Ода «Видение мурзы» в редакции 1791 г. посвящена Екатерине, но поэт не воспел в ней «добродетели Фелицы». Через восемь лет Державин счел нужным объясниться по поводу написания «Фелицы». «Фелицу» Державин ценил высоко. Ода была ему дорога и тем, что, отступая от угодной царям традиции похвальной и льстивой оды, он выразил свое личное отношение к монархине, дал оценку ее добродетелям.
Екатерина, как мы видели, своей холодностью во время официального представления подчеркнула, что она дарует ему милость воспевать себя, но не оценивать ее поступки. Для объяснения Державин решил использовать форму беседы мурзы с явившимся ему видением — Фелицей.
В «Видении мурзы» 1791 г. Державин отказался от мысли быть «советодателем» Екатерины, как он об этом писал в прозаическом плане 1783 г., теперь он отстаивает свои принципы написания «Фелицы», свою искренность как решающий критерий создаваемой им новой поэзии, свою независимость. «Лихому свету», толпе вельможных недоброжелателей, самой императрице Державин бросал гордые стихи:
Но пусть им здесь докажет муза,
Что я не из числа льстецов;
Что сердца моего товаров
За деньги я не продаю,
И что не из чужих анбаров
Тебе наряды я крою.
«Видение мурзы» и объясняло, почему Державин не писал больше стихов о Фелице. Он написал их однажды — не за деньги, без лести. Сейчас в поэтическом «анбаре» Державина не было «нарядов» для Екатерины, вера в ее добродетели не была теперь «товаром» его сердца.
Державин не был политическим бойцом. Но вся его деятельность поэта вдохновлялась высоким идеалом гражданского служения родине. Стремясь занять место советодателя при Екатерине, он хотел добиться максимальных результатов. Когда это не вышло, пришлось удовлетвориться малым. В 1787 г. он напечатал расширенный вариант переложения 81-го псалма — «Властителем и судиям». В других одах он излагал некоторые «истины» в качестве осторожного совета или критики действий правительства.
Наиболее резко звучали «истины» о придворной знати, о вельможах, окружавших Екатерину, в оде «Вельможа». В патриотических одах прославлялись истинные герои и «великие мужи», отдававшие все силы служению отечеству. Все эти гражданские стихи сыграли значительную роль в общественной и литературной жизни не только в момент своего появления, но и позднее, в первой четверти XIX столетия. Державин законно гордился ими.
Поэтическим манифестом Державина стала ода «Бог». (Задумана в 1780 г., завершена в феврале — марте 1784 г., тогда же напечатана в журнале «Собеседник любителей российского слова»). Державин был религиозным человеком, и потому в оде нашли свое выражение идеалистические воззрения на устройство мира, вера в бога-творца. Но в этой же оде утверждалась дерзновенная мысль — человек величием своим равен богу.
Мысль эта родилась в эпоху Возрождения, она воодушевляла великих гуманистов. Державин закономерно в исторических условиях, когда русская литература решала коренные возрожденченские проблемы, подхватывает идею Шекспира о человеке — свободном и деятельном — как высшей ценности мира. Шекспир сделал Гамлета выразителем этой истины эпохи Возрождения: «Что за мастерское создание — человек!.. В постижении сходен с божеством! Краса вселенной! Венец всего живущего».
В годы широкого распространения в Европе сентиментализма с его культом частного человека, величие свое осуществляющего в интенсивном чувстве (крылатая фраза Руссо — человек велик своим чувством — стала девизом этого направления), и буржуазного реализма, который сделал своим героем эгоистического человека, утверждавшего свое достоинство в жестокой борьбе за благополучие, — державинская ода носила и программный и полемический характер.
Опираясь на русскую традицию, поэт выдвигает и утверждает в новое время и на иной национальной почве попранный буржуазным веком великий возрожденческий идеал человека. Господствовавшая религиозная мораль строго и жестоко бросала человека под ноги «высшему существу», внушая ему, что он «ничто», «раб божий», заставляла его говорить с богом лишь стоя на коленях. Да и не говорить, а молиться и униженно просить милостей. Державин заговорил с богом, заговорил дерзко: «Ты есть — и я уж не ничто!».
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества.
Эти гордые слова принадлежат смело думающему и рассуждающему человеку, независимой личности, с трепетом осознающей свое величие, могущество человеческого ума.
Гражданская позиция Державина, его философия человека обусловливали место действования в мире изображаемых им героев. Державин отстаивал не свои частные эгоистические интересы, но права человека, не за благополучие своего очага поднял он свой голос, а за достойную человека жизнь на земле. В одах поэт будет описывать и раскрывать огромный мир России или мир нравственной жизни русского деятеля, поэта и гражданина.
Пророческий дух Библии свободно входит в поэтические создания Державина. Слова библейского псалмопевца наполнялись у него новым содержанием, выражая русский взгляд и русские чувства живой личности поэта. Поэт становился пророком и судьей, выходя в большой мир на бой за правду («Властителям и судиям», «Вельможа» и др.).
Большое место в творческом наследии Державина занимают гражданские стихи. Их можно условно разделить на две группы — патриотические и сатирические. Державин был патриотом; по словам Белинского, «патриотизм был его господствующим чувством». Поэт жил в эпоху великих военных побед России.
Когда ему исполнилось 17 лет, русские войска разгромили армии крупнейшего европейского полководца Фридриха II и заняли Берлин. В конце века русские войска, руководимые Суворовым, прославили себя беспримерным походом в Италию, во время которого наполеоновским легионам было нанесено сокрушительное поражение. На закате своей жизни Державин был свидетелем славной победы народа над наполеоновской Францией в годы Отечественной войны.
Победы, укреплявшие европейский авторитет России и ее славу, были завоеваны героическим народом и его талантливыми полководцами. Оттого Державин в своих торжественных, патетических одах рисовал грандиозные образы сражений, прославлял русских солдат («русски храбрые солдаты В свете первые бойцы»), создавал величественные образы полководцев. В этих одах запечатлелся русский XVIII в., героизм народа. Высоко оценивая героическое прошлое родины, он в 1807 г. в стихотворении «Атаману и войску Донскому» предупреждающе писал по адресу Наполеона:
Был враг чипчак, — и где чипчаки?
Был недруг лях, — и где те ляхи?
Был сей, был тот, — их нет; а Русь?..
Всяк знай, мотай себе на ус.
Державин славил человека, когда он того заслуживал. Поэтому героями его стихов были или Суворов («На взятие Измаила», «На победы в Италии», «На переход Альпийских гор», «Снигирь»), или солдат-герой, или Румянцев («Водопад»), или простая крестьянская девушка («Русские девушки»).
Он славил дела человека, а не знатность, не «породу». Державин поэтизировал мораль деятельной жизни, подвига, мужества. В то же время он обличал зло и с особой беспощадностью тех, кто отступал от высоких обязанностей человека и гражданина.
Ода «Вельможа» была написана в 1794 г. За год до этого Державин был отстранен от должности секретаря Екатерины II. Служба эта открыла перед ним произвол вельмож, их преступления и безнаказанность, покровительство императрицы своим фаворитам и любимцам. Попытки Державина добиться от Екатерины справедливых решений по представляемым им делам успеха не имели.
Тогда-то он решил обратиться к поэзии. Зло и преступления должны быть публично заклеймлены, виновные — вельможи должны быть обличены и осуждены. Обобщенный сатирический портрет вельможи строился им на реальном материале: в обличаемых поэтом действиях вельможи узнавали черты всесильных в империи фаворитов и сановников — Потемкина, Зубова, Безбородко. Обличая их, Державин не снимал вины и с императрицы, прощавшей все преступные дела своим любимцам.
Поэзия была той высокой трибуной, с которой Державин-поэт обращался к россиянам с пламенной речью. Он писал о том, что хорошо знал, что видел, что возмущало его, рисовал портреты «с подлинников», — оттого стихотворная речь поэта исполнена энергии, страсти, она выражает глубоко личные, выстраданные убеждения.
Кончалось стихотворение выражением веры в народ («О росский бодрственный народ, Отечески хранящий нравы») и созданием образов истинных вельмож — славных сынов отечества, патриотов, героев мира и войны. Из деятелей эпохи Петра Великого Державин называет Якова Долгорукова, бесстрашно говорившего правду грозному царю, не желавшего «змеей сгибаться перед троном»; из современников — честного мужа и крупнейшего полководца Румянцева. Его-то поэт и противопоставляет Потемкину и Зубову.
Естественно, при жизни Екатерины ода «Вельможа» не могла быть напечатана. Впервые ее опубликовали в 1798 г., уже при новом императоре.
Пушкин в «Послании цензору», горячо и гневно обличая царскую цензуру, с гордостью называл имена писателей, безбоязненно говоривших правду — Радищева («рабства враг»), Фонвизина («сатирик превосходный»), Державина — автора «Вельможи»:
Державин бич вельмож, при звуке грозной лиры
Их горделивые разоблачал кумиры.
Декабрист Рылеев высоко ценил талант Державина-сатирика, называл его поэтические произведения «огненными стихами».
В 1790-е гг. Державин, так смело начавший, так ревниво и упорно шедший по пути самобытности, пережил кризис. Эстетический кодекс классицизма, который он отважно преодолевал, все же оказывал на него влияние. Власть традиций была огромной.
Нередко Державин не мог отказаться от канонов оды, от условных и риторических образов, вырваться из плена устойчивой жанровой и стилистической системы. И тогда новое, оригинальное, его, державинское сочеталось в стихах с традиционным. Отсюда «невыдержанность» Державина, по-разному проявлявшаяся и в начале и в конце творчества.
Но никогда она не была так сильна, как в одах конца 80-х — первой половины 90-х гг. Державин пишет «Изображение Фелицы», «Водопад», «На взятие Измаила», «На кончину великой княгини Ольги Павловны» и подобные стихотворения, и «невыдержанность» становится их главной поэтической особенностью. Имея в виду прежде всего такие произведения, Пушкин констатировал: «Кумир Державина ¼ золотой, ¾ свинцовый...». Белинский именно о «Водопаде» говорил: «Превосходнейшие стихи перемешаны у него с самыми прозаическими, пленительнейшие образы с самыми грубыми и уродливыми».
Кризис, который переживал Державин, усугублялся и общественными обстоятельствами. Главное из них — остро осознаваемая необходимость определения своего места — места поэта в обществе. То новое, что принес Державин в поэзию, шло не только под знаком эстетического новаторства. Выдвинув тему личности, ее свободы, Державин естественно подошел к вопросу о свободе поэта от царской власти. Он помнил, что первый шумный успех ему принесла ода «Фелица», прославлявшая Екатерину.
Так вопрос о месте поэта в обществе оказывался связанным с вопросом о предмете поэзии. Оригинальное, самобытное, гражданское начало в творчестве Державина толкало его в сторону от двора, а обстоятельства жизни Державина-чиновника все крепче связывали его с властью, с Екатериной: с 1791 по 1793 г. он был секретарем императрицы. В ряде стихотворений запечатлелось его стремление к независимости.
Замечательным памятником борьбы поэта за свою свободу является послание 1793 г. «Храповицкому» — приятелю Державина (он был тоже секретарем Екатерины). Отказываясь писать по заказу и отвечая, в частности, на предложения (почти официальные) Храповицкого написать оду в честь императрицы, Державин высказывает важную мысль: поэт, зависимый от власти, ласкаемый двором, получающий «монисты, гривны, ожерелья, бесценны перстни, камешки», напишет обязательно «средственны стишки». На истинного же поэта, говорит Державин, «наложен долг» «от судеб и вышня трона». И потому его обязанность не царей воспевать, а говорить правду:
Ты сам со временем осудишь
Меня за мглистый фимиам;
За правду ж чтить меня ты будешь,
Она любезна всем векам.
Последним звеном этой закрепленной в стихах борьбы за независимость поэта является «Памятник» (1795) — переработка известного стихотворения Горация. В нем развернуто глубокое понимание общественной роли поэта, его долга перед отечеством, который он может выполнить, только будучи свободным. Державин верил, что его мужественные обличения вельмож и царских фаворитов, провозглашение им истины царям будут оценены потомством. Оттого он ставил себе в заслугу, что «истину царям с улыбкой говорил».
Эта формула — «с улыбкой» — объясняется и мировоззрением Державина (он не был радикальным мыслителем и верил в возможность прихода «просвещенного монарха»), и обстоятельствами его жизни. Он сам так объяснял свое положение: «Будучи поэт по вдохновению, я должен был говорить правду; политик или царедворец по служению моему при дворе, я принужден был закрывать истину иносказанием и намеками».
Поэт победил царедворца — Державин говорил правду и истину царям, в том числе Екатерине II. И эта позиция была оценена последующими поколениями, и в частности Пушкиным и Чернышевским. Последний писал о поэзии Державина и его «Памятнике»: «В своей поэзии что ценил он? Служение на пользу общую.
То же думал и Пушкин. Любопытно в этом отношении сравнить, как они видоизменяют существенную мысль Горациевой оды „Памятник“, выставляя свои права на бессмертие. Гораций говорит: „я считаю себя достойным славы за то, что хорошо писал стихи“; Державин заменяет это другим: „я считаю себя достойным славы за то, что говорил правду и народу и царям“; Пушкин — „за то, что я благодетельно действовал на общество и защищал страдальцев“». Белинский писал о «Памятнике» Державина, что «это одно из самых могучих проявлений его богатырской силы».
После ухода с поста секретаря Екатерины II Державин обращается к Анакреону. Этот интерес к Анакреону совпал с началом широкого пересмотра в Европе поэзии древнегреческого лирика. Наибольшим успехом пользовалась обновленная с позиций просветительской философии анакреонтика Эвариста Парни, ученика Вольтера.
В этих обстоятельствах друг Державина Николай Львов издает в 1794 г. свой перевод сборника од Анакреона. К книге он приложил статью, в которой освобождал образ прославленного поэта от того искажения, которому он подвергался и на Западе и в России. Его слава, утверждал Львов, не в том, что он писал только «любовные и пьянственные песни», как думал, например, Сумароков. Анакреон — философ, учитель жизни, в его стихах рассеяна «приятная философия, каждого человека состояние услаждающая».
Он не только участвовал в забавах двора тирана Поликрата, но и «смел советовать ему в делах государственных». Так Львов поднимал образ Анакреона до уровня просветительского идеала писателя — советодателя монарха.
Выход сборника Львова «Стихотворения Анакреона Тийского» с предисловием и обстоятельными примечаниями — важнейшая веха в развитии русской поэзии, в становлении русской анакреонтики. Он способствовал расцвету могучего таланта Державина, ставшего с 1795 г. писать анакреонтические стихотворения, названные им «песнями». Долгое время он не печатал своих «песен», а в 1804 г. издал их отдельной книгой, назвав ее «Анакреонтические песни».
История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.
К кому обращается Державин в стихотворении «Властителям и судиям»? Каков характер этого обращения (обличение, наказ, прославление)?
Стихотворение (переложение псалма 81) звучит как прямое гневное обращение к «земным богам», т. е. царям, властителям. В противоположность сложившейся литературной традиции восхваления в одах и других поэтических произведениях «земных богов» Державин не только сводит их с пьедестала, но и судит их, напоминая об обязанностях перед подданными. Стихотворение содержит и обличение, и наказ (наставление).
Как понимает Державин назначение правителей, «земных богов»?
Земные правители должны, как утверждает Державин, строго следовать законам, не допускать их нарушения («на лица сильных не взирать»), защищать обездоленных и неимущих от несправедливости («о? сильных защищать бессильных»), заботиться о материальных нуждах и соблюдении гражданских прав, чтобы все были равны и едины перед законом.
Каков настоящий облик «властителей и судий»? Соответствует ли он представлению поэта о просвещенном государственном деятеле?
На самом деле облик «властителей и судий» весьма далек от представлений поэта-классициста о просвещенном государственном деятеле. При их попустительстве творятся злодейства и несправедливости, процветает мздоимство (взяточничество). «Земные боги» не хотят исполнять возложенные на них всевышним Богом обязанности. Державин выдвигает очень меткую формулу, раскрывающую основы деятельности такого монарха, его отношения к творимым беззакониям: «Не внемлют! видят — и не знают! Покрыты мздою очеса». Ничтожность царей, их человеческая слабость, склонность к соблазнам становятся особенно ощутимы благодаря антитезам: идеальный государь — государь реальный, царь — раб:
Цари! Я мнил, вы боги властны, Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны И также смертны, как и я.
И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет!
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!
Надеется ли поэт на исправление пороков власти?
Нет, никаких надежд на исправление пороков власти Державин не питает. Именно поэтому он обращается к Всевышнему быть «един царем земли» и покарать лукавых властителей и судей.
Негодование, презрение, ирония по отношению к земным властителям. Даже выражение «земные боги» воспринимается здесь как ирония. Злодейство, неправда, покрыты мздою очеса, лукавые — лексика, характеризующая пороки власть имущих. Вместе с тем мы слышим в стихотворении глубокую скорбь о судьбах обездоленных, которых надо защищать, «исторгнуть бедных из оков». Бедные, сироты, вдовы — объект сочувствия автора. Он называет их правыми и обращается к Богу: «Боже правых», на которого с молением и надеждой уповают нуждающиеся в защите. Переложение псалма завершается энергичным призывом-мольбой покарать злодеев и стать единым царем земли.
Каким стилем написано стихотворение «Властителям и судьям»?
Стихотворение написано высоким стилем, который избирается автором не для восхваления царствующих особ, а для обличения и показа высокого назначения земной власти. Архаичная лексика (восстал, всевышний, сонм, взирать, покров, исторгнуть, очеса, зыблет, внемли) придает торжественность выражению мыслей и чувств Державина.
Сопоставьте это стихотворение с одой Ломоносова. В чем, по-вашему, сходство и различие этих двух произведений?
Сходство в понимании назначения высшей власти: забота о подданных, соблюдение закона, защита от несправедливости; и оды Ломоносова, и стихотворение Державина полны поучений монархам. Различие состоит в том, что Ломоносов отождествляет по законам одического жанра прогрессивные государственные идеи с намерениями царствующей императрицы, ее деятельностью. Быть может, это в какой-то мере пожелание, изображение должного, идеального. Но в одах Ломоносова мы не найдем державинские обличения власти.
Уже с первой половины XVIII века в русской поэзии определились две противоположные струи: ""высокая"", одическая, ломоносовская струя и струя сатирическая - Кантемировская. В творчестве одного писателя они могли переплетаться, но всегда оставались изолированными друг от друга. Ода должна была прославлять, а сатира обличать. В творчестве Державина одическая и сатирическая струя синтезируются. По словам самого Державина, он "с 1779 года избрал совсем особый путь". Особенно ярко новаторство проявилось в ""Оде на смерть князя Мещерского" и в "Стихах на рождение в Севере порфирородного отрока"". Свои "Стихи" Державин начинает с мифологических образов, но снижает их с помощью метода бурлескной перелицовки, в то же время отказываясь от пародии. Задача Державина - поэтически воссоздать картину русской зимы, поэтому мифологический Борей превращается в русского деда мороза, а нимфы и сатиры превращаются и "шутку", которая не мешает передавать подлинность русских нравов. В "Стихах" проявилась и особенность мировосприятия Державина - он не стал воспевать в будущем императоре земного бога, а обратился к нему с добрым пожеланием: "Будь на троне человек".
"Фелица" представляет оду нового типа - в ней Державину удалось соединить "высокие" (одические) и - низкие" (сатирические) начала. В образе "премудрой", "богоподобной царевны" Фелицы поэт восхваляет Екатерину II, создавая ее портрет в новой манере, принципиально отличающейся от традиционной одописи. Это не земное божество, а деятельная и умная "Киргиз-Кайсацкая царевна", которая изображается и как частное лицо в повседневной жизни, и как правительница, что обуславливает деление оды на две части, Фелице противопоставлен образ порочного "мурзы"; что определяет жанровое своеобразие оды: она сливается с сатирой. Мурза в изображении Державина - это и собирательный образ, включающий в себя порочные черты екатерининских вельмож, но это и сам Державин. В этом заключена новизна пути, избранного поэтом. Лирическое "я" в русской оде 1740 - 770-х голов сливалось с "мы", поэт считал себя выразителем мнений народа. В "Фелице" лирическое "V приобретает конкретность - среди персонажей оды появляется сам одический поэт. Он и "мурза" - носитель всех пороков, и поэт, достойный воспевать идеальную государыню. Речь поэта в "Фелице" свободная, непринужденная, пронизанная подлинным лиризмом. Державин развивает в оде образы, созданные Екатериной в ее "Сказке о царевиче Хлоре", что дает автору возможность пользоваться шуткой, остроумными намеками. "Фелица" была самым смелым и решительным отступлением Державина от традиций классической оды. ""Екатерининская" тема в творчестве Державина продолжается стихотворением "Благодарность Фелице", "Изображение Фелицы"" и в знаменитом "Видении мурзы".
В своих "Записках" Державин признавался, что "дух его склонен всегда к морали". Его сатирические стихи не являются образцами "чистой" сатиры, обличительный элемент в них сочетается с поучительным и хвалебным. К сатирическим одам примыкают религиозно-обличительные, по большей части представляющие собой переложения псалмов. Ода "Властителям и судиям" (1780 - 1787) представляет собой переложение 81 псалма. Она обращена к высшей власти - в ней поэт устами "всевышнего бога" провозглашает обязанности "властителей и судей" и призывает бога ниспровергнуть неправедную власть; В условиях эпохи религиозно-обличительная ода Державина получила отчетливое политическое звучание и была названа Екатериной II "якобинскими стихами".
Подлинно гражданские темы и мотивы звучат в оде "Вельможа" (1794), Обличение современного поэту "вельможества" ведется с гражданской точки зрения, хотя в оде сохраняется религиозно-нравственный элемент. В первых строфах развивается мысль о том, каким должен быть истинный, идеальный вельможа, рисуется идеал человека-гражданина. Основная часть произведения - сатирическая, в которой по контрасту с предыдущей рисуется отрицательный образ изнеженного вельможи. Заключительные строфы вновь звучат в торжественном тоне оды - в них поэт возвращается к мысли об истинном назначении вельможи. Живая личность поэта, появившаяся в "Фелице", уже не уходит из его творчества. По мнению исследователей, в образе человека-гражданина есть и реальные черты самого Державина, администратора и государственного деятеля.
В XVIII в. многие поэты писали о Боге, и в России Державин со своей одой "Бог" (1784) отнюдь не был первым. Сам Державин, однако, придавал ей особое значение. Читательский успех подтвердил его правоту. В своих воспоминаниях Державин писал, что ода "Бог" "от всех похваляется". Действительно, в русской литературе XVIII в. нет другого произведения, которое вызвало бы такой широкий резонанс. Со времени первой публикации и по сей день державинская ода была переведена на французский язык 18 раз и на немецкий 9 раз, не говоря о многочисленных переводах на другие языки и русских подражаниях. Ода "Бог" - это лирическая медитация, исходным пунктом которой является одна из главных проблем европейской мысли XVIII в.: раскол между традиционной религией и мировоззрением Нового времени, сформировавшимся в результате научной революции, начавшейся в XVI в. При переходе от XVII к XVIII столетию этот раскол способствовал "кризису европейского сознания". С мощным импульсом секуляризации, который принесли петровские реформы, этот кризис в XVIII в. стал актуальным и для России, получив при этом дополнительное значение под знаком культурного противопоставления Россия-Запад. В своем стихотворении Державин предпринял попытку согласовать традиционную русскую веру в Бога с духом западноевропейского Нового времени, чтобы, при всем уважении к традиции, понять отношение человека к Богу и его положение во вселенной, в соответствии с современным знанием. Успех державинской оды показывает, что ему удалось выразить это новое понимание языком, убедительным для современников и потомков. Этому успеху способствовал, как можно предполагать, не только поэтический дар, но и риторические навыки Державина, т. е. владение сложившимися формулами выражения новых идей и интуитивное понимание, что именно готова была услышать публика, потерявшая уверенность в своей религиозной ориентации. В такой перспективе элементы оды, которые в истории ее изучения вызывали сомнения в оригинальности Державина, приобретают другой, положительный, смысл: эти формулы устанавливают коммуникативную связь между автором и читателем, являясь таким образом условием успеха Державина.
Ода начинается как восторженная похвала Богу. Однако Державин не реализует эту тему в формах духовной поэзии. Его стихотворение было опубликовано без подзаголовка, указывающего на жанр, однако форма строфы - десять строк четырехстопного ямба - ассоциируется с торжественной одой, которую, несмотря на религиозные элементы, принято считать главной формой светской лирики в русской поэзии XVIII в. Это переплетение между сакральным и профанным проявляет себя также в том, что в языковом контексте, отмеченном церковнославянскими архаизмами, Бог прославляется как создатель "милионного множества миров". Бросается в глаза не только повторное употребление числительного "миллион", которое ассоциируется с профанной сферой научного рационализма, но также то, что такие слова как "солнце" (строка 46) и - неоднократно - "мир" (строка 59, 66, 91) употребляются во множественном числе. Имплицируемое этим словоупотреблением представление о "множестве миров" (или "солнц") связано с научно-популярным произведением, которое читалась во всей Европе XVIII в. - "Entretiens sur la pluralite des mondes" Фонтенеля. Благодаря переводу А. Д. Кантемира эта книга (по крайней мере с 1740 г.) способствовала, несмотря на сопротивление Церкви, распространению в России коперниканской картины мира и также оставила следы в религиозной лирике, например в переложении 106-го псалма А. П. Сумарокова и в оде М. М. Хераскова "Мир".
Это стихотворение Сумарокова, которое появилось в 1755 г. в журнале Академии наук "Ежемесячные сочинения", в свое время дало повод Тредиаковскому обратиться с доносом в Святейший Синод. В 1745 г. благодаря протекции Церкви Тредиаковский, вопреки воле своих будущих коллег, был назначен профессором Академии наук. Теперь он воспользовался случаем исполнить роль идеологического цензора и очернить своего молодого поэта-соперника. В юности Тредиаковский шокировал современников своим религиозным свободомыслием; теперь же в своем доносе он стремился связать стихотворение Сумарокова с учением "новейших философов" о множестве миров и тем разоблачить как еретическое. Учитывая духовную атмосферу царствования Елизаветы, Тредиаковский мог надеяться на успех своего действия (как и в какой мере ему удалось повредить своему врагу, остается неизвестным). В следующие десятилетия, в царствование Екатерины II, обстоятельства изменились. Новая императрица гордилась своей дружеской перепиской с такими корифеями французского Просвещения, как Вольтер и Д"Аламбер. При этой новой ситуации учение Коперника пользовалось поддержкой государства и в ходе реформы образования 1786 г. стало даже частью общеобразовательной школьной программы. Несмотря на это, учение о "множестве миров" и в дальнейшем возбуждало протесты. Так, еще в 1783 г. в журнале "Собеседник любителей российского слова", в том самом журнале, в котором годом позже была напечатана ода Державина "Бог", разгорелась новая дискуссия на эту тему.
Исходя из знания, принесенного наукой Нового времени, Державин в своей оде видит Бога как существо, которое превосходит всякое человеческое понимание, величию которого "нет места и причины", которому "числа и меры нет". Непостижимость Бога в дальнейшем выражается рядом кажущихся парадоксальными формулировок, которые в своей затрудненной смысловой структуре также создают впечатление непостижимости. Между прочим, речь идет о вечности, которая все же имеет начало - в Боге; речь идет о Боге, который сам себя из себя сотворил и который есть свет, сотворивший из себя самого свет. Благодаря инструментовке, создаваемой словесными и звуковыми повторами, сверхрациональный характер этого языка воплощается в самой форме стихотворения: "Себя собою составляя, / Собою из себя сияя, / Ты свет, откуда свет истек" (III стр.).
В мистико-экстатическом характере этих стихов традиционная русская вера получает внушительное подтверждение, несмотря на все уступки западноевропейской религии разума. Заданная таким образом перспектива остается действенной и тогда, когда Державин обращается к крайне проблематичной, с церковной точки зрения, идее множества миров и вслед за Сумароковым и Херасковым использует ее для прославления Бога: непостижимость Бога находит себе соответствие в бесчисленном множестве созданных им "миров", которые со своей стороны опять умножаются бесконечно: "Миры умножа миллионом / Стократ других миров" (IV стр.) - здесь Державин вновь пишет языком, который своей крайней гиперболичностью приближается к абсурду. Этому множеству миров соответствует такое же непостижимое множество "солнц", ведь в гелиоцентрическом универсуме коперниканского учения каждый из этих бесчисленных миров имеет свое солнце. Затем Державин поэтично сравнивает эти "солнца" с сыплющимися искрами и сверкающими, трепещущими пылинками инея в прекрасный зимний день:
.........
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от Тебя родятся;
Как в мразный ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют,
Так звезды в безднах под Тобой (IV стр.)
С точки зрения традиционных религиозных представлений о мире, крамольность этого безграничного "множества миров" заключалась в децентрализации вселенной: привычное представление о человеке и о земле, на которой он живет, как о центре мироздания, разрушается. Жаль, что Русская Церковь сумела реагировать на это развитие в истории идей только протестами и требованиями запрета. В этой связи стоит упомянуть, что Церковь добивалась монополии на всю сферу выражения духовного содержания, включая духовную поэзию. В этом контексте и ода "Бог" Державина несколько раз попадала в поле зрения церковной критики.
Последствием этой закоснелой позиции была потеря авторитета официальной Церкви. Становится понятным, почему большая часть образованной русской публики во второй половине XVIII в. обратилась к квази-религиозному учению масонов. Об этом кризисе религиозного сознания Державин говорит во второй части своей оды, все же придерживаясь перспективы традиционной веры. Во вселенной бесчисленных миллионов миров, человек, как кажется, исчезает перед Богом: он есть "ничто". Мотив метафизического отчаяния, который намечается здесь, повторяется в следующей строфе, но теперь этот мотив обращается в положительную сторону с помощью еще одного красноречивого сравнения: пусть человек - ничто, но в нем же отражается величие и доброта Бога, как солнце отражается в капле воды:
.........
А я перед Тобой - ничто.
Ничто! - Но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
........ (VII стр.)
Именно то, что он сотворен по образу и подобию Бога - "Во мне себя изображаешь", - спасает человека от исчезновения в безграничном универсуме Нового времени. Как подобие Бога человек является существом духовным, и таким образом он способен созерцать Бога, что ставит существование Бога для Державина вне всякого сомнения . Этот ход мысли, известный как психологическое доказательство существования Бога, связывается далее с еще одной формой доказательства, которая была особенно популярна в эпоху Просвещения - телеологическое или физико-теологическое доказательство природный порядок ("природы чин") предполагает существование Творца .У Державина, однако, эти доказательства существования Бога не являются самоцелью, но способствуют утверждению вновь осознанного достоинства человека сердце и разум говорят ему, что Бог существует, - и тем самым человек, который есть часть существования Бога, "не ничто"
.........
Я есмь - конечно есь и Ты!
Ты есь! - Природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет
Ты есь - и я уж не ничто
......... (VIII стр)
Особое положение человека во вселенной здесь определяется е negative - как "не ничто" Однако для Державина этого мало В своем стремлении положительно установить положение человека во вселенной в соответствии с духовными предпосылками Нового времени он ориентируется на учение о порядке действительности, которое восходит к классической античности, но было особенно популярно в Европе XVIII в Речь идет об учении о лестнице или цепи бытия "Рядом со словом "Природа" фраза "Великая цепь бытия" была священным словом XVIII века, в некотором смысле аналогичным священному слову "Эволюция" в позднем XIX веке" Державин также в своем стихотворении несколько раз говорил о "цепи существ" В этой цепи человек находится в средней позиции - именно там, где соприкасаются материальная и духовная части творения. В XVIII в. это также было распространенным представлением, помогавшим понять относительность роли человека и подчеркивавшим его участие в материальном или животном мире; таким образом должно было смягчиться его антропоцентрическое высокомерие. Но это не является замыслом Державина, скорее напротив: учение о лестнице бытия дает ему возможность опять возвысить человека до того центрального положения, которое, казалось, им утрачено в свете учения о множестве миров.
Благодаря своей средней позиции в цепи бытия, человек у Державина получает новое самосознание, что выражается в анафорическом накоплении местоимений первого лица. Мысль о двойной природе человека, которая, таким образом, оценивается положительно, затем развивается дальше: как материальное существо "я" только прах, но тот же самый "я" со своим "умом громам повелеваю" (здесь, по-видимому, имеется в виду изобретение громоотвода Б. Франклином в 1752 г.). Этот пассаж торжественно ведет к двойной антитезе, причем по-прежнему в форме первого лица, человек есть в одно и то же время "царь и раб", "червь и Бог":
Я связь миров повсюду сущих,
Я крайня степень вещества,
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества.
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь - я раб, - я червь - я Бог! (IX стр)
После того как стихотворение достигло в этом месте своей эмоциональной вершины, лирический субъект возвращается, теперь уже в позиции смирения, к теме создания человека Богом, и стихотворение заканчивается новым прославлением Творца, причем начальный мотив непостижимости Бога повторяется и в свете обретенных в ходе поэтического развития этого стихотворения представлений подтверждается более авторитетно.
При переводе данной работы на русский язык мне помогла И. Паперно.
См.: Романов Б. Н. Духовные стихотворения Державина // Державин Г. Р. Духовные оды. М., 1993. С. 9 и сл.
Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающий в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина // Державин Г. Р. Сочинения. СПб., 1876. Т. 6. С. 402 (примеч. Державина).
Ср. примечания Я. К. Грота: Там же. Т. 1. С. 133 (в дальнейшем текст оды "Бог" цитируется по этому же изданию, с. 130-133). Данные Грота дополняются у Н. Струве: Struve N. L"ode intitule "Dieu" // Derjavine. Un poete dans l"Europe des Lumieres / Ed. Davidenkoff A. Paris, 1994. P. 117-120, здесь p. 117. См. последний немецкий перевод: Russische Gedichte. Ins Deutsche ubertragen von Ludolf Muller. Munchen, 1979. S. 19-22.
Hazard P. La crise de la conscience europeenne. 1680-1750. Paris, 1961.
Комментарий Я. К. Грота всецело пронизан этой дискуссией; ср. также: Левицкий А. Оды "Бог" у Хераскова и Державина. (Предварительные заметки) // Gavriil Derzhavin (1743-1816) / Ed. Etkind E.; Elnitsky S. Northfield; Vermont, 1995. P. 341-360; Эткинд E. Две дилогии Державина // Там же. С. 234-256.
К маркированным элементам церковнославянского языка принадлежат: окончание прилагательного мужского рода единственного числа в ударной позиции на -ый вместо -ой как в живый ; повторное употребление деепричастной формы прошедшего времени активного залога как в создавый ; первое и второе лицо глагола есть - я есмь, Ты есь (за эту лингвистическую информацию благодарю В. М. Живова).
Ср.: Rosendahl G. Deutscher Einfluss auf Gavrijl Romanovic Derzhavin. Ненапечатанная канд. диссертация. Bonn, 1953. S. 65 (сноска); Crone A. L. Derzhavin"s "Bog": the Internalization of Lomonosov"s "Bozie velicestvo" // Russian Literature. 1998. V. 44. P. 11.
Разговоры о множестве миров г. Фонтенелла Парижской академии наук секретаря. С французскаго перевел и потребными примечаниями изъяснил князь Антиох Кантемир в Москве 1730 году. СПб., 1740. Перевод Кантемира восходит к первой половине 1730-х гг., но был напечатан лишь в 1740 г. Ср.: Райков Б. Е. Очерки по истории гелиоцентрического мировоззрения в России. 2-е изд. М.; Л., 1947. С. 214-235. О датировке см.: Сорокин Ю. С. У истоков литературного языка нового типа. (Перевод "Разговоры о множестве миров" Фонтенеля) И Литературный язык XVIII века. Проблемы стилистики. Л., 1982. С. 52-85, здесь с. 61. - Еще в 1756 г. Св. Синод обратился с просьбой к императрице Елизавете, "дабы никто отнюдь ничего писать и печатать как о множестве миров, так и о всем другом, вере святой противном и с честными нравами не согласном, под жесточайшим за преступление наказанием, не отваживался, а находящуюся бы ныне во многих руках книгу о множестве миров Фонтенеля, переведенную (...) князем Кантемиром (...) указать везде отобрать и прислать в Синод" (цит. по кн.: Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725-1800. М., 1966. Т. 3. С. 313). Эта просьба не была удовлетворена и в 1761 г. появилось второе издание этой книги в значительном для того времени тираже 1233 экз. (там же, с. 313 и сл.). Третье издание состоялось в 1803 г.; ср.: Райков Б. Е. Указ. соч. С. 235.
Сумароков А. П. Поли. собр. всех сочинений... М., 1781. Ч. 1. С. 163-166. Так же как у Державина, в 11-й строфе этого стихотворения светила предстают неисчислимыми миллионами, но перед Богом они являются лишь песчинкой: "Я свет на свет постановляю, / И миллионы вображаю / Их, в смутной мысли я своей, / Толико ж их взношу над оны / И паки, паки миллионы: / Пещинка то вселенной всей". (Там же. С. 165).
Херасков М. М. Мир ("Отверзлась мне завеса мира...") // Утренний свет. 1778. Ч. 2. Янв. С. 74-76. Так же как Державин, Херасков пользуется здесь формой торжественной оды (но, правда, с другой рифмовкой, вместо AbAbCCdEEd - AAbCCbDDee). Бог здесь прославляется как "царь миров", и эти "миры" числятся тысячами: "Отверзлась мне завеса мира! / В восторге дух, трепещет лира! / Молчу, дивлюся и пою. / О коль видения любезны! / Звездами полны вижу бездны; / Над тысячьми миров стою; / На небо возвер-гаю взгляды, / Висят горящия лампады, / Струями разливают свет / Се град, где Царь миров живет!" Строка "Звездами полны вижу бездны" явно восходит к "Вечернему размышлению..." Ломоносова: "Открылась бездна звезд полна; / Звездам числа нет, бездне дна" (Ломоносов М. В. Избранные произведения. М.; Л., 1965. С. 219).
См.: Живов В. М. Кощунственная поэзия в системе русской культуры конца XVIII-начала XIX века // Из истории русской культуры. М., 1996. Т. 4: XVIII-начало XIX века. С. 739.
О мотиве зеркала у Державина ср.: Pome X. "Избрал он совсем особый путь" (Державин с 1774 по 1795 г.) // XVIII век. Сб. 21. СПб., 1999. С. 247- 259. Ср. также параллель из Хераскова к державинскому образу капли, приведенную А. Левицким (указ. соч., с. 346) и Rosendahl (указ. соч., с. 64 и сл.). Последний автор особенно подчеркивает значение Клопштока для державинской оды, ссылаясь, между прочим, на знаменитую фразу о "капле на ведре" ("Tropfen am Eimer") из его поэмы "Весенний праздник" ("Fruhlingsfest"). Независимо от всех "влияний" опять становится ясным, в какой мере Державин не только в своем мышлении, но и в своем поэтическом языке прибегает к распространенным в это время формулам.
В связи с вопросом об отношении Державина к атеизму см его стихотворение "Успокоенное неверие" (1779) (Державин Г. Р. Сочинения Т 1 С 42-45) Атеизм беспокоил и Фонвизина в последние годы его жизни, ср. его "Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях" (Фонвизин Д. И. Собр. Соч. В 2 т. М., Л., 1959 Т 2 С 95, 100 и сл.)
Schluter D Gottesbeweis // Histonsches Worterbuch der Philosophie G-H Darmstadt, 1974 Bd 3 S 820 Физико-теологическое доказательство существования Бога у Державина занимает центральное место в его переложении 18-го псалма "Доказательство творческаго бытия" (1796) Державин Г Р Сочинения Т 1 С 497) Различные доказательства существования Бога играют важную роль также в произведениях позднего Тредиаковского, ср Breitschuh W Die Feoptija V К Trediakovskijs Ein physikotheologisches Lehrgedicht lm RuB-landdes 18 Jahrhunderts Munchen, 1979 S 38 ff
Lovejoy A О The Great Cham of Being Cambridge/Mass-London, 1964 P 184 ("The Chain of Being in Eighteenth-Century Thought, and Man"s Place and Role in Nature"), см также Hart P R Derzhavin"s Ode "God" and the Great Chain of Being//Slavic and East-European Journal 1970 N 14 P 1-10
Lovejoy А. О. Op. cit. Р. 191 ff
Представление, что человек - "червь" и ничто перед Богом, также принадлежит к распространенным формулам XVIII в., ср. Грот Я. К. Указ соч. Т. 1 С 142 Здесь приведены параллельные места из "Ночных размышлений" Э. Юнга и из оды Клопштока "К Богу"
1. Обязанности «земных богов».
2. Автобиографические нотки.
3. Портретные и пейзажные зарисовки.
Противоположности, поставленные рядом, становятся более явными.
Бонавентура
Стихотворение Г. Р. Державина «Властителям и судиям» является одним из сатирических произведений поэта, в котором он обличает вельмож и царей за их бесчестные поступки. Так одический текст наполняют обличительные нотки, которые не могли в нем появиться раньше, так как относились к «низкому штилю». Ода же должна была не обличать, а воспевать заслуги того, кому она адресована. Но поэт посчитал, что именно такая торжественность сможет стать подходящей формой для того, чтобы преподнести вельможам и царям урок. К себе в помощники он берет Бога, единственного, кто в праве судить вельмож и кого они могут услышать и подчиниться. В то же время использование подобного образа позволяет показать, что даже до самого Бога дошли все неправедные дела знатных господ. И он возмущен их поведением.
Восстал всевышний бог, да судит
Земных богов во сонме их...
Всевышний Бог приобретает человеческие черты. Он становится судьей, который берет в свои руки право судить и осуждать тех, кто возомнил себя «земными богами». Но взяв на себя такую миссию, они следуют ей только наполовину, то есть исполняют то, что им удобно. Но поэт напоминает, что они еще должны осуждать поступки неправедных и злых людей.
... Доколе, рек, доколь вам будет
Щадить неправедных и злых?
Поэт все еще уверен, что может повлиять на ход событий своим творчеством: стихотворениями и сатирическими одами. Поэтому перед нами предстает определенный человек, который показывает свое отношение к этому миру. При этом он не обращает никакого внимание на занимаемое ими социальное положение. Следовательно, поэт решает сам напомнить им о долге, который они несут перед людьми. Ведь если они являются «земными богами», то должны брать под защиту всех обиженных. А это, возможно, только тогда, когда соблюден закон, то есть правило, единое для всех на этой земле. И никто не вправе проворачивать его так, как ему захочется. В стихотворении «Властителям и судиям» проскальзывают элементы веры в то, что такие «земные боги» не побояться отстоять свою правду и перед сильными мира сего. Таким образом поэт показывает, что каждого наделенного властью человека можно попросить о помощи. И они не должны отворачиваться от таких просителей.
Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.
А их много на нашей земле. Поэтому поэт решает перечислить всех, посвящая этому целых две строфы. Так создается весьма живописный портрет тех, кто нуждается в помощи. Они не имеют индивидуальных черт. Поэт показывает их в массе, давая тем самым понять, что подобных людей много. Но помощь «земные боги» должны оказать каждому из них. Такой прием исследователи творчества Державина называют «образной живописью», так как через определенные черты, едва заметные штрихи перед нами встает вполне конкретный и правдоподобный образ. Иногда он имеет весьма расплывчатые определения, например невинные, несчастливые, бессильные. Но такое обобщение позволяет показать нам, что в помощи нуждаются не только сирые и убогие. Она, возможно, необходима и тем, кто находится рядом с «земными богами», на одной социальной ступени.
Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.
Возможно, в этом произведении проскальзывают и автобиографические нотки. Г. Р. Державин был из обедневшего, но дворянского рода. Когда он служил в Преображенском полку, то при отсутствии связей и денег не мог продвинуться по службе. И никто из круга «земных богов» не протянул ему руку помощи. Поэтому, когда поэт смог обращаться к таким людям через свое творчество, то он акцентировал их внимание на том, что вокруг них есть те, кто нуждается в их помощи.
Но все его призывы не имеют никакого значения и силы. И действительно зачем же оглядываться вокруг, когда ты сам счастлив и живешь в богатстве и довольстве. Ведь ты не испытал тех горестей и унижений, какие выпали на долю бедным людям. Да и глас поэта остается за окнами твоего дома, не вторгается в пышное убранство великолепных помещений.
Но поэт замечает самое страшное, что может быть в этом мире, — равнодушие. Возможно, «Земные боги» и без помощи поэта видели всю боль и несправедливость. Но они не захотели приложить никаких усилий для того, чтобы помочь тем, кому такая поддержка необходима.
Не внемлют! — видят и не знают!
Покрыты мздою очеса...
Почему же так происходит на самом деле? Поэт находит ответ и на этот вопрос. Главным виновником становится мзда, то есть награды. Так в стихотворении Державина поднимается еще одна проблема — взяточничество. Оно закрывает людям глаза на всю несправедливость, которая творится вокруг. Но тогда на помощь поэту приходят небеса.
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.
После такого поэт показывает свое негодование. В тексте появляются восклицательные знаки, а в интонациях — возмущение происходящим. И он показывает, что разочаровывается в «земных богах» и снова напоминает им о том, что они, возможно, не подвластны осуждению. Но он как поэт берет на себя такое право, нарушая все каноны одического текста. Он не превозносит царей, а наоборот, опускает их до своего уровня, простого смертного. Поэт показывает, что они также страстны, как и он, простой человек. Так почему же тогда они должны называться справедливыми царями?
Цари! — Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья, —
Но вы, как я, подобно страстны
И так же смертны, как и я.
Для поэтического творчества Державина характерно использование не только портретных, но и пейзажных зарисовок. Поэтому, чтобы показать, какая участь ждет «земных богов», он использует образ увядшего листа, падающего с дерева. Ведь никто и ничто не может повлиять на явления природы и оживить этот лист.
И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет!
И в следующих строках поэт напоминает о самом главном: все они не только смертны, но могут иметь одинаковую судьбу. Он замечает не менее важный факт: в жизни есть один момент, который уравнивает всех, — смерть. Ведь она не станет выбирать между богатыми или бедными, она приходит ко всем.
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!
Тогда поэт понимает, единственное, что ему может помочь в этой жизни, — это обращение к Всевышнему. Ведь даже глас поэта ничего не значит для «земных богов». Поэт отмечает, что только «боже правых» способен защитить слабых и бессильных.
Воскресни, Боже! Боже правых!
И их молению внемли...
В последних строчках произведения поэт показывает, что крик к Всевышнему идет от самого сердца, так как он отдает самое важное, что есть в жизни человека, — право судить «неправедных и злых». Поэтому только один может быть единственным царем земли.
Приди, суди, карай лукавых
И будь един царем земли!
Так в стихотворении «Властителям и судиям» постепенно рисуется образ «земных богов». Нам о них практически ничего неизвестно. Но поэт представляет их поведение и отношение к другим людям. В стихотворении поэта формируется новый вариант портрета. Его нельзя изобразить на полотне, так как облик вроде бы и конкретен, но на самом деле размыт. И только слова смогли стать своеобразной кистью для такого живописного и правдоподобного портрета. Не даром некоторые исследователи отмечали, что Г. Р. Державин «перестает описывать отдельные свойства человеческой натуры, его поэзия скорее тяготеет к портретному изображению».
Несмотря на то что стихотворение «Властителям и судям» является переложением 81-го псалма, в нем есть очень много особенностей, которые вносит в произведение Державин. Он смешивает в одном рисует на одном поэтическом полотне и царей, и рабов. Все они ходят под одним небом, на котором восседает Всевышний Бог. И только ему поэт может доверить право судить, стараясь даже не допускать к этому процессу «земных богов», которые никому и ничем не способны помочь.
