргумент, что в 957 г. у Романа II якобы заведомо не было детей, который привлекается для дискредитации недвусмысленного свидетельства книги «О церемониях», оказывается шатким.
Примечания
Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга ездила в Константинополь? // ВВ. М., 1989. Т. 50. С. 66-83. Работа над текстом была завершена в 1986 г. и более поздняя литература не могла быть учтена нами в полной мере.
Müller L. Die Taufe Russians: Die Friihgeschichte des russischen Christentums bis zum Jahre 988. Munchen, 1987. S. 78; Idem. Die Erzahlung der «Nestorchronik» iiber die Taufe Ol’gas im Jahre 954/955 // Zeitschrift fiir Slawistik. 1988. Bd. 33/6. S. 785-796; Tinnefeld F. Die russische Furstin Olga bei Konstantin VII. und das Problem der «purpurgeborenen Kinger» // Russia Mediaevalis. 1987. T. VI/1. S. 30-37; Obolensky D. Ol’ga’s Conversion: The Evidence Reconsidered // Harvard Ukrainian Studies (далее: HUS). 1988/1989. Vol. XII / XIII: Proceedings of the International Congress Commemorating the Millennium of Christianity in Rus’ — Ukraine. P. 145-158. В своих непосредственно предшествовавших работах Д. Оболенский оперировал традиционной датировкой, так как еще не был знаком с гипотезой Г.Г. Литаврина .
Vodoff V. Naissance de la chrfetiente russe: La conversion du prince Vladimir de Kiev (988) et ses consequences (XIe-XIIIe siecles). [P], 1988. P. 53-54.
Высоцкий С.А. О дате поездки посольства Ольги в Константинополь // Древние славяне и Киевская Русь. Киев, 1989. С. 154-161; Рорре A. Christianisierung und Kirchenorganisation der Ostslawen in der Zeit vom 10. bis zum 13. Jahrmmdert // Osterreichische Osthefte. 1988, Jg. 30. S. 464, 493. Anm. 22 (работа А. Поппэ, специально посвященная проблеме крещения Ольги, в последнем томе Dumbarton Oaks Papers, пока нам недоступна); Seibt W. Der historische Hintergrund und die Chronologie der Taufe der Rus’ (989) // The Legacy of Saints Cyril and Methodius to Kiev and Moscow: Proceedings of the Intern. Congress on the Millennium of the Conversion of Rus’ to Cristianity, Thessaloniki 26-28 November 1988 / Ed. A.-E. Tachiaos. Thessaloniki, 1992. P. 292. Not. 8.
Pritsak О. When and Where Was Ol’ga Baptized? // HUS. 1985. Vol. IX. P. 5-24.
Назаренко А.В. Еще раз о дате поездки княгини Ольги в Константинополь // Образование Древнерусского государства: Спорные проблемы: Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В.Т. Пашуто, Москва 13-15 апреля 1992 г. М, 1992. С. 47-49.
Литаврин Г.Г. Реплика к статье [Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга…] // ВВ. М., 1989. Т. 50. С. 83-84.
Constantini Porphyrogeneti imperatoris de cerimoniis aulae byzantinae libri duo / E rec. I.I Reiskii. Bonnae, 1829. T. 1 (далее: De cerim.). P. 594.15-598.12.
В русском переводе Г.Г. Литавриным описания приемов Ольги в данном месте ошибочно указана дата 18 сентября: Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги в Константинополь: Проблема источников // ВВ. М., 1981. Т. 42. С. 44.
Сжатый ее обзор см.: Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга… С. 66-67.
Поскольку в повествовании о приемах Ольги у Константина Роман упоминается уже как соправитель, то дата его коронации может служить terminus post quem для поездки Ольги. Если коронацию Романа II относить к 948 г., как это делалось со времен Дюканжа [см., например: Шлёцер А.-Л. Нестор: Русские летописи на древлеславенском языке / Пер. с нем. Д. Языков. СПб., 1819. Т. 3. С. 437,444; Макарий (Булгаков). История христианства в России до равноапостольного князя Владимира как введение в историю русской церкви. 2-е изд. СПб., 1868. С. 253-254; Dolger F. Regesten der Kaiserurkunden des Ostromischen Reiches. Munchen; В., 1924. Bd. 1. S. 80; Grumel V. La chronologic P., 1958. P. 358 (Bibliotheque byzantine, : Traite d’etudes byzantines, 1); и др.], то датировка путешествия киевской княгини в столицу Византии 946 годом отпадает сама собой (аутентичность заголовков к De cerim. II, 15 пришлось бы в таком случае подвергнуть сомнению). Однако единственным основанием для того, чтобы датировать венчание Романа II 948 годом, служит относительная хронология, реконструируемая по данным Хроники Скилицы, который непосредственно после сообщения о смерти в изгнании Романа Лакапина в июле VI индикта, т.е. 948 г., пишет, что «на Пасху того же индикта » (выделено нами. — А.Н.) Константин VII венчал сына Романа руками патриарха Феофилакта [Ioannis Scylitzae synopsis historiarum / Rec. I. Thurn. В.; N.Y., 1973 (далее: Scyl.). P. 237. 5-8]. Насколько надежна эта хронология? Прежде всего вовсе не ясно, к какому именно из прежде описанных событий относится выражение «в тот же индикт». Его, вообще говоря, можно было бы связать («рыхлый» принцип изложения Скилицы это позволяет) и с известием о ссылке Лакапинидов 27 января 945 г. (Scyl. P. 235. 68-236.92), и с сообщением о попытках Константина Лакапина бежать, во время одной из которых он был убит «через два года после низложения с царства» (Scyl. P. 236. 94-2), и даже с повторным точно датированным упоминанием о высылке Романа I на Проту 16 декабря 944 г. (Scyl. P. 235. 64-65). Более того, существенно, что у Скилицы, и именно в рассказе о низложении Романа I, есть примеры двусмысленного употребления выражения «в тот же индикт». Так, в первом сообщении о выведении Романа Лакапина из дворца сыновьями и Константином VII Скилица не указывает точной даты (она дана позже), а говорит только, что это случилось «в тот же индикт» (Scyl. P. 232.83). Последнее не может относиться к ближайшему предыдущему указанию на индикт (Scyl. Р. 231.58; II индикт в сообщении о сватовстве к Берте), так как известно, что Роман I смещен в декабре 944 г., т.е. в III индикт. Тогда с чем же его сопоставить? Следующее «по очереди» датированное событие — перенесение в Константинополь эдесского мандилия (Scyl. Р 231.66 — 232.72) — приходится на август 944 г., т.е. все равно на II индикт. Сообщения о появлении в царствующем граде сиамских близнецов и о предсказании Роману I его судьбы монахом Сергием не датированы и датировке не поддаются. Тем самым в данном случае слова «в тот же индикт» в тексте Скилицы опоры вообще не находят. Очевидно, здесь произошла неувязка вследствие недосмотра при работе хрониста со своим источником. Стереотипная отсылка «к тому же индикту» попала в текст Скилицы из его источника, тогда как то место в источнике, в котором содержалась соответствующая эксплицитная датировка, оказалось опущенным. Таким образом, датировка коронации Романа II, вытекающая из счисления лет правления в ряде сохранившихся актов (Пасха 946 г.) (Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга… С. 76. Примеч. 68), не имеет обоснованной альтернативы.
ПСРЛ. Л., 1928. Т. 1. Стб. 58-60; СПб., 1908. Т. 2. Стб. 44-9.
Назаренко А.В. Когда же княгиня Ольга… С. 71. Так справедливо предполагал уже Э. Муральт (Muralt Е. Essai de chronographie byzantine pour servir a l’examen des annates du Bas-Empire et particulierement des chronographes slavons de 395 a 1054. SPb., 1855. P. 520). Вряд ли прав Г.Г. Литаврин (Путешествие русской княгини Ольги… С. 46), считая, что послы прибыли от эмира Тарса (очевидно, исследователь исходил из постоянного именования их в источнике «тарситами»).
Согласно De cerim. P. 593.4, посол прибыл от Абу-Хамдана (Άποχαβδα), т.е. кого-то из двух Хамданидов: либо правителя Мосула Наср ад-даулы (929-969) (как думал, например, Э. Муральт: Muralt Е. Op. cit P. 521), либо его брата, эмира Алеппо, Эмесы и Антиохии Сайф ад-даулы (945-967), наиболее упорного врага греков на востоке в середине X в. (Босворт К.Э. Мусульманские династии: Справочник по хронологии и » генеалогии. М., 1971. С. 82). Коль скоро послом был эмир Амиды, а месопотамская пограничная область входила именно во владение Сайф ад-даулы, то его кандидатура выглядит предпочтительнее. Непонятно, почему Литаврин считает, будто посольство было от эмира Мелитины (Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги… С. 48; Он же. К вопросу об обстоятельствах, месте и времени крещения княгини Ольги // ДГ, 1985 г. М., 1986. С. 49).
Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги… С. 45. Примеч. 92.
Wilson N.G. The Madrid Scylitzes // Scrittura e civilta. 1978. N 2. P. 209-219.
Фонкич Б.Л. Палеогеографическая заметка о Мадридской рукописи Скилицы // ВВ. М., 1981. Т. 42. С. 229-230.
Weitzmann К. The Study of Byzantine Book Illumination; Past, Present and Future // The Place of Book Illumination in Byzantine Art. Princeton, 1975. P. 45.
Божков А. Миниатюри от Мадридския ръкопис на Йоан Скилица. София, 1972. С. 41,43, 46. No 14,15 (верх), 16.
Там же. С. 74,77. No 38,39.
Заметим, однако, что это никоим образом не вытекает из словоупотребления Константина Багрянородного. Напротив, термины «трон» (υρόνος) и «(золотое) кресло»(χρυσόν σελλίον) у него четко разделены не только при описании приема Ольги женской половиной императорского семейства. Так, в том же Большом триклине, кроме трона Соломона, были установлены «золотые кресла» (в конхе на юг от трона Соломона) (De cerim. P. 567, 10-11), сидя в которых Константин VII и Роман II принимали, например, тарситов 30 августа перед приемом посла Сайф ад-даулы (De cerim. P. 593.5-17). Достойно внимания, что во время приема эти «золотые кресла» стояли уже не в конхе, а «посредине Большого триклина» («μέσον τοΰ μεγάλου τρικλίνου»), т.е. были переносными. Из описания Константина ясно, что прием в «золотых креслах» был менее официально-торжественным: на нем не было кувикуляриев, а «только китониты (стражники царской опочивальни. — А.Н.) и евдомарии (дворцовые служители достаточно низкого ранга -А.Н.)»; «восьмиугольную хламиду и большой белый венец» василевс надел лишь перед приемом посла Сайф ад-даулы, когда пересаживался на Соломонов трон (De cerim. P. 593.18-20). В случае с тарситами это и понятно: данный прием был для них уже третьим по счету, и они не представлялись василевсу, а только «говорили, о чем хотели» (дело явно касалось предстоявших переговоров с послом эмира Алеппо).
Кроме прямо названных в 15-й главе II книги тронов Соломона, Феофила, Аркадия и св. Константина, бегло упомянуты «остальные царские троны» («οί λοιποί βασίλειοι ρόνοι»), стоявшие в Хрисотриклине (De cerim. P. 587.9).
De cerim. P. 596.22-23.
De cerim. P. 595.20-21.
De cerim. P. 587.5-7.
De cerim. P. 593.6-7.
De cerim. P. 566.12-14.
О том, что это было именно так, делаем вывод из некоторых деталей; например, из упоминания, что Ольга покинула зал приема «через Анадендрарий (видимо, род оранжереи. — А.Н.) и Триклин кандидатов», что оговорено и при первом приеме тарситов, происходившем в Большом триклине (De cerim. P. 584.10-11,595.6-7).
Хотя опять-таки не уточнено, какой именно из «описанных выше приемов» имеется в виду, вряд ли уместны сомнения, что подразумевался первый прием тарситов, послов багдадского халифа, который служил «моделью» для De cerim, II, 15 и в других случаях (см.: De cerim. P. 593.21, как бы «расшифровывающее» двусмысленный аналогичный оборот, употребленный и чуть выше: Р. 593.4-5).
Так, Продолжатель Феофана, сообщая о бракосочетании Стефана Лакапина, сына Романа I, с Анной, дочерью некоего Гавелы, особо упоминает о том, что «помимо брачного венца (τό της βασιλείας διάδημα) возложен был на нее и царский» (τω νυμφικω στέφανω) . Такое уточнение было бы излишним, если бы вхождение в царскую семью автоматически сопровождалось присвоением титула августы-царицы.
См., например: Muralt Е. Op. cit. P. 529 (со ссылкой только на Симеона и Продолжателя Феофана); Ostrogorsky G., Stein Е. Die Kronungsordnungen des Zeremoniebuches // Byzantion. 1932. T. 7. Fasc. 1/2. S. 197. Anm. 1; Oikonomides N. La cronologia dell’incoronazione dell’imperatore bizantino Costantino VIII (962) // Stadi Salentini. 1965. Fasc. 19. P. 178. Not. 4; Литаврин Г.Г. К вопросу об обстоятельствах… С. 50 и др.
Надо, однако, учесть, что издание в Боннском корпусе покоится на рукописи XVI в., тогда как ее протограф XI в. (cod. Vatic, gr. 167) до сих пор не опубликован (Любарский Я.Н. Сочинение Продолжателя Феофана // Прод. Феоф. С. 217).
Scyl. P. 247.76.
6469 г. в данном случае.не является опиской, так как повторен хронистом в другом месте, хотя и с правильным на этот раз указанием на II индикт (Прод. Феоф. С. 193). В отличие от перевода М.Я. Сюзюмова (Царствование Романа, сына Константина Багрянородного // Лев Диакон. История. М., 1988. С. 99), в комментарии к переводу Я.Н. Любарского указанные ошибки остались неотмеченными.
Это видно из полной тождественности свидетельств Симеона и Продолжателя Феофана, хотя считается, что в VI, заключительной, книге Продолжателя сочинение Симеона использовано только в первой ее части (до 8-й главы раздела о Константине VII) (J. Crumbacher К. Geschichte der byzantinischen Literatur. MUnchen, 1897. 2. Aufl. S. 348-349; Любарский Я.Н. Сочинение… С. 218-219).
Любарский Я.Н. Михаил Пселл: личность и творчество: К истории византийского пред-гуманизма. М., 1977. С. 187.
Thurn I. Einleitung: Ioaness Scylitzes, Autor und Werk // Scyl. S. VIII. Для периода правления Василия II установлено использование Скилицей произведения Феодора Севастийского, до нас не дошедшее.
Для полноты картины необходимо упомянуть еще об одном, но явно анахроничном известии Скилицы, будто в момент воцарения Цимисхия в декабре 969 г. Василию шел седьмой год, а Константину — пятый (Scyl. P. 284. 95-1). Верно здесь лишь то, что Константин младше Василия на два года. Можно, конечно, догадываться, что эти данные относятся на самом деле к моменту воцарения Никифора Фоки (август 963 г.). В какой мере с точки зрения греческой палеографии вероятна путаница между ιε’ (15) или ι β’ (12) и ζ (7), предоставляем судить специалистам.
Краткие обзоры источников, сопровождающиеся вердиктом в пользу 958 г., которые имеются в цитированных выше работах Г. Острогорского, Э. Штайна и Н. Икономидиса, разумеется, не могут быть признаны таковыми.
Согласно русским летописям, киевская княгиня Ольга в 955 году совершила поездку в Царьград. Цель поездки: принятие крещения от византийского императора и патриарха.
Княгиня Ольга, действительно, в Царьграде была; она и ее посольство два раза были приняты императором Константином VII Багрянородным, об этом пишет сам кесарь в своем сочинении «Церемонии византийского двора», однако год приезда княгини в Византию им указан 957-й, а не 955-й, как в русской летописи.
Статья о поездке княгини «въ Греки» была нами просмотрена по двадцати пяти летописным спискам. Во всех год поездки указан 955-й, статья написана в основном по одному плану. В четырех списках (в «Повести временных лет», Ипатьевской летописи, Московско-Академическом списке летописи и в Радзивиловской, как правитель Византии в 955 году, указан император Константин VII Багрянородный, в Мазуринском списке: «при греческих царех - император Роман (Роман I Лакапкин, правил с 920 по 944-й год), а в остальных - Иоанн Цимисхий (стал императором с 11 декабря 969 года). Ошибка в указании имени правившего в 955 г. (957 г.) императора вкралась в самые древние списки. Первоначально рассказ о крещении Ольги читался в составе «Сказания о первоначальном распространении христианства на Руси», где не было хронологических дат.
Поэтому до сих пор многих исследователей ставит в недоумение сообщение летописцев о желании византийского кесаря Константина VII Багрянородного взять в жены княгиню. Как мог женатый царь, христианин, заявить, что «хощет ее собе жене»?
Княгиню Ольгу в поездке сопровождал племянник (он не назван по имени), родственницы - русские княгини и свита из восемнадцати женщин, двадцати двух послов, сорока двух купцов, двенадцати переводчиков. В числе членов свиты назван священник Григорий. Предполагают, что среди них была девочка Малуша, дочь Малка Любечанина, сестра Добрыни, будущая мать князя Владимира I Святославича. Считают, что Малуша в Царьграде приняли святое крещение.
Чтобы отважиться в середине Х века на поездку из Киева в Царьград, княгине надо было иметь много энергии, отваги, решимости. Только исключительной важности цель могла заставить Ольгу предпринять это, по словам императора Константина VII, «многострадальное, страшное, трудное и тяжелое плавание», описанное им в книге «Об управлении империей», как путь из «Варяг в Греки». В северных причерноморских степях, по среднему и нижнему течению Днепра обитали кочевники, путь через земли степняков был опасен из-за их нападений с целью грабежа.
Обычно, как пишет император в своей книге, русы в начале июня выезжали из Киева; также выехала и княгиня Ольга с посольством в сопровождении обслуги и военной охраны (княжеская дружина) на речных судах – лодиях, насадах и пр. - вниз по Днепру к Понту Эвксинскому, тогда именуемому как Русское, ныне Черное море. Охрана частично тоже располагалась на судах, другие на конях шли по берегу.
Надо было преодолеть семь днепровских порогов, русские и славянские названия, их значения Ольга понимала: первый порог – Эссупи, Не спи; второй - Улварси, Островунипраг (остров порога); третий – Геландри, Шум порога; четвертый – Аифар, Неясыть (в камнях порога гнездились совы); пятый – Варуфорос, Вульнипраг (большая заводь); шестой - Леанти, Верупи (бурление воды); седьмой - Струкун, Напрези (малый порог).
У всех порогов путешественников могли в засаде поджидать печенеги, чтобы напасть, ограбить, в случае сопротивления - убить. При переходе мимо одних порогов всех людей с судов выса-живают на сушу, суда с осторожностью ведут у кромки берега; мимо других - сначала выходит стража (печенеги в засаде!), отряженные люди неусыпно охраняют речной купеческий караван и прочие суда от нападения; другие, выбрав поклажу из судов и рабов в цепях, переводят их сухим путем (по берегу) шесть миль; княгиня и обслуга ехали верхом на конях или в повозках, пока не пройдут порога. А суда или тащат волоком, или несут на плечах. У одного из этих порогов, княгиня, через пятнадцать лет, весной 972 года, сложит свою буйную голову твой сын Святослав в неравной схватке с печенегами. Дороги кончались у современного города Запорожье; он потому так назван, что в древности селение было основано за порогами, вниз по Днепру. В течение пути путники время от времени устраивают отдых на два-три дня.
Далее предстоит Крарийская переправа (ныне Кичкасский перевоз), здесь тоже можно ожидать нападений притаившихся печенегов. Затем привал на острове Св. Григория (современный остров Хортица, знаменитая Запорожская Сечь). На острове рос огромный дуб, почитаемый русами как священный; около него они совершают жертвоприношения, приносят в жертву хлеб, мясо, просо и пр. и обязательно черного петуха, от брошенного жребия зависит дальнейшая судьба петуха: зарежут, съедят или живого отпустят.
Снова в путь: устье Днепра, днепровский лиман, через днестровский лиман - в Днестр, затем к притоку Дуная - Селине, и везде - печенеги; они бегут по берегу Селины за лодками русов. Затем - в устье Дуная, по рекам Варне, Дичине (это уже безопасная болгарская земля); наконец, земля ромеев - область Месимврия.
Такой путь проделали княгиня Ольга и ее посольство. Возможно, в конце июля - начале августа (путь из Киева до Царьграда в одну сторону занимал не менее двух месяцев) флотилия киевской княгини вошла в бухту Золотой Рог (Суд).
Однако, судя по сообщению в книге императора Константина VII, княгиня и ее посольство были им приняты в первый раз лишь спустя более месяца после их прибытия под стены Константино-поля - 9 сентября, а второй раз - 18 октября 957 года. 18 октября для приема очень поздний срок. Путь в обратном направлении занимал время значительно более двух месяцев. В такое время года - поздняя осень, начало зимы - возвращение было возможно только конным путем или в повозках.
Ожидание более месяца первого приема императором Константином VII русского посольства для русских было унизительным. Задеты были честь и престиж государства Киевской Руси, и лично княгини, и ее посольства. Ольга не могла появиться с посольством в Царьграде самозванно, неожиданно или во всяком случае без предуведомления. Купеческие караваны по Днепру мимо Киева регулярно ходили из Варяг в Греки. Недаром в посольстве княгини были сорок два купца. Высокие стороны, несомненно, перед отправлением Ольги со свитой в Царьград обменялись грамотами по поводу предстоящей поездки княгини в Константинополь. Поэтому ожидание более месяца приема для русских было полной неприятной неожи-данностью.
Если русское посольство прибыло без предварительной согласованности, то, возможно, царь-градское правительство оказалось в растерянности и нерешительности, по какому статусу, с применением какого церемониала принять русскую княгиню с посольской свитой. Византия церемониалу приемов придавала огромнейшее значение. Император Константин VII Багрянородный посвятил этому специальный труд «Церемониал византийского двора», где дал описание тщательного, до мелочей продуманного ритуала приема иноземных послов в зависимости от места (в понимании византийских дипломатов), занимаемого на политической арене отдельными государствами.
Византия Х в. была могущественной державой среди стран Европы, Азии и Востока, страной с многовековой государственной традицией. Русь в глазах имперской Византии была языческой, полуварварской страной. Однако нараставшая военная мощь Руси, проявленная ею в походах на Царьград в 832, 860, 866, 907, 944 гг., вынуждала коварную Византию считаться с новым государством. Прибытие русского посольства в 957 году в Царьград дало повод кесарю и его камарилье лишний раз указать Руси на ее отнюдь не первое место в иерархии суверенных государств.
Княгиня с посольством никак не могла появиться перед Константинополем непосредственно перед девятым сентября, очень поздно; но в посольстве были купцы, их было немало, сорок два человека, со своим товаром, они-то уж знали последние сроки отбытия из Киева, путь до Царьграда и крайний срок для возвращения назад; возвратиться они должны были до наступления осени или, в крайнем случае, ранней осенью. Более позднего к нашим временам составления летописи доносят до нас возмущение княгини, обращенное ею к прибывшим из Царьграда послам с визитом за ответными дарами; она требует передать кесарю, что эти дары он должен оплатить таким же продолжительным стоянием у нее в Почайне перед Киевом, сколько она выстояла в Суду перед Царьградом.
Византийские дипломаты, которые вели переговоры о приеме с русским посольством, давно были известны цивилизованному миру коварством, хитростью, изощренностью дипломатических уловок в проведении многонедельного, многомесячного изматывания иноземных посольств с выражением неизменного уважения и почтения к давно прибывшей стороне; назначая все новые и новые сроки приема посольства императором, ссылаясь каждый раз на различные уважительные причины переноса срока, а еще лучше - выставляя виновными в срыве срока приема самих иноземных послов, указывали на их чрезмерные требования приема по высшему рангу с не полагающейся по их политическому статусу торжественной пышностью. Так обстояло дело и с посольством Ольги. Но она должна была, скрепя сердце, стойко пройти через эти испытания, все вынести ради той цели, для которой она прибыла в Царьград.
Почему данные о поездке Ольги в Царьград наших летописей - 955 год - расходятся с указанием Константина VII - 957 год? Еще в 1913 году исследователь М. Д. Приселков в «Очерках по церковно-политической истории Киевской Руси X – XIIв.в.» предполагал две поездки Ольги в Константинополь – в 955 г. и 957 г.
Но академик Д. С. Лихачев считает это вряд ли правдоподобным. Он полагает, что крещение Ольги произошло действительно в 955 году, но не в Царьграде, а в Киеве. Возможно, что какие-то записи велись в церкви Ильи, упоминаемой еще в договоре с греками 944 (945) года. Но, противореча себе, Д. С. Лихачев, с другой стороны, отмечает, что летописец, указывая 955 год, как год поездки Ольги в Царьград, прав, он не выдуман летописцем и не взят им из византийских хроник (в тех хрониках, которые могли быть известны летописцу, его нет). В сочинении «Память и похвала князю Владимиру», в которой отразилась древнейшая русская летопись (более ранняя, чем «Повесть временных лет» и «Начальный свод»), сказано, что Ольга умерла в 969 году, прожив христианкой пятнадцать лет; следовательно, крестилась она в 954/955 сентябрьском году. 955 год, как год крещения княгини, можно считать точно установленным. Но вопрос о том, где Ольга совершила обряд крещения: в Киеве или в Царьграде, - должен остаться пока открытым. Если крещение произошло в Византии, то естественно, что Ольга два раза совершала поездки в Царьград (в 955 и 957 гг.).
Три источника устанавливают, подтверждают факт крещения Ольги в Царьграде: русские ле-тописи, греческий хронист Скилица и один иностранный источник. Скилица сообщает о прибытии Ольги в Царьград и о крещении ее при патриархе Феофилакте, который был на патриаршестве с февраля 933 года по 27 февраля 956 гола; к сожалению, исследователи игнорируют сведения, данные Скилицей; это еще одно подтверждение крещения Ольги в 954-955 сентябрьском году. Так называемый «Продолжатель Регинона» содержит данные о том, что в 959 году к германскому императору Оттону I пришли послы королевы русских (точнее, в источнике: королевы ругов) Елены (она упомянута под своим христианским именем), которая была крещена в Константинополе.
Возможно, косвенным подтверждением крещения Ольги в Царьграде явится следующее соображение: в 858 году византийский император Михаил крестил болгарского князя Бориса, который в крещении принял имя своего крестного отца - Михаил. Может, и киевская княгиня в крещении получила имя Елена в честь императрицы Елены, матери Константина Великого, потому что находилась в Царьграде среди христиан, а не в Киеве, где среда в основном была языческая.
Присутствие священника Григория в составе посольства 957 года говорит о том, что в нем были христиане; возможно, христианкой была сама княгиня. Ибо навряд ли бы язычница княгиня потерпела в своем посольстве православного священника. Можно быть терпимым к иноверию, но не до такой степени, чтоб в сплошь языческом посольстве терпеть присутствие священника. Из описания Константина Багрянородного нельзя решить, была ли Ольга уже христианкой. Однако отмеченное самим императором наличие в посольстве Ольги священника свидетельствует о том, что княгиня была уже крещеной.
Указание присутствия священника в посольстве Ольги стилистически совпадает с сообщением летописи о предсмертном завещании княгини: не совершать по ней тризны, так как имела при себе священника. Возможно, посольский священник Григорий - это тоже священник, которого Ольга имела при себе.
Если бы княгиня, будучи язычницей, прибыла в 957 году в Царьград, то император не преминул отметить, какую честь он, христианнейший император, делает языческой Руси, принимая ее княгиню. Константин сам присутствовал при любопытном событии: страна языческая (Русь), а он принимает правительницу, княгиню, мать, регентшу - христианку.
Если бы Ольга в 957 году приняла крещение в Царьграде, да тем более восприемником ее от крестильной купели был сам император, то об этом исключительном событии император упомянул бы в своем сочинении, как об очередной победе православия над варварским язычест-вом.
Русские летописи в статье под 955 годом, сообщая о крещении княгини в этом году (возможно, в Царьграде), не зная даты второй поездки ее в Византию, соединили сведения об обеих поездках и записали в одной статье под 955 годом. Более поздние летописи, имея указания Константина VII о поездке Ольги в Царьград в 957 г., теперь уже, наоборот, соединили данные о крещении и о поездке под 957 годом, не выделив верное сообщение о крещении ее в 955 году. Тем более, что цель приезда Ольги у Константина Багрянородного не названа. Причина, вызвавшая вторую поездку в 957 году, нашим летописцам оказалась неизвестной. Подчеркнутое же особо крещение русской княгини, полученное в Византии, от греческого патриарха, имевшее столь революционное значение для Руси в области культуры, просвещения, да и всего общественно-политического развития, имело для русской церкви большое значение. Возникает парадокс: русские летописи сообщают о поездке Ольги в Царьград в 955 г. с единственной целью - крещение, Константин VII в своей книге почему-то умалчивает об этом факте, а он для престижа Византии немаловажен; сам же Багрянородный кесарь сообщает о приеме посольства княгини осенью 957 года, но без упоминания и цели приезда Ольги, и факта ее крещения в 955 или 957 г. Ольга с посольством приезжала в 957 г. в Царьград, но целью ее поездки было не крещение (уже доказано, что она приняла обряд крещения в 955 году), а другое намерение.
Ольгу в поездке в Константинополь сопровождал племянник (он не назван по имени). А почему надо было скрывать его имя? Вероятнее всего, под видом племянника в поездке принял участие сам князь Святослав, ее сын.
В 957 году ему было полных шестнадцать лет. Решалось дело большой государственной важности: заключить первый брак для князя-язычника (в язычестве допускалось, как и в мусульманстве, многоженство). Первая жена - старшая жена, ее первенец–сын наследует власть отца, престол, столицу, самый большой удел в личное пользование и все государство. Правящие князья, короли (не христиане) стремились взять старшую жену из влиятельного владетельного дома. Княгиня Ольга тщательно собирала сведения о возможных претендентках на роль первой, старшей, главной жены сына. Выбор остановила на царевне Феодоре, одной из дочерей византийского императора Константина VII Багрянородного. Возможно, дипломатическим путем Византии из Руси дали соответствующий намек. Царьградские власти, верные своей «смутной» для соседей политике, и ответ дали уклончивый на ноту Руси о ее желании породниться.
9 сентября 957 года император Константин VII Порфирородный наконец-то принял Ольгу и ее посольство в Магнавре - тронном зале, а затем императрица Елена - в роскошном зале императора Юстиниана. Ольга была приглашена и во внутренние покои императрицы, куда явился также император Константин VII с детьми, сыном Романом (19 лет) и дочерьми, среди них - интересующая княгиню Феодора. К сожалению, кесарь не оставил описания внешности ни русской княгини, ни ее безымянного племянника. Император Константин был умен, начитан, образован, о его внешнем виде известно, что он был очень высок ростом, по росту ему подстать был его сын, правда, немного пониже. Описание внешности Святослава донес до наших дней греческий историк, хронист Лев Диакон в своей «Истории», описывая события 971 года. Русский князь имел средний рост, из-под мохнатых бровей умно и проницательно смотрели светло-синие глаза, у него прямой нос, в одно ухо у него вдета серьга, она украшена рубином, обрамленным двумя жемчужинами (серьга в одном ухе - всем предостережение: единственный сын в семье - беречь, как наследника, чтоб не угас род), безбород; скроен ладно. Отличный наездник, ловок в обращении с мечом и луком, физически вынослив. Русский летописец дополнит: Святослав «легко ходил в походах, аки пардус», был неприхотлив в быту, суров, мужественен, по-рыцарски благороден. Лев Диакон приводит и описание внешности Феодоры, но очень краткое: «Царевна не слишком выделялась красотой и стройностью, но целомудрием и всякого рода добродетелями превосходила всех женщин». (Это характеристика Феодоры периода 970 года, через 14 лет после сватовства со стороны киевской княгини).
Смотрины прошли; царьградский двор, верный своей традиции брать послов на измор, лишь через месяц, 18 октября, во время второго приема дал отрицательный ответ, отказав княгине в обручении молодых людей. Летописцы добросовестно приводят содержание договоров русских с греками более раннего времени: 907 (912), 945 г.г., поездка же Ольги в Царьград в 957 году не нашла отражения ни в одной государственном документе ни со стороны Киева, ни со стороны Константинополя. Остается предположить, что, будучи крещена, возможно, в Царьграде в 955 году, в 957 году Ольга предприняла поездку как частное лицо, хотя и в сопровождении посольства, именно по поводу переговоров о возможном бракосочетании Святослава и Феодоры.
Почему Византию не прельстила перспектива возможности породниться с Русью? Отчасти от-вет дал сам император Константин VII в своем сочинении о церемониале. Он советует наследнику сыну избегать династических браков. Хотя сам кесарь засылал послов в Западную Европу на поиски невесты для того же Романа, но получил отказ. Византийские императоры стремились брать себе жену из своих ромейских знатных родов. Но на трон всходили и незнатные ромейки; так, у Константина VII супруга Елена была дочь впоследствии императора Романа I Лакапина; однако Роман I начинал свою будущую императорскую карьеру со службы простым моряком. Сын Константина Роман II женится на Анастасии; став супругой, она приняла имя Феофано; по малочисленным сведениям, Феофано - из благородной семьи, однако многочисленные греческие хронисты хором утверждают, что она дочь трактирщика. Возведением на трон она обязана своей красоте и обаятельности облика.
Главная же причина отказа: Святослав - язычник, Феодора - христианка. Бесспорно, импера-тор и княгиня обсуждали вариант возможности крещения Святослава. Такой оборот обсуждения проблемы перемены вероисповедания Святославом Ольга могла вести, уже сама будучи христианкой. Такого оборота дела для русского князя не существовало: за ним была дружина, войско, где воины, за редким исключением, были язычники. В общем, переговоры о возможном бракосочетании язычника Святослава и христианки Феодоры, судя по последующим событиям, закончились безрезультатно.
Возможно, совершая поездку в 957 году, княгиня Ольга делала очередную попытку в стремлении приобщить сына к более цивилизованной религии - христианству; она рассчитывала поразить сына в Царьграде величием и мощью воплощения идеи христианства в его купели: Византии, Константинополе, соборе Св. Софии - и тем сокрушить дух сына-язычника. Но все было напрасно.
Святослав должен был остаться язычником, он не мог принять крещение. В свои 16 лет он твердо знал свое призвание, он был прирожденным воином, полководцем. Княгиня была бессильна сломить его дух (по летописи: «…учила его мать принять крещение, но он и не думал прислушаться к этому; но если кто собирался креститься, то не запрещал, а только насмехался над тем…», «…не браняху, но ругахуся тому»).
В 921 году арабский писатель, посол, проповедник ислама Ахмад Ибн-Фадлан был отправлен эмиром из Города Мира Багдада к волжско-камским булгарам через прикаспийские степи, где кочевали печенеги; в одном племенном союзе разыгралась трагедия: вождь принял ислам, его же соплеменники оставались язычниками-шаманистами. Родичи ему заявили: «Если ты принял ислам, то ты уже не наш глава». Тогда вождю племени пришлось отказаться от ислама. Так обстояло дело и с язычеством Святослава. Еще не пришло время для крещения русского князя и всей Руси.
Неудача с женитьбой князя Святослава на византийской принцессе не забудется в анналах памяти потомков киевского князя. Его сын Владимир возьмет реванш у гордых ромеев. Он, вчерашний язычник, сегодняшний христианин, женится на внучке церемониально закомплексованного византийского императора Константина VII Порфирогенита царевне Анне (годы жизни 963-1011).
Летописная статья под 955 годом следующим образом излагает события, связанные с поездкой Ольги в Царьград: «… иде Ольга въ Греки, и приде Царюгороду», назван правивший в Константинополе кесарь, и пришла к нему Ольга, и увидел царь ее красоту, а при беседе подивился ее разуму и счел ее достойной царствовать с ним в его столице; она, поняв потаенный смысл его речи, решила его перехитрить: выразила желание принять крещение с условием, чтоб ее крестил сам император. Крестил ее царь с патриархом, наставление патриархом Ольги в вере. Ольга в крещения приняла имя Елена, как и древняя царица, мать Константина Великого. «Благословил ее патриарх и отпустил. После крещения призвал ее царь и сказал: «Хощю тя пояти собе жене». Она же рече: «Как хочеши мя пояти, крестивъ мя самъ и нарекъ мя дщерею? А въ хрестеянехъ того несть закона, а ты сам веси». (По православному уставу крестный отец не может жениться на крестной дочери.) Изумление кесаря, что княгиня его перехитрила. Царь дал ей дары многие и отпустил, назвав своею дочерью. Ольга собралась домой и пришла к патриарху за благословением. Благословение патриарха сопровождается пространной речью со ссылкой на лиц Священного Писания, на древнейшие времена. Монах-летописец, сравнивая Ольгу с царицей эфиопской, что пришла к Соломону за человеческой мудростью, а Ольга обрела Христа и получила мудрость духовную, превозносит русскую княгиню за приобщение ее к христианству. Заключительный момент эпизода поездки Ольги в Царьград: послы от греков прибыли за ответными дарами, гневная отповедь Ольги кесарю через послов за то, что княгине и посольству долго пришлось ждать приема, стоя под Константинополем. Княгиня отпустила послов ни с чем, сказав: «Если ты (император - Д. М.) так же постоишь у меня в Почайне (пристань, порт у Киева - Д. М.), как я в Суду, то тогда дам тебе».
Статья летописи под 955 годом неоднородна по стилю. Основа всего рассказа - церковная, в нее введены светские, бытовые факты, связанные с сюжетом: император - княгиня. Летописцы использовали различные источники, в результате не сумели привести их к единообразию по смыслу и форме содержания. В статье указано, что крестили Ольгу император и патриарх. При детальном, внимательном чтении оказывается по содержанию одного отрывка, что ее крестил только патриарх, когда назвал дщерью и нарек имя Елена в честь древней императрицы. В другом отрывке, где при прощании кесарь тоже назвал ее дочерью, обнаруживается, что крестил ее император без патриарха. Разностильность отрывков, связанных с именем патриарха и императора, проявляется в том, что каждый из них имеет законченный смысл; так, патриарх, совершив обряд крещения Ольги, наставил ее в вере, благословил и отпустил. В другом, далее, отрывке говорится, что после крещения император пригласил Ольгу, неудачно посватавшись к ней, одарил и отпустил. Сообщение из третьего источника вновь возвращает нас к патриарху, и вновь он ее отпускает, на этот раз окончательно, домой, в Киев. Возможно, летописцы из разных источников, где не были указаны даты, имели сведения о встрече Ольги или только с патриархом (955 г., при крещении в Царьграде), или только с императором-по преданиям, полученным летописцами или от членов княжеской семьи, или от потомков членов посольств 955, 957 г.г. Летописцы соединяли сведения из разных источников в один текст, в результате получался разностильный рассказ.
Два летописца дерзнули нарушить установленный канон разностильности изложения и проявили самодеятельность. Один украсил свой список пространным диалогом княгини и кесаря о пользе крещения; другой словесно нарисовал такую сценку: Ольга подготовилась к принятию обряда крещения; кесарь, занятый государственными делами, запамятвовал, что княгиня ставила условием обязательности крещения присутствие царя при этом. Ольга, стоя перед крестильной купелью, ожидает императора. Его нет. Она посылает сказать ему, что без него она не примет крещение. Появляется кесарь, он и патриарх крестят княгиню.
Из просмотренных в двадцати пяти летописных списках статей под 955 годом оказывается, что лишь в четырех правильно названо имя правившего в 955, 957 г.г. кесаря - Константин VII Багрянородный, в одном - Роман (Роман I Лакапин), в остальных - Иоанн (в иных - Иван) Цимисхий. Трудное для произнесения и написания прозвание императора Цимисхий (в переводе: туфелька, человечек; он был небольшого роста) искажается летописцами, они его пишут и как Цемьский, Цемьскый, Цемсхий, Цемесхий, Чемский, Чемьскый; в одной летописи первый раз он назван Чемескый, а чуть пониже он уже – Меческый.
Д. С. Лихачев так объясняет ошибку в указании правления в 955 г. (957 г.) императора Иоанна Цимисхия, а не правившего в действительности Константина VII Багрянородного: летописцы близкого к нам времени имели список Лаврентьевской летописи (1377 г.), где указано, что «бе тогда царь имянемъ Цемьский». Однако Иоанн Цимисхий вступил на престол 11 декабря 969 года; и это обстоятельство, не совпадающее с датой путешествия Ольги в Царьград, очевидно, вынудило русских летописцев заменить имя Иоанна Цимисхия Константином VII Порфирородным (или Багрянородным, годы правления 912-959), известным византийским историком. Некоторые летописцы имя правившего в середине X в. в Византии царя изменили, но факты, связанные с биографией Цимисхия, перенесли без изменения на кесаря Константина VII. Какой-то период Иоанн до ноября 970 г. (до женитьбы на царевне Феодоре, дочери Константина Порфирогенита) был вдовцом. Один из первых летописцев литературно обработал сюжет, как вдовый Цимисхий был поражен красотой и умом русской княгини, посчитал ее достойной вместе с ним украшать византийский трон; окрестив, сделал предложение. Рассказ показался следующим летописцам столь занимательным, тем более что он лишний раз де-монстрировал премудрость княгини Ольги, десять лет тому назад благодаря своей хитрости расправившейся с древлянами, отмщая за гибель мужа, князя Игоря, что они охотно вводили его в свои своды летописей, не мудрствуя лукаво и не подвергая его проверке. Русские летописцы и представить себе не могли, что в Царьграде с 924 года по 970 год на престоле сме-нится семь императоров: Роман I Лакапин (920-944 гг.), его сыновья - Константин и Стефан (924-944 гг.), Константин VII Багрянородный (912-959 гг.), его сын Роман II (959-963 гг.), Никифор Фока (963-969 гг.) и, наконец, Иоанн Цимисхий (969-976 гг.). В иные годы выпадало, что у власти в Царьграде стояло сразу четыре императора. Возможно, летописцы так рассудили, как было на Руси, когда в Киеве русские князья по несколько раз занимали киевский стол (князь Изяслав Мстиславович, Юрий Владимирович Долгорукий и др.), то же было и в Византии: император Юстиниан, будучи смещен, повторно возвратил себе власть в Константинополе, что и Цимисхий несколько раз приходил к власти.
Возможно, впервые литературная обработка рассказа сообщения о поездке княгини Ольги в Царьград при «Иоанне Цимисхии» была приведена в самой считающейся древней русской летописи - «Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов» (в списке младшего извода).
Летописцы близкого к нам времени (в указанных выше четырех летописях) в соответствии с хронологией правления кесарей в Византии изменили имя правившего в 955, 957 г.г. императора, но не дерзнули изменить древний (ошибочный) текст, слово в слово переписав его, и оказалось, что вдовец Иоанн Цимисхий мог сделать предложение тоже вдове княгине Ольге, но он стал императором (всходил на престол один раз) через четырнадцать лет после поездки Ольги в Византию, а для женатого, семьянина, христианина, императора Константина VII такое поведение было предосудительным. В 957 году Константину VII было пятьдесят три года, его жена императрица Елена, возможно, была его ровесница, княгине же Ольге было около 36 лет. Император мог сделать комплимент княгине по поводу ее молодости (в сравнении с его возрастом), красоты, ума, но вести те речи (наши летописцы-монахи по образу жизни и мышления - аскеты, люди высоконравственные, назвали бы их срамными, знай они всю правду об исторических датах правлений царьградских кесарей), которые в уста ему вкладывают летописцы, он никак не мог. Почему-то летописцы не сопроводили осуждением, прямо скажем, безнравственного с точки зрения христианской морали поведения женатого кесаря по отношению к русской княгине.
Монахи, обычно ярые ревнители моральных устоев христианства, здесь оказались не на высоте. Или летописцы, решив указать верно имя правителя императора в 955, 957 г.г. (переменив имя Иоанна Цимисхия на Константина VII), не отважились на большие изменения в тексте или не имели точных данных по биографиям кесарей, чтобы переделать содержание статьи в соответствии с фактами жизни Константина VII. В результате имеем то, что имеем.
В летописной статье под 955 годом вызывает недоумение несоответствие сведений, сообщающих о прибытии княгини Ольги с посольством в Царьград, когда кесарь тотчас почтил ее приглашением к себе (по летописи: «Отправилась Ольга... и пришла к Царьграду. И царствовал кесарь… и пришла к нему Ольга… и увидел царь…») и заключительным моментом эпизода поездки Ольги в Византию, когда сквозь еле сдерживаемый гнев слышится негодование княгини в ее ответе послам от кесаря, прибывшим за ответными дарами, где она обличает кесаря за своё долгое ожидание приема у него. Ни в одной летописи нет указания, что княгине (в момент ее пребывания в Царьграде) и ее посольству пришлось в общей сложности выждать приема императором более двух месяцев (до 9 сентября и до 18 октября 957 года). Наоборот, первые русские историки единодушно сообщают, с какой радостью встречена была Ольга в Константинополе. Концовка же статьи под 955 годом говорит о противоположном. Княгиня не в состоянии сдержать гнев по поводу непочтительного приема посольства Руси во главе с ней, когда их вне всяких рамок приличия, по мнению русских, несколько месяцев продержали на рейде Константинополя в ожидании аудиенции у императора.
Явное несоответствие фактов говорит о том, что заключительный момент эпизода о поездке Ольги в Царьград - более поздняя приписка. В Лаврентьевской летописи (1377 г.) этого факта (прибытие греческих послов и гневная отповедь их императору за пренебрежение к посольству Руси) нет. Или монах Лаврентий при составлении свода проявил проницательность, уловив разящее несоответствие полного благолепия и взаимопонимания между кесарем и прибывшим из Руси посольством в начале сказа о поездке Ольги в Царьград и … вдруг приказ Ольги, чтобы послы передали ему: «Если ты (император - Д. М.) так же постоишь у меня в Почайне (пристань, порт под Киевом - Д. М.), как я в Суду (бухта у Константинополя - Д. М.), то тогда дам тебе». Вернее всего, Лаврентий использовал такие древние списки, где этого заключительного момента эпизода поездки Ольги «въ Греки» не было. Летописец сетовал при составлении своего свода, что перед ним такие ветхие, истертые от древности листы, что написанное местами нельзя разобрать или его совсем нет: истерлось от времени; и ему приходилось делать много пропусков. Следовательно, сочинение кесаря, где он сообщает о приеме в 957 году в Царьграде посольства Ольги, стало известно в Московском государстве после 1377 года.
Наличие двух контрастных текстов в летописной статье под 955 годом - начало и концовка эпизода - свидетельство того, что летописцы соединили сведения различных источников, сообщавших один-о возможной поездке Ольги в Царьград в 955 г. на крещение, другой - о поездке посольства Ольги с безымянным племянником по поводу устройства дальнейшей судьбы Святослава, в поисках супруги ему для продолжения киевского правящего княжеского рода. Хронологических дат в этих древних источниках не было, и составлены они были по образцу будущей «Повести временных лет» (повествовательное изложение событий без указания исторических дат). Однако церковная литература свято сохраняла дату - 955-й год - год крещения княгини Ольги; эта дата впоследствии была указана для летописной статьи о поездке Ольги «въ Греки».
Если первые русские историки-летописцы имели сведения о второй поездке княгини Ольги в Царьград в 957 году-устройство бракосочетания русского князя и византийской принцессы,- оказавшейся безрезультатной, то они сочли долгом исключить сообщение о ней по той же причине, что имел в виду кесарь Константин VII: не уронить достоинство своей страны. Возможно, по приказу самой княгини летописцам было запрещено упоминать о поездке княгини в 957 году в Константинополь, нанесшей удар по престижу Руси. Летописцы очень точно знали, как современники происходивших событий, о позорной смерти князя Игоря: древляне, привязав князя к вершинам двух пригнутых деревьев, отпустили их, и тело князя было разорвано на части. Однако ни одна из древних и последующих летописей не сообщили подробности жестокой расправы древлян с киевским князем. Сведения об этом доносит до нас сочинение «История» Льва Диакона.
Возможно, в XV или XVI веке стало известно сочинение Константина VII с сообщением о приеме им в 957 году посольства Ольги. Получивший из этой книги сведения летописец выбрал только ему интересное сообщение, как долго суда княгини простояли в бухте Царьграда, прежде чем русичи были приняты императором в тронном зале 9 сентября 957 года; и он, неуклюже преобразив это нетактичное поведение византийских властей по отношению к русским послам в гневное обличение княгини, ввел как концовку в статью 955 г., где в начале сообщалось о поездке Ольги в Царьград. Возможно, эта приписка появилась в летописи или в период роста политической самостоятельности Руси после свержения татаро-монгольского ига, когда русские отстаивали право иметь митрополитом русского человека, а не грека, ставленника константинопольского патриарха, или после 1453 года, когда Византия утратила независимость и исчезла как государство с карты мира, вот тогда летописец и вспомнил факт из биографии киевской княгини, когда она гневной речью, обращенной к царьградским послам и их кесарю, ставит на место не в меру кичливую Восточную Римскую империю (Византию).
Древней Руси на заре ее истории повезло на умных и энергичных правителей. Это показал Олег. Это же подтвердил и Игорь.
После смерти великого воителя Олега непрочная Русь стала распадаться: восстали древляне, стремящиеся отложиться от Киева, к ее границам подошла новая тюркская орда печенегов. Но Игорь решительными действиями предотвратил обе опасности. Древляне были вновь завоеваны и обложены данью, так что Игорь стал для них главным врагом. С печенегами же князь сумел договориться. Прошли те времена, когда конница степняков беспрепятственно рыскала по славянским селениям. Теперь им навстречу вышла сильная русская рать, и печенеги почли за благо заключить мир.
При Игоре произошло дальнейшее объединение восточнославянских племен. В состав Руси вошло юго-западное племя уличей. В правление Игоря появилось и официальное название Руси – Русская земля. Именно так именовалось восточнославянское государство в договорах Руси с греками. Теперь все русские земли, кроме вятичей, платили дань Киеву.
К тому времени Игорь, уже зрелый человек, был женат на «варяжке» Ольге, которая принадлежала к знатной семье. В некоторых сказаниях говорится, что Игорь увидел ее, когда охотился в псковских лесах, совсем юной, и был пленен красотой и умом девушки. Тогда на Руси еще не было практики заключения княжеских браков с особами только княжеской или королевской крови, и Ольга стала женой великого князя. Поразительно и другое: при обычае на Руси многоженства, нет известий о том, что Игорь имел кроме Ольги и иных жен. Уже это говорит не только о его любви и преданности своей единственной жене, но и об их исключительных человеческих качествах.
Имя будущей просветительницы Руси и ее родину «Повесть временных лет» впервые называет в статье о женитьбе Игоря: «и привели ему жену из Пскова, именем Ольгу». Иоакимовская летопись уточняет, что принадлежала она к роду князей изборских, одной из забытых древнерусских княжеских династий, которых было на Руси в X–XI веках не меньше двадцати, но все они со временем были вытеснены Рюриковичами или сроднились с ними посредством браков. Некоторые из династий были местного, славянского происхождения, другие – пришлые, варяжские. Известно, что скандинавские конунги, приглашенные на княжение в русские города, неизменно принимали русский язык, часто – русские имена и быстро становились настоящими русскими как по образу жизни, так и по мировоззрению и даже по физическому облику.
Так и супругу Игоря звали варяжским именем Хельга, в русском окающем произношении – Ольга, Вольга. Женское имя Ольга соответствует мужскому Олег, что значит «святой». Хотя языческое понимание святости совершенно отлично от христианского, но и оно предполагает в человеке особый духовный настрой, целомудрие и трезвение, ум и прозорливость. Раскрывая духовное значение имени, народ прозвал Олега Вещим, а Ольгу – Мудрой.
Сразу же после гибели князя Игоря во время полюдья – сбора дани с древлян, его заклятых врагов, – могучее, казалось, государство, оказалось на грани развала. В Киеве оставалась жена Игоря Ольга (?–969) с малолетним наследником князем Святославом (?–972). Древляне отделились от Киева и перестали уплачивать дань. Однако русская верхушка сплотилась вокруг Ольги и не только признала ее права на престол, точнее регентство до совершеннолетия сына, но и безоговорочно поддерживала княгиню во всех ее начинаниях.
К тому времени Ольга находилась в расцвете своих физических и духовных сил. О ее красоте и уме рассказывали легенды и на Руси, и в окрестных странах, в том числе в Византии.
С первых шагов своего правления Ольга проявила себя как решительная, властная, дальновидная и суровая правительница. Прежде всего, она отомстила древлянам за смерть мужа – князя Игоря.
Летопись рассказывает, что древляне решили посватать вдовую княгиню за своего князя Мала и направили посольство в Киев. В этом предложении во времена племенного права был свой смысл. Вдове предлагали возмещение – нового мужа, с тем, чтобы она не мстила за убитого. И Ольга сделала вид, что принимает сватов с почестями. Она предложила им явиться на следующий день на княжеский двор, сидя в ладьях, которые торжественно должны были нести княжеские дружинники. Сама же заранее приказала выкопать близ своего дворца глубокую яму, и, когда кичившихся честью послов внесли на княжеский двор, приказала сбросить их в эту яму и закопать живьем.
Тут же Ольга потребовала присылки второго посольства. Его ждала не менее страшная участь. На Руси прежде, чем начать переговоры, послам зачастую предлагали принять баню, что было одновременно и знаком заботы – отдохновением от дальней дороги, и ритуальным очищением перед встречей с правителем. Едва послы приступили к омовению, как двери в баню были заперты и она запылала. Послов сожгли живьем.
Наконец, Ольга сама двинулась в древлянскую землю для того, чтобы, как она уверяла древлян, справить по мужу языческую тризну и поплакать на его могиле. Когда древлянские бояре изрядно выпили хмельного меда, Ольга приказала своим дружинникам зарубить их здесь же, у подножия кургана, где был захоронен ее муж.
Язычница Ольга отомстила язычникам-древлянам по-язычески, ритуально. Эта тройная месть воспроизводила восточнославянские погребальные обряды. Похороны в ладье издавна были приняты у руссов. Кремация – сжигание – в то время практиковалась по всем русским землям. Также в древности были приняты и человеческие жертвоприношения на поминальной тризне по вождю или князю.
Лишь после этого Ольга двинула на главный город древлян Искоростень свое войско. В открытом бою древляне были разгромлены. Летопись рассказывает, что сражение начал маленький Святослав, метнув свое копье в сторону врага. Древляне бежали и заперлись за стенами города. Несколько месяцев осаждали киевляне отчаянно сопротивлявшийся Искоростень и захватили его лишь при помощи хитрости. Они запросили у древлян легкую дань: по три воробья и по три голубя от каждого двора, обещая после этого уйти восвояси. Как только дань была доставлена, киевляне привязали к лапкам птиц тлеющие труты и выпустили их на волю, в свои гнезда – под крыши домов, сараев, амбаров. Скоро город запылал, и тут же осаждающие пошли на приступ.
Борьба за единство Руси, за подчинение единому центру – Киеву – раздираемых взаимной враждой племен и княжеств прокладывала путь к окончательной победе христианства в Русской земле. За Ольгой, еще язычницей, стояла церковная община и ее небесный покровитель пророк Божий Илия, пламенной верой и молитвой сводивший огонь с неба. И победа Ольги над древлянами, несмотря на суровость победительницы, была победой новых – христианских и созидательных сил в Русском государстве над силами языческими – темными и разрушительными.
На побежденных древлян Ольга вновь наложила тяжелую дань. Единство государства было восстановлено. Детей казненного князя Мала – Добрыню и Малушу – Ольга взяла к себе на воспитание.
Но не только жестокими наказаниями и силой утвердила свою власть Ольга на Руси. Как умная и дальновидная правительница она понимала, что прежнее полюдье с его насилиями, порой с неограниченными поборами вызывает в людях недовольство, а это грозит самому существованию молодого государства. И великая княгиня пошла на реформы – она изменила систему сбора дани, начав с древлянской земли. Теперь для подданных были определены твердые нормы дани и указаны специальные места – погосты, куда дань ежегодно должна была свозиться самим населением. Там ее принимали представители княжеской администрации и отправляли в Киев. Затем Ольга двинулась с дружиной по другим русским землям и повсюду устанавливала новые нормы, их на Руси назвали уроками, и учреждала погосты. Это был конец полюдья и начало организованной системы обложения налогами. Так, согласно летописи, конфликт между властью и подданными завершился тем, что государство сделало еще один шаг в своем развитии.
Устроенные Ольгой погосты, являясь финансово-административными и судебными центрами, представляли прочную опору княжеской власти на местах. Будучи прежде всего, по самому смыслу слова, центрами торговли и обмена («гость» – купец), собирая и организуя вокруг себя население, погосты стали важнейшей ячейкой этнического и культурного объединения русского народа.
Позже, когда Ольга стала христианкой, по погостам стали воздвигать и первые храмы. После крещения Руси при святом Владимире погост и храм (приход) стали неразрывными понятиями. (Лишь впоследствии от существовавших возле храмов кладбищ появилось словоупотребление «погост» в смысле «кладбище».)
Много трудов приложила княгиня Ольга для усиления оборонной мощи страны. Города застраивались и укреплялись. Вышгороды (или детинцы, кромы) обрастали каменными и дубовыми стенами (забралами), ощетинивались валами, частоколами. Сама княгиня, зная, сколь враждебно относились многие к идее укрепления княжеской власти и объединения Руси, жила постоянно «на горе», над Днепром, за надежными забралами киевского Вышгорода (Верхнего города), окруженная верной дружиной. Две трети собранной дани, по свидетельству летописи, она отдавала в распоряжение киевского веча, третья часть шла «к Ольге, на Вышгород» – на нужды ратного строения.
Установив порядок на Руси, Ольга обратилась к внешней политике. Ей надо было показать, что времена смуты не поколебали силу и международный авторитет Руси. Ко времени Ольги историки относят установление первых государственных границ России на западе, с Польшей. Богатырские заставы на юге сторожили мирные нивы киевлян от народов Дикого поля. Чужеземцы спешили в Гардарику («страну городов»), как называли они Русь, с товарами и рукодельями. Шведы, датчане, немцы охотно вступали наемниками в русское войско. Ширились зарубежные связи Киева. Это способствовало развитию каменного строительства в городе, начало которому положила княгиня Ольга. Новое русское правительство стремилось подтвердить старые договоры с соседями, развивать торговые н политические отношения с другими странами и прежде всего с Византийской империей, одним из самых сильных и авторитетных государств в тогдашнем мире.
Но не только укрепление государственности и развитие хозяйственных форм народной жизни привлекало внимание мудрой княгини. Еще более насущным представлялось ей коренное преобразование религиозной жизни Руси, духовное преображение русского народа. Русь становилась великой державой. Лишь два европейских государства могли в те годы соперничать с нею в значении и мощи: на востоке Европы – древняя Византийская империя, на западе – королевство саксов.
Опыт обеих стран, обязанных своим возвышением духу христианского учения, религиозным основам жизни, показывал ясно, что путь к будущему величию Руси лежит не столько через военные, но прежде всего и преимущественно через духовные завоевания и достижения.
Поручив Киев подросшему сыну Святославу, княгиня Ольга летом 954 года отправилась с большим флотом в Царьград. Это было мирное «хождение», сочетавшее задачи религиозного паломничества и дипломатической миссии, но политические соображения требовали, чтобы оно стало одновременно проявлением военного могущества Руси на Черном море, напомнило гордым ромеям о победоносных походах как Аскольда, так и Олега, прибившего в 907 году свой щит на вратах Царьграда.
Результат был достигнут. Появление русского флота на Босфоре создавало необходимые предпосылки для развития дружеского русско-византийского диалога. Ольга была принята по самому высокому рангу. Знаменитый византийский император, писатель, крупный дипломат Константин VII Багрянородный дал в ее честь обед. Состоялся прием княгини и императрицей. В ходе бесед император и Ольга подтвердили действие прежнего договора, заключенного еще князем Игорем, и военный союз двух государств. Этот союз отныне был направлен против Хазарии и Арабского халифата, чьи армии наступали на Византию с Востока.
В свою очередь, южная столица поразила суровую дочь Севера разнообразием красок, великолепием архитектуры, смешением языков и народов мира. Но особенное впечатление производило богатство христианских храмов и собранных в них святынь. Царьград, «царствующий град» Византийской империи, еще при самом основании (точнее, возобновлении в 330 году) посвященный равноапостольным Константином Великим Пресвятой Богородице (это событие праздновалось в Константинопольской Церкви 11 мая и перешло оттуда в русские месяцесловы), стремился во всем быть достойным своей небесной покровительницы. Русская княгиня присутствовала за богослужением в лучших храмах Константинополя – святой Софии, Влахернской церкви и других.
Важным вопросом переговоров Ольги в Константинополе стало крещение русской княгини.
К концу IX – началу X века почти все крупные государства Западной Европы, а также часть народов Балканского полуострова и Кавказа приняли христианство. Одни сделали это под напором папского Рима, другие под воздействием Византийской империи, которые соперничали между собой в том числе и за право крестить народы, а значит распространять свое влияние. Христианство приобщало государства и народы к новой цивилизации, обогащало их духовную культуру, поднимало на более высокий уровень престиж крестившихся государственных деятелей. Не случайно народы Западной Европы, принявшие кущение на 300–600 лет раньше народов Восточной Европы, намного обогнали их и своем развитии. Но повсюду этот процесс был болезненным, так как означал отказ от языческой религии предков.
Ольга, будучи прозорливой правительницей, понимала, что дальнейшее укрепление страны невозможно без принятия христианства, без водительства Божия. Но она одновременно сознавала и силу язычества, приверженность к нему народа. Поэтому выбрала осторожный путь, решив креститься сама и тем самым подать пример остальным. Именно так сделали английские, а позднее шведские и норвежские короли. Вместе с тем ей было на кого опереться. В крупных городах среди купцов, горожан, части бояр было уже немало просвещенных людей, отошедших от язычества и ставших христианами.
К тому же для Ольги крещение было не только вопросом политики, но и ответом на многие вопросы совести. Она многое пережила: трагическую смерть мужа, кровавые расправу с врагами, сожжение столицы древлян – все это не проходит бесследно для человеческой души. А ведь Ольга всегда стремилась к праведности, старалась быть справедливой, гуманной, терпимой к людям.
Таинство крещения было совершено в Софийском соборе – главном храме Византии. Крестным отцом княгини Ольги стал сам император, а крестил ее Константинопольский патриарх Феофилакт. В крещении ей было наречено имя Елена в честь равноапостольной Елены, матери святого Константина, обретшей Честное древо креста Господня. Имя Елена носила и византийская императрица – жена Константина Багрянородного.
В назидательном слове, произнесенном по совершении обряда, патриарх Феофилакт сказал: «Благословенна ты в женах русских, ибо оставила тьму и возлюбила свет. Благословят тебя русские люди во всех грядущих поколениях, от внуков и правнуков до отдаленнейших потомков твоих». Он наставил новопросвещенную княгиню в истинах веры, церковном уставе и молитвенном правиле, изъяснил заповеди о посте, целомудрии и милостыне. «Она же, – пишет преподобный Нестор Летописец, – склонила голову и стояла, словно губа напояемая, внимая учению, и, поклонившись патриарху, промолвила: “Молитвами твоими, владыко, да сохранена буду от сетей вражеских”».
Именно так, со слегка наклоненной головой, изображена святая Ольга на одной из фресок киевского Софийского собора, а также на современной ей византийской миниатюре в лицевой рукописи Хроники Иоанна Скилицы из Мадридской национальной библиотеки. Греческая надпись, сопровождающая миниатюру, называет Ольгу «архонтесою (то есть владычицей) руссов», «женою, Эльгою по имени, которая пришла к царю Константину и была крещена». В рукописи княгиня изображена в особом головном уборе, «как новокрещеная христианка и почетная диакониса Русской Церкви». Рядом с ней в таком же уборе новокрещеной – Малуша, впоследствии мать равноапостольного Владимира.
Такого ненавистника русских, каким был император Константин Багрянородный, непросто было заставить сделаться крестным отцом «архонтесы Руси». В русской летописи сохранились рассказы о том, как решительно и на равных разговаривала Ольга с императором и его окружением, удивляя собеседников духовной зрелостью и государственной мудростью, показывая, что русскому народу под силу воспринять и умножить высшие свершения греческого религиозного гения, лучшие плоды византийской духовности и культуры. Так святой Ольге удалось мирным путем «взять Царьград», чего до нее не смог сделать ни один полководец. По свидетельству летописи, сам император вынужден был признать, что «переклюкала» (перехитрила) его Ольга, а народная память, соединив предания о Вещем Олеге и Мудрой Ольге запечатлела эту духовную победу в былинном сказании «О взятии Царьграда княгиней Ольгой».
Константин Багрянородный в своем сочинении «О церемониях византийского двора», дошедшем до нас в единственном списке, оставил подробное описание церемоний, сопровождавших пребывание святой Ольги в Константинополе. Он описывает торжественный прием в знаменитой палате Магнавре под пение бронзовых птиц и рычание медных львов, куда Ольга явилась с огромной свитой из 108 человек (не считая людей из дружины Святослава), и переговоры в более узком кругу в покоях императрицы, и парадный обед в зале Юстиниана, где, по стечению обстоятельств, промыслительно встретились четыре «государственных дамы»: бабушка и мать равноапостольного Владимира (княгиня Ольга и ее спутница Малуша) восседали за одним столом с бабушкой и матерью его будущей супруги Анны (императрицей Еленой и ее невесткой Феофано).
Во время одного из приемов, рассказывает Константин Багрянородный, русской княгине было поднесено золотое, украшенное камнями блюдо. Святая Ольга пожертвовала его в ризницу Софийского собора, где его видел и описал в начале XIII века русский дипломат Добрыня Ядрейкович (впоследствии архиепископ Новгородский Антоний): «Блюдо великое златое служебное Ольги Русской, когда взяла дань, ходивши в Царьград; во блюде же Ольгином камень драгоценный, на том же камне написан Христос».
Что касается непосредственно дипломатического исхода переговоров, у святой Ольги были основания остаться недовольной ими. Добившись успеха в вопросах о русской торговле в пределах империи и подтверждении мирного договора с Византией, заключенного Игорем в 944 году, она не смогла, однако, склонить императора к двум важным для Руси соглашениям: о династическом браке Святослава с византийской царевной и об условиях восстановления существовавшей при Аскольде православной митрополии в Киеве.
После возвращения в Киев Ольга пыталась склонить к христианству и Святослава, но сын рос ярым язычником. Он, как и вся его дружина, поклонялся Перуну и отказал ей. Между матерью и сыном началось отчуждение.
Вместе с тем, несмотря на неудачу стараний об учреждении на Руси церковной иерархии, княгиня Ольга, став христианкой, ревностно предавалась подвигам христианского благовестия среди язычников и церковного строительства: «капища бесовские сокрушила и начала жить о Христе Иисусе». Она воздвигала храмы в Киеве, построила церкви Благовещения Пресвятой Богородицы в Витебске, а Живоначальной Троицы – в Пскове, над рекой Великой, на месте, указанном ей, по свидетельству летописца, свыше «лучом Трисиятельного Божества». Псков с того времени стал называться в летописях домом Святой Троицы.
Храм Софии – Премудрости Божией в Киеве был заложен вскоре по возвращении Ольги из Царьграда и освящен 11 мая 960 года. Этот день отмечался впоследствии в Русской Церкви как особый церковный праздник. Главной святыней Софийского храма стал святой крест, принесенный новой равноапостольной Еленой из Царьграда. Ее благословил им Константинопольский патриарх. Крест, по преданию, был вырезан из цельного куска Животворящего древа Господня. На кресте была надпись: «Обновися Русская земля святым крестом, его же прияла Ольга, благоверная княгиня».
Святая Ольга много сделала для увековечения памяти первых русских исповедников имени Христова: над могилой Аскольда она воздвигла Никольский храм, где была впоследствии и сама похоронена, над могилой Дира – Софийский собор, который, простояв полвека, сгорел в 1017 году. Ее потомок Ярослав Мудрый на этом месте построил позже, в 1050 году, церковь святой Ирины, а святыни Софийского Ольгиного храма перенес в каменный храм того же имени – доныне стоящую Софию Киевскую, заложенную в 1017 году и освященную около 1030 года. В Прологе XIII века об Ольгином кресте сказано: «Иже ныне стоит в Киеве во Святой Софии в алтаре на правой стороне». Разграбление киевских святынь, продолженное после татаро-монголов литовцами, которым город достался в 1341 году, не пощадило и его. При Ягайле в период Люблинской унии, объединившей в 1384 году Польшу и Литву в одно государство, Ольгин крест был похищен из Софийского собора и вывезен католиками в Люблин. Дальнейшая судьба его неизвестна.
Тем временем в Киеве среди бояр и дружинников нашлось немало людей, которые, возненавидели княгиню Ольгу, строившую храмы. Ревнители языческой старины все смелее поднимали голову, с надеждой взирая на подраставшего Святослава, решительно отклонившего уговоры матери принять христианство и даже гневавшегося на нее за это. Нужно было спешить с задуманным делом крещения Руси. Коварство Византии, не торопившейся дать Руси правильное христианское устроение, было на руку язычникам. В поисках решения святая Ольга обратила взоры на Запад. Никакого противоречия здесь нет. Ольга принадлежала еще к неразделенной Церкви и не имела возможности вникать в богословские тонкости греческого и латинского вероучения. Противостояние Запада и Востока представлялось ей прежде всего политическим соперничеством, второстепенным по сравнению насущной задачей – созданием Русской Церкви, христианским просвещением Руси.
Под 959 годом немецкий хронист, именуемый «продолжатель Регинона», записывает: «Пришли к королю послы Елены, королевы руссов, которая крещена в Константинополе, и просили посвятить для сего народа епископа и священников». Король Оттон, будущий основатель Германской империи, охотно откликнулся на просьбу Ольги, но повел дело не спеша, с чисто немецкой основательностью. Лишь на Рождество следующего, 960 года епископом Русским был поставлен Либуций, из братии монастыря святого Альбана в Майнце. Но он вскоре умер (в 961 году). На его место был посвящен Адальберт Трирский, которого Оттон, «щедро снабдив всем нужным», отправил, наконец, на Русь. Трудно сказать, что случилось бы, не промедли король так долго, но когда в 962 году Адальберт появился в Киеве, он «не успел ни в чем том, за чем был послан, и видел свои старания напрасными». Хуже того, на обратном пути «некоторые из его спутников были убиты, и сам епископ не избежал смертной опасности».
Оказалось, что за прошедшие два года, как и предвидела Ольга, в Киеве совершился переворот в пользу сторонников язычества и, не став ни православной, ни католической, Русь вообще раздумала принимать христианство. Язычники сплотились вокруг Святослава, которому к тому времени было уже около 20 лет. Языческая группа устранила Ольгу от влияния на дела Руси. Всю полноту власти взял молодой Святослав.
Языческая реакция проявилась настолько сильно, что пострадали не только немецкие миссионеры, но и некоторые из киевских христиан, крестившихся с Ольгой в Царьграде. По приказу Святослава был убит племянник княгини Ольги Глеб и разрушены некоторые построенные ею храмы. Здесь не обошлось без тайной византийской дипломатии: настроенные против Ольги и встревоженные возможностью усиления Руси за счет союза с Оттоном, греки предпочли поддержать язычников. Это произошло в том же 962 году. Но провал миссии Адальберта имел промыслительное значение для будущего Русской Православной Церкви, избежавшей папского пленения.
Святой Ольге оставалось смириться с происшедшим и полностью уйти в дела личного благочестия, предоставив бразды правления язычнику Святославу. С ней по-прежнему считались, к ее государственной мудрости неизменно обращались во всех трудных случаях. Когда Святослав отлучался из Киева, а он большую часть времени проводил в походах и войнах, управление государством вновь поручалось княгине-матери. Но вопрос о крещении Руси был временно снят с повестки дня, и это, конечно, огорчало святую Ольгу, считавшую Христово благовестие главным делом своей жизни.
Она кротко переносила скорби и огорчения, старалась помогать сыну в государственных и военных заботах, в его героических замыслах. Победы русского войска были для нее утешением, особенно разгром давнего врага Русского государства – Хазарского каганата. Дважды, в 965 и в 969 году, прошли войска Святослава по землям «неразумных хазаров», навсегда сокрушив могущество иудейских властителей Приазовья и Нижнего Поволжья. Следующий мощный удар был нанесен по мусульманской Волжской Болгарии, потом пришла очередь Болгарии Дунайской. Восемьдесят городов по Дунаю было взято киевскими дружинами. Одно беспокоило Ольгу: как бы, увлекшись войной на Балканах, Святослав не забыл о Киеве.
Весной 969 года Киев осадили печенеги, «и нельзя было вывести коня напоить – стояли печенеги на Лыбеди». Русское войско было далеко – на Дунае. Послав к сыну гонцов, святая Ольга сама возглавила оборону столицы. Святослав, получив известие, вскоре прискакал в Киев, «приветствовал мать свою и детей и сокрушался, что случилось с ними от печенегов». Но, разгромив кочевников, воинствующий князь вновь стал говорить матери: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае – там середина земли моей». Святослав мечтал о создании огромной славянской державы от Дуная до Волги, которая объединила бы Русь, Болгарию, Сербию, Причерноморье и Приазовье и простерла свои пределы до самого Царьграда. Мудрая Ольга понимала, что при всем мужестве и отваге русских дружин им не справиться с древней империей ромеев – Святослава ждала неудача. Но сын не слушал предостережений матери. Тогда святая Ольга сказала: «Видишь, я больна. Куда хочешь уйти от меня? Когда похоронишь меня, отправляйся куда захочешь».
Дни ее были сочтены, труды и скорби подорвали ее силы. 11 июля 969 года святая Ольга скончалась, «и плакали по ней плачем великим сын ее, и внуки, и все люди». Последние годы, среди торжества язычества, ей, когда-то независимой владычице, принявшей крещение от самого патриарха в столице православия, приходилось тайно держать при себе священника, чтобы не вызвать новой вспышки антихристианского фанатизма. Но перед смертью она запретила совершать над ней языческие тризны и завещала открыто похоронить ее по православному обряду. Пресвитер Григорий, который был с нею в 957 году в Константинополе, в точности выполнил ее завещание.
Святая Ольга жила, умерла и была погребена как христианка. Бог прославил святую труженицу, «начальницу веры» в Русской земле чудесами и нетлением мощей. Иаков Мних через 100 лет после ее смерти писал в своей «Памяти и похвале Владимиру»: «Бог прославил тело рабы Своей Олены, и есть в гробе тело ее честное, и неразрушимое пребывает и до сих дней. Блаженная княгиня Ольга прославила Бога своими добрыми делами, и Бог прославил ее».
При святом князе Владимире, около 1007 года, мощи святой Ольги были перенесены в Десятинный Богородичный храм и положены в специальном саркофаге, в каких принято было класть мощи святых на православном Востоке.
Так и по кончине святая Ольга проповедовала вечную жизнь и воскресение, наполняя радостью верующих и вразумляя неверующих. Была она, по словам преподобного Нестора Летописца, «предвозвестницей христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед рассветом. Она первая из русских вошла в Царство Небесное, ее и восхваляют сыны русские – свою начинательницу, ибо и по смерти молится она Богу за Русь».
